Из Парижа в Бразилию по суше - Луи Буссенар

Свинцового цвета лица с запавшими глазами, ввалившимися щеками. Огромное скопление тощих как скелеты тел с кровоточащими ранами и железными оковами, от которых, пребывая в кошмарном сне, пытаются инстинктивно освободиться несчастные…

— Где мы?.. Кто вы? — забыв, что он в России, спросил Жак по-французски, увидев склоненное над ним симпатичное лицо старосты, смотревшего на арестанта с грустью во взоре. — Я хочу выйти! Как не поймете вы, что я умираю! Помогите кто-нибудь!

В ответ — лишь кандальный звон и жалобные стенания.

— Тише, браток, тише! — так же по-французски проговорил ласково староста. — Пожалейте тех, кого мучает боль! Пожалейте и тех тоже, что просто спят!

Жюльен — более крепкий и не столь впечатлительный, как Жак, — сумел овладеть собой и, стараясь не обращать внимания на зловоние, обратился к старику, чье аскетичное лицо выражало глубокое сострадание, с тем же вопросом, что и Жак:

— Кто вы?

— Такой же ссыльный, как и вы, дорогие мои ребятки. Впрочем, хуже, чем ссыльный: я — каторжник…

— Мы ведь с другом не русские, а французы, — произнес Жюльен, пытаясь унять дрожь в голосе. — И вдруг нас арестовывают без всяких на то оснований. Мы не знаем ни ваших порядков, ни ваших законов. И не участвовали ни в каком заговоре. Так что оказались попросту жертвами чудовищного недоразумения: офицер, приказавший бросить нас сюда, полагает, будто мы — русские студенты, члены кружка нигилистов.

— Из томской тюрьмы сбежали два молодых человека — Богданов и Битжинский, приговоренные московским судом к каторжным работам, — сказал, собравшись с силами, Жак. — Я понял во время допроса: этот палач-офицер собирается наградить нас не только их именами, но и тем тюремным сроком, к которому приговорили этих бедняг. Поверьте нам, месье! Даем вам честное слово!

— Верю вам, ребятки! — мягко произнес староста. — И глубоко огорчен этой вольной или невольной ошибкой.

— Вы сказали — вольной или невольной?

— Да, именно так. По-видимому, у негодяя свой расчет. Понимаете, начальник колонны, получив определенное число ссыльнокаторжных, отвечает за каждого из них. Если кто-то умер в пути, то составляется протокол, в котором по всем правилам фиксируется смерть. Ну а в случае побега вина за это ложится в той или иной мере на начальника конвоя, которого непременно ждет наказание: выговор или задержка в продвижении по службе. Среди конвоиров встречаются и неплохие ребята — такие, что не стали бы прятаться от наказания. Но капитан Еменов не из них. Он попытается любыми правдами и неправдами арестовать первого встречного и заменить им сбежавшего. В данном же случае, возможно, он старается выручить исправника, раз побег совершен из Томска.

— Но это же подло! Это — преступление!

— Вы правы. Это тем более ужасно, что у работающих в рудниках нет имени — один только номер. И там, полностью обезличенные, без паспорта и прочих удостоверений, они трудятся под землей до конца дней своих.

— Это же ждет и нас?

— Да, если только кто-то не отважится пойти наперекор лиходею.

— Кто-то?

— Скажем, я.

— Вы?! — вскрикнули в один голос друзья. — Но кто же вы? Кто?

— Обычный каторжник, вот уже больше двух лет. А до этого был полковником. Позвольте представиться: Сергей Михайлов, преподаватель Петербургского военного училища.

Жюльен де Клене не мог сдержать удивления:

— Полковник Михайлов? Знаменитый ученый, одаривший когда-то меня своим вниманием? Но тогда вы должны помнить Париж и вечера, проведенные нами вместе у мадам П. Там был еще и ваш знаменитый соотечественник Тургенев. А лекции в Географическом обществе! Вы знаете меня, я — Жюльен де Клене.

— Жюльен де Клене! — произнес сквозь душившие его слезы староста. — Прославленный путешественник, исходивший Мексику, аргентинскую пампу[10], побывавший на неизведанных островах Океании… Бедный мальчик, вот в каком аду довелось нам встретиться! — Потом, сумев преодолеть волнение, старик проговорил: — Если, не зная еще, кто вы, решил я попытаться спасти вас от чудовищной несправедливости, то с тем большей радостью сделаю это для друзей… Ну как вы, приходите понемногу в себя? Привыкаете к этой жаре и зловонию?

— Дышать — дышу, но без особого энтузиазма, — ответил присущим парижанам шутливым тоном Жюльен и заставил себя улыбнуться.

— А я, — молвил Жак, по бледному лицу которого стекали крупные капли пота, — слышу вас с трудом и вообще еле жив.

— Вот вам водки, — предложил староста, доставая откуда-то бутылку. — Только она одна сможет помочь вам дождаться, пока откроют двери.

— А вы?

— Не беспокойтесь, я уже научился почти не спать, мало есть и вдыхать воздух лишь время от времени. К тому же мои обязанности, пусть скромные и неоплачиваемые, требуют от меня немало внимания. Так что о себе я не успеваю думать.

— О каких обязанностях идет речь?

— Я — староста этой партии ссыльнокаторжных. Вы, наверное, не знаете этого слова и всего, что с ним связано. Так что поясню вкратце. Традиционный для России дух коллективизма сохраняется и среди заключенных. Свои деньги они складывают вместе: можно считать правилом, что ни один политический, ни один уголовник копейки не истратит на себя одного. Готовясь к дороге, они выбирают кого-нибудь из своего числа, чаще всего пожилого, и вручают ему все деньги с просьбой использовать эти средства, чтобы хоть как-то облегчить участь заключенных. Сейчас я уточню. Стража в арестантских бараках привыкла взимать с заключенных некоторые, так сказать, поборы, и отвертеться от этого отнюдь не просто. Я не осуждаю этих людей: жизнь охранников тоже не сладкая, почти как у нас. Подумать только, им выделяют на весь год лишь четыреста кило муки и три рубля деньгами, что составляет в общей сложности семь франков пятьдесят сантимов. Поэтому они в постоянных поисках «моркови», как шутливо выразился один служака-француз. Скажем, приходит партия в придорожный острог. Заключенные промокли до мозга костей. А стражник им: «Печь не работает, ее не разжечь». Вот тут староста и вынимает из общей копилки небольшую сумму. Иногда с той же целью специально выставляют окна: «Рамы взяли на ремонт. Придется так и спать — без стекол». Староста опять платит — чтобы вставили окна. И так за все — за доски с ветошью вместо постели, за охапку сена, чтобы заткнуть щели, за тряпки, которые засовывают в железные кольца, за водку, чтобы взбодрить несчастных, совсем окоченевших от холода. Не забывает староста и про кузнеца, кующего кандалы. Кроме того, он же подбадривает слабого, утешает отчаявшегося, отпускает грехи умирающему. На определенных условиях ему удается уговорить начальника конвоя закрыть глаза на незначительные отступления от отдельных правил, выполнение которых сделало бы путь по этапу еще тяжелее.