Исповедь графомана - Федор Раззаков

Раззаков Федор

Исповедь графомана

Федор Раззаков

Исповедь графомана

Мои первые писательские опыты проходили на Казаковке, то бишь на улице Казакова. Если, выйдя из подземного перехода у станции "Курская", дойти до развилки дорог у Театра имени Гоголя и института Землеустройства, а затем по правой стороне улицы пройти еще метров сто пятьдесят, то за металлической оградой можно увидеть один из фасадов знаменитого дворца графа Разумовского, а на другой стороне улицы ваши глаза упрутся в красное административное здание, коих в центре Москвы сегодня воздвигли немеренно. На месте этого здания каких-нибудь четверть века назад и находилось место, которое мы гордо именовали "наш двор". Здесь стоял двухэтажный скромный дом постройки середины позапрошлого (XIX-го) века, в котором я прожил лучшие годы своей жизни (1965-1977) и где начинались мои писательские опыты.

До четырнадцати лет у меня было одно серьезное увлечение - хоккей. Будучи капитаном хоккейной дружины Бауманского района и, приведя ее в сезоне 1975-1976 годов к 3-ему месту по городу, я мечтал продолжить свою карьеру в профессиональной команде. Но весной 1976 года, во время школьных каникул, во мне внезапно проснулся писательский зуд. Не в силах унять его, я купил в канцелярском магазине толстую амбарную тетрадь (96 листов) и стал кропать в нее ни много ни мало целый роман. Причем, роман юмористический. Почему я выбрал именно этот жанр? Все очень просто. В нашем дворе за мной давно закрепилась слава местного барона Мюнхгаузена: собирая вокруг себя толпы сверстников, я мог фантазировать часами подряд, сочиняя всякие небылицы, иные из которых длились по нескольку часов. До сих пор у меня перед глазами стоит такая картина: поздний летний вечер, я заливаюсь соловьем перед дворовой ребятней, а их родители, вышедшие чтобы загнать своих отпрысков по домам, терпеливо ждут, когда я закончу свою очередную сказку.

В конце концов с возрастом моя неуемная фантазия стала требовать иных выходов и я обратил свой взор на чистый лист бумаги. И хотя с грамматикой мои отношения всегда складывались непросто, меня это нисколько не смущало: писать-то я собирался исключительно для себя и друзей, а отнюдь не для того чтобы увидеть свои произведения опубликованными. И практически за несколько дней я накрапал свой первый роман - про приключения Пипкина. Этот герой родился на свет благодаря симбиозу двух известных киноперсонажей: герою 13 английских комедий 60-х годов Питкину в исполнении Нормана Уиздома (сам я эти ленты тогда еще не видел, но слышал о них от старших товарищей) и Высокому блондину в исполнении Пьера Ришара (эти фильмы я видел). Опробовать свое произведение на слух я отправился домой к своему однокласснику и другу Сергею Злобину. Тот сказал почти по Сталину: "Эта вещь будет посильнее "Фауста". Столь лестная оценка моего опуса меня сильно вдохновила и я засел за новые "Приключения Пипкина". С этого момента в доме моего друга на Казакова, 25 будут проходить регулярные читки моих произведений, на которые будет приглашаться исключительно избранный круг доверенных лиц.

После двух тетрадей про Пипкина я взялся окучивать новую тему покорение Дикого Запада. С начала 70-х это была одна из самых популярных тем в подростковой среде. А главным источником наших знаний об этом времени была "индейская" серия киностудии "ДЕФА" с Главным индейцем Советского Союза Гойко Митичем в главной роли. Плюс фильмы про Виннету, снятые в ФРГ. На почве этих фильмов я и "сдвинулся" - в 1976-1977 годах написал серию книг про индейцев: "Тропою слез" (про белого охотника Болла Сандена) и два романа "Джеймс - Твердая Рука" (про белого мальчика, сына переселенцев, попавшего к индейцам). Романы эти сохранились у меня до сих пор, но я не стану утомлять читателя отрывками из них. Приведу лишь короткий эпиграф, которым я сопроводил вторую книгу про Твердую Руку. Цитирую:

"Настороженная тишина пустынной прерии, быстрый бег лошадей, свист стрелы, воинственные крики. Все это есть в книге "Джеймс - Твердая Рука принимает бой!", где много стреляют и в изобилии льется кровь, но, в полном соответствии с законами приключенческих книг, неуязвимым для вражеских пуль остается главный герой романа, мужественный защитник индейцев Джеймс Твердая Рука.

Перед читателями встает картина борьбы золотоискателей небольшого американского городка Тоустона с индейцами племени дакота. Золотоискатели не гнушаются самыми подлыми средствами пытаясь захватить земли гордых дакотов".

Летом 1977 года мои графоманские опыты продолжились. В июне меня угораздило сходить на фильм французского режиссера Филиппа де Брока "Картуш" с Жаном-Полем Бельмондо в главной роли и с этого момента у меня появилось желание написать роман из серии "плаща и шпаги". Свое новое произведение я назвал "Бесстрашный Банно" и предварил его следующим эпиграфом: "Все герои этой повести и события, происходящие в ней, вымышлены, хотя, может быть, и существовал такой человек, как Банно де Трауль, близкий друг знаменитого Луи-Доминика Бургиньона по прозвищу Картуш, который кончил жизнь в 1771 году на Гревской площади в Париже. Пережив своего друга, Банно де Трауль еще много лет странствовал по родной Франции, удивляя людей своим мужеством и ловкостью".

По мере моего взросления менялись и темы моих следующих книг. Интерес к историческим романам у меня иссяк и я увлекся современной тематикой. В итоге в 1978 году на свет появился роман из трех (!) книг про моих одноклассников, про ВИА "Осколки радуги", который "лабал" музыку в родной мне школе N325 (кстати, одной из старейших в Москве). Название у книги было почти философское - "И был когда-то день...". Ничего общего с прошлой моей "литературой" она не имела и напоминала нечто среднее между "12 стульями" (моя любимая книга) и "Трое в лодке, не считая собаки". Об этом можно было судить хотя бы по эпиграфу: "Роман в жанре "обхохочешься", не выдвинутый на соискание Государственной премии, Нобелевской премии и даже премии многотиражной газеты "Даешь!" по весьма туманным соображениям".

В мае 1981 года закончилась моя мирная городская жизнь и я был призван в ряды Советской Армии. Полгода тянул лямку в учебке в Переславль-Залесском, затем полтора года служил в ракетных частях в Литве, в лесах под городом Таураге. Там ко мне пришло новое увлечение. В солдатской библиотеке я вдруг обнаружил книги о сталинских репрессиях, изданных в годы "оттепели" (в начале 60-х). До этого я краем уха слышал о Тухачевском, Блюхере, Мейерхольде, зверски замученных в сталинских застенках, а здесь оказались книги, где их трагическая судьба была описана в деталях. Напомню, на дворе стоял 1982 год, апогей "застоя", когда о сталинских репрессиях в официальной прессе вообще не упоминалось. В итоге из армии я вернулся обогащенный серьезными знаниями (привнз с собой целую папку, посвященную "культу личности"). Именно с этой папки и начался мой личный архив, который теперь насчитывает уж не знаю сколько десятков тысяч публикаций по разным сферам жизни (культура, политика, спорт и т. д.). Именно этот материал и стал основой для выхода в свет моих многочисленных "Хроник". Впрочем, не будем забегать вперед.

Параллельно увлечению историей (на этой почве я даже после армии поступлю на исторический факультет МОПИ), я продолжил свои литературные (или графоманские) опыты. Только теперь я решил уйти от эпических жанров и увлекся малыми формами, в частности - стихами. В армии их было написано мною около трех десятков. Темы были совершенно разные: о войне, о современности, даже пара-тройка политических. Но больше всего я любил писать юморные стишки, под любимого мною Владимира Высоцкого. В качестве примера приведу одно из таких, родившееся из под моего пера за два с половиной месяца до "дембеля" - 4 марта 1983 года. Название у него длинное: "Письмо крестьянина Ивана Запашного в Комитет советских женщин Валентине Терешковой".

Дорогая Валентина! Я пишу тебе письмо,

чтобы с тяжбой моей было все разрешено.

Я хотя мужик отменный и широк в плечах,

но беда пришла и ноне силы нет в руках.

Я буквально весь извелся, мне ни встать, ни сесть,

дети малые по лавкам плачут: "Тятя! Есть!"

Я ж от горя к "бормотухе", на работу - нет!

Помоги мне, Валентина, дай скорей ответ.

Время ноныче такое, славные дела,

наши шустрые ракеты - шмыг под облака.

И спортсмены, и поэты, да и прочий люд,

все хотят своей державе как-то подмогнуть.

И в то время как повсюду помощь делом, словом,

тут моя супруга Клавка блудит с Харитоном!

Валентина! Не брешу я! Не хочу я зла!

Я вчерась их обнаружил на задах двора.

Шел я мимо, слышу в сене переброс словами,

глядь, а он ее, бесстыдник, лапает руками.

Платье рядышком лежит, вот божуся вам,

лишь исподнее на ней прикрывает срам.

Харитон змеей обвил выступы ее,

а она сопит под ним и вторит: "Яще!"