Исповедь графомана - Федор Раззаков

А еще через день в одной из газет была даже заметка о героическом поступке рядового бухгалтера, рисковавшего жизнью ради служебных бумаг и я эту заметку очень бережно храню, так как был знаком с Прошей Загребаевым очень близко и то, почему он стал героем, знал не по этой заметке, а из его уст самолично.

И вот теперь я эту историю рассказал вам, а вы уж думайте, бывают ли в наше героическое время такие вот герои.

Поговорим о шуме

Каждый вечер, товарищи, я включаю свой телевизор и слышу просьбу дикторов уменьшить звук, дабы не мешать своим соседям, которые, может быть, уже легли в свои теплые постели. Да, что ни говори, в наше время, когда со всех сторон наши уши буквально атакуют различные посторонние шумы, остро встал вопрос об ограждении наших органов слуха от шума телевизоров, магнитофонов и прочих бытприборов. И я всегда, товарищи, слыша просьбы уменьшить, уменьшаю, а иногда даже и выключаю. Только, честно говоря, очень часто по этому поводу вспоминается мне одна удивительная история, происшедшая в современном блочном доме с его такими звукопроницаемыми стенами.

Переехала в Орехово-Борисово семья Любодуевых. Семья молодая, здоровая во главе с Василием Любодуевым, его женой Варварой и четырехлетним сынишкой Сережкой. Дали им двухкомнатную квартиру где-то на улице Домодедовской, как раз возле нового Универсама. Из мебели у Любодуевых ничего особо не выделялось, если не считать старую, деревянную, перешедшую еще от деда Василия Богдана, кровать с резными ножками и расписными набалдашниками у изголовия и ног. Не хотела Варвара везти эту кровать в новый дом, только Василий почему-то вскобенился, сказал, что кровать сделана еще дедовскими руками, на ней его бабка отца зачала, потом и его, Василия, зачали, да и маленький Сережка тоже в этом деле многому ей обязан. Ничего против этого Варвара возразить не сумела, да и чего возражать, если все это правда, к тому же кровать дюже мягкая и удобная, не то что нынешние на которых одному-то человеку трудно удержаться. Правда, и эта кровать имела один небольшой изъян, но к нему Василий с Варварой малость уже привыкли, а вскорости и вовсе перестали замечать. А изъян был такой, что при сидении кровать малость поскрипывала, а когда молодые супруги ночами занимались любовью, скрипела уже вовсю и как Василий ее не подбивал и не подкручивал, скрипела, окаянная, всеми своими деревянными частями как нарочно.

Соседом же Любодуевых за стенкой проживал дряхлый старичок Бабарыкин, страшно страдавший бессонницей. К каким только врачам старичок не обращался за советом и какие только лекарства ему те не прописывали, бессонница не отступала и мучался старичок, стонал по ночам от безысходности до тех пор, пока его соседями не стали молодые Любодуевы.

В ту памятную ночь Бабарыкин, как всегда, не спал, тяжело вздыхал и сверлил глазами низкий потолок своей тесной комнатушки. Внезапно, часам так к двенадцати ночи, где-то поблизости послышалось мерное поскрипывание, привлекшее внимание мучающегося старичка. Прислушался он и засек, что скрип доносился из-за дальней стены, откуда еще утром слышался шум передвигаемой мебели, не иначе как въезжавшими в новую квартиру новоселами. И так этот скрип успокоил утомленного и ослабшего от бесполезных стараний уснуть старичка, что уже через две минуты Бабарыкин стал пускать слюни и заснул сном младенца под мерное поскрипывание соседской кровати.

На следующую ночь ободренный, свежий и выспавшийся старичок передвинул свою легкую кроватку ближе к стене и с замиранием сердца стал терпеливо ждать двенадцати часов ночи. И опять, как и в прошлый раз, вскоре послышалось мерное поскрипывание соседской кровати и Бабарыкин, благодаря Всевышнего за этот божественный скрип, заснул еще быстрее, чем раньше.

Не знаю, товарищи, есть ли разгадка такому феномену, но только через неделю, плюнувший уже на советскую медицину безнадежно дряхлеющий старичок, невероятно посвежел, помолодел и даже обращал на себя любопытное внимание сидящих на скамеечке у подъезда старушек. Одним словом, обычное поскрипывание старой деревянной кровати благотворно повлияло на расшатанную психику старого человека, чего нельзя было сказать о соседях Рыпашкиных, живших под Любодуевыми. На них этот скрип в течение недели произвел обратное впечатление и после восьми дней героического терпения Рыпашкины пошли в ЖЭК и, просто говоря, "настучали" на Любодуевых начальству. К молодым на следующий день явилась довольно внушительная комиссия из четырех человек, которые всеми силами боролись со всевозможными посторонними шумами в нашей такой бешеной и шумной жизни. Комиссия прослушала скрип деревянной кровати Любодуевых и пришла к мнению, что в такое время, когда вся наша московская общественность борется за то, чтобы Москва стала образцовым коммунистическим городом, владение такой кроватью является не чем иным, как преступлением перед обществом и играет на руку нашим классовым врагам, с чем и были тут же уведомлены Любодуевы. Вася сказал, что он плевать хотел на классовых врагов и кровать свою, как память о родном дедушке, выкидывать не собирается. Тогда уважаемая комиссия попросила молодых супругов умерить свои сексуальные аппетиты и хотя бы не скрипеть еженошно, а придерживаться определенного графика, что привело Васю в такое бешенство, что комиссия вынуждена была отступить за пределы жилищной площади Любодуевых. Вася метал громы и молнии и метал очень долго, что было слышно на улице и, естественно, весьма привратно истолковано лавочной общественностью.

Только, как Вася не зарекался не разбирать свою фамильную кровать, ему это сделать пришлось, благодаря его же собственному сыну.

Как-то утром маленький Сережа подошел к папе и трогая его за рукав, спросил:

- Пап, а что это у вас с мамой ночью кровать скрипит?

Это стало последней каплей для слишком ранимой мужской совести Василия, который очень уж испугался за только формирующуюся юную душу ребенка. В тот же день кровать была разобрана, выставлена на балкон, а ее место заняла широкая софа производства наших друзей по социалистическому лагерю.

А для старичка Бабарыкина, напрасно теперь ожидавшего и с нетерпением прикладывавшего то одно, то другое ухо к холодной стене, этот день отозвался такой болью в сердце, что он за одну ночь постарел еще на несколько лет.

Через неделю такой жизни Бабарыкин скончался.

В течение 18 лет мои литературные опыты носили самодеятельный характер. Пока в 1994 году я не закончил писать книгу "Жизнь и смерть Владимира Высоцкого". Идея написать эту книгу пришла ко мне с подачи моей дочери Евгении. Ей было пять лет, когда я 25 июля 1993 года повел ее на Ваганьковское кладбище, на могилу Высоцкого. Там она стала расспрашивать меня, кто это такой, чем знаменит, и вот здесь меня осенило: а почему бы не написать биографию этого человека, тем более, что материал у меня на его был собран предостаточный.

Книгу я написал быстро. Но когда я сделал попытку пристроить ее в пару издательств, там от нее отказались. Тогда я решил издать ее на собственные средства, занял деньги у моего студенческого приятеля Игоря Строжука (он в ту пору занимался бизнесом) и вступил на издательскую стезю. Ох, и намучился я на этом поприще. Уйдя со всех работ, я целыми днями только и делал, что занимался делами книги: нашел издательство, которое предоставило бы мне свой "лейбл" ("Альтекс"), ездил в типографию (в 1-ю на Проспекте Мира), доставал бумагу, договаривался с компьютерщиками (они делали оригинал-макет книги) и т. д. и т. п. Книга вышла в свет в августе 94-го, но я к тому времени настолько устал от издательских мытарств, что вкус победы ощущал не полностью. Тем более первый блин получился комом: книга вышла с массой ошибок, опечаток и вообще - сырая. В "Литературной газете", а потом и в журнале "Вагант" появились разгромные статьи на нее, в общем-то, справедливые.

Однако польза от появления моей первой официальной книги тоже была: я почувствовал вкус к этому делу и твердо решил встать на писательскую стезю. Тем более, что материалов моего архива могло хватить на несколько новых книг. В итоге в 1995 году я сел за написание первой хроники отечественной преступности, охватывающей огромный период - 1917-1995 годы. Писал я эту хронику, что называется, денно и ношно: я тогда работал в частной охране и в свободное от работы время (с вечера до глубокой ночи) стучал на машинке. Вернувшись с дежурства домой, я вновь садился за машинку. В итоге за несколько месяцев я настучал первый том (он охватывал 1917-1991 годы), а второй том у меня был в рукописном варианте. Поскольку меня буквально раздирало жгучее желание увидеть книгу изданной, я решил попытаться пробить пока хотя бы первую часть. Я купил в магазине двухтомник "Издательства России" и стал подыскивать нужное издательство (хлебнув лиха с "Высоцким", я уже сам этим делом заниматься не помышлял). Наконец, выписав несколько телефонных номеров, я сел за аппарат. Но мне хватило всего двух звонков.