Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар

— На определенных условиях?

— Да. Если начальник проявляет терпимость, то заключенные через своего старосту дают ему слово не бежать в дороге. Это обещание обычно строго соблюдается вплоть до прибытия на место. Ну а там они считают себя свободными от обещания, которое каждый из них давал ради всех. Позавчера я тоже от имени всех дал капитану Еменову такое обещание… Не беспокойтесь, к вам это не относится. Я хочу, чтобы вы ушли отсюда с гордо поднятой головой, как люди, чья невиновность полностью доказана, а не бежали бы тайком, словно испугавшись законного возмездия… Становится совсем темно, скоро ночь. Постарайтесь немного поспать. Я попрошу у охранника две охапки сена, а ваши товарищи по несчастью немного потеснятся для вас. И запомните: вы можете полностью рассчитывать на меня.

ГЛАВА 3

Встреча на углу Больших бульваров и улицы Фобур-Монмартр. — Американский дядюшка. — Человек, не знающий, куда деть миллионы. — Письмо с бразильской фазенды[11] Жаккари-Мирим. — Представления американского дядюшки о смысле существования. — Родственные чувства скептика. — Страхи канцелярской крысы. — Боязнь морской качки. — Неудачная прогулка. — Морская болезнь. — В Бразилию по суше!

— Боже милостивый, что случилось? Загорелся Люксембургский дворец?[12] Мельницу Галетт[13] окружили китайцы или во Франции восстановлена монархия? — воскликнул весело некий гражданин, повстречав неожиданно на углу знаменитых парижских Больших бульваров и улицы Фобур-Монмартр своего приятеля.

— Привет, Жюльен! Как дела, дружище?

— Это у тебя надо спрашивать, как дела! На тебе, милый Жак, лица нет!

Жак вздохнул, крепко пожал другу руку, еще раз вздохнул и ничего не ответил.

— Послушай, — продолжал Жюльен, — ты что, проценты потерял на последних облигациях? Или остался без гроша в кармане? А может, женился или заболел? Или орден получил? При виде тебя меня встревожили сразу две вещи: во-первых, ты чем-то озабочен, и, во-вторых, в эти часы — и не на работе!

— Боюсь, Жюльен, что ждет меня дорога к черту на кулички!

— Ну уж этого-то никак не случится: черт далеко, а путешествовать ты не любишь.

— Последнее-то обстоятельство и приводит меня в отчаяние: мне, вероятно, придется все же отправиться…

— Куда?

— В Бразилию.

Жюльену не удалось сохранить серьезность, и он разразился громким хохотом:

— Теперь я понимаю, почему у тебя сегодня такая кислая физиономия. Ведь это подлинное несчастье! Настоящее бедствие, лишающее префектуру[14] Сена примерного служащего!.. Итак, ты держишь путь в Бразилию! Бордо[15], Лиссабон, Дакар[16], Пернамбуку[17], Рио-де-Жанейро — путешествие приятное и непродолжительное. Двадцать три дня на пароходе — совсем пустяк! — и ты уже в солнечной стране, среди тропической зелени!..

— Мне наплевать, как там — пусть будет хуже, чем даже в катакомбах… Но море, море! — плаксиво произнес Жак и умолк, не в силах продолжать.

— Послушай, ты так и не сказал, что же заставило тебя отказаться от привычного ритма жизни. Со времени нашей последней встречи прошло полгода — срок достаточно большой, чреватый многими неожиданностями для нервных парижан — правда, теперь нас называют не парижанами, а невропатами![18]

— До вчерашнего вечера жизнь моя была спокойна, словно вода в пруду. Но с утра я — как на углях! Я почти архимиллионер[19], но радости — никакой!

— Надо же! Наследство?

— Да.

— От какого-нибудь дядюшки?

— Да.

— Наверное, из Америки: только там такие серьезные дяди живут.

— Отгадал.

— Ну что ж, тем лучше! А то говорили, что они уже все перевелись. Я рад, что эта порода людей еще не вымерла, и счастлив за тебя… Да что мы стоим в этой толчее? Уже половина двенадцатого, я умираю от голода. Пойдем-ка к Маргери. Проглотим дюжину устриц, отведаем рыбки из Нормандии[20], полакомимся молодой куропаткой, запьем все это старым вином «бон-дез-оспис»! А за десертом ты расскажешь мне о своих треволнениях. Это тем более интересно, что начало похоже на очерк из «Журнала путешествий».

— Ладно, пошли. Тем более что на работу сегодня все равно не пойду.

— Да уж скорее всего! — заметил Жюльен, посмеиваясь.

Полчаса спустя друзья, удобно расположившись в отдельном кабинете ресторана, с удовольствием уплетали блюда, подаваемые им Адриеном, славным малым, преклонявшимся перед исследователями и, кажется, тщетно мечтавшим тоже отправиться в настоящее путешествие. Пища была, как водится, изысканной, вино — отменным.

За едой о горестях осчастливленного Жака не говорили. И только когда Адриен принес кофе, Жюльен, закурив сигару, облокотился на стол и приступил к расспросам:

— Так ты сказал, что дядюшка…

— Умирая, объявил меня единственным наследником. Со мной письмо от него, полученное с утренней почтой. Вот, смотри! — Жак достал из кармана и протянул Жюльену толстый конверт с адресом, написанным крупными печатными буквами, и с профилем Педру д’Алькантара[21] на почтовых марках.

— Да это же целый трактат!..

— Прочти, здесь немало любопытного.

— И денежного!

— Ты все смеешься. Дядюшка писал не так часто.

— Но если уж писал…

— То и за час не прочитаешь.

— А у нас есть время?

— Что касается моей работы…

— Ясно! Итак, приступаю!

Жюльен не торопясь разгладил листки, пригубил шартрез[22] и начал вдумчивым голосом:

— «Фазенда Жаккари-Мирим, двадцать один градус тридцать минут южной широты и сорок девять градусов западной долготы от Парижского меридиана (Бразильская империя[23])

Двадцать первое июня

тысяча восемьсот семьдесят восьмого года

Дорогой мой племянничек!

Некоторые замшелые моралисты считают, что нельзя следовать первому движению сердца: оно, мол, излишне сентиментально. Со мной же — в том, что касается вас, — получилось как раз наоборот. Первым моим побуждением было лишить вас наследства, но я заглушил это желание и решил объявить вас своим единственным наследником. Ну, хорошо я сделал, отказавшись от первого побуждения, которое явно было злобным? Не буду объяснять мотивы, которые побуждают меня так действовать. Мое решение непоколебимо, хотя я вас совсем не знаю или знаю исключительно по письмам, посылаемым хорошо воспитанным молодым человеком старику, который может обернуться для него американским дядюшкой. Я долго на вас обижался. Это началось еще с того времени, когда вы закончили пресловутый юридический факультет — еще одна глупость Старого Света! — и искали место в жизни, как обычный Жером Патюро. Ваша умница-мать, моя сестра, оказала мне честь посоветоваться со мной по этому поводу. Справедливо или нет, но на меня в семье смотрели как на смышленого человека — из-за того, что, покинув страну в двадцатилетнем возрасте в одних сабо[24], я сумел, как нынче говорят, сколотить кругленький капитал. Я ответил ей, что хорошо бы отправить вас на фазенду Жаккари-Мирим, где моего племянника ждал бы хороший кованый сундучок размером с канонерку и где его встретили бы с распростертыми объятиями, прижав к сердцу, которому незнакома торговля чувствами. Ваша матушка колебалась, она боялась. Ее я не буду за это бранить: мнение матери диктуется ее любовью. Вы же, дорогой племянничек, явили пример малодушия, даже страха, и это было неприятно. Вы отказались от моей помощи с отчаянной энергией труса, вынужденного что-то объяснить в свое оправдание, и в качестве последнего мотива выдвинули свой ужас перед обычным морским путешествием протяженностью в двадцать три дня.