Притчи приемного покоя - Андрей Левонович Шляхов

Хорошо, что нет наружного кровотечения. Фонтан крови залил бы весь кабинет и их с Машей…

Вызывать «скорую» в поликлинику невозможно – такой удар по репутации!.. Надо ехать в больницу самотеком… Или, хотя бы, отъехать от поликлиники на квартал-другой и вызывать скорую на уличную травму… Уличную? А, семь бед – один ответ!..

Сейчас покидать поликлинику нельзя!.. Через два с небольшим часа прибудет высокое начальство… Надо встретить лично… Надо засветиться с хорошей стороны и, вообще, держать ситуацию под контролем…

Блин!.. Ну почему это случилось с ним?.. Ну почему это случилось сейчас?.. Зачем он вообще все это затеял?.. Спокойная жизнь надоела?..

– Что с тобой?

Пока Евгений Кириллович думал, Маша успела прийти в себя. Она сидела на полу и таращила глаза на баклажан, выросший в паху у ее незадачливого партнера.

– Ничего страшного! – строго и веско сказал Евгений Кириллович, которому для полного счастья не хватало только женской истерики. – Просто мне нужна помощь. Принеси бинт, «двадцатку», «пятерку», ампулу с физраствором, гарадолин, долабин и бентирам…[1]

– Но…

– Я все спишу! – пообещал Евгений Кириллович. – Спиртовые салфетки не забудь. И поторопись, время поджимает!

Настенные часы показывали ровно половину восьмого.

Пока Маши не было, Евгений Кириллович придумал, как поступить с брюками. Обычным образом их не надеть и с расстегнутой ширинкой ходить тоже нельзя, пусть, даже, и в халате. Лучше сделать разрезы по бокам, примерно до середины бедра. Аккуратно, по шву, чтобы не испортить брюки от лучшего костюма (Евгений Кириллович был человеком рачительным).

В ответственный момент Маша показала себя с наилучшей стороны. В семь пятьдесят пять Евгений Кириллович, немного побледневший от пережитого и введенных препаратов, сидел за своим столом и беседовал с главной медсестрой Татьяной Юрьевной. Боль утихла, внутренняя взвинченность исчезла, остались только недовольство и недоумение – ничего себе счастливый денек! «Но не так уж все и плохо, – пытался успокоить себя Евгений Кириллович. – Если еще и попи́сать смогу, то можно считать, что легко отделался… Провожу комиссию – и на больничный. А после можно будет две недели отпуска взять… Махну в Карелию… Или, может, лучше на Байкал? Нет, на Байкал – только летом…».

О Маше он больше не думал. Маша была вычеркнута из жизни навсегда. Любовь? Ай не смешите! Какая, к черту, любовь? Так, дурью маялся от безделья. Было ясно, что от Маши нужно избавиться. Избавиться благородно, достойно, например – пристроить ее куда-нибудь на сторону старшей медсестрой. На повышение люди уходят охотно и без обид.

Очень хотелось, чтобы высокие гости прибыли вовремя, без опозданий. Раньше начнем – раньше закончим. А лучше всего, если бы сейчас позвонили и сказали, что визит снова отменяется.

На сей раз ничего не отменилось, и гости приехали вовремя. Правда, мэр не соизволил прибыть, прислал заместителя, но Евгению Кирилловичу было не до деталей – отстреляться бы поскорее, да свалить! Опять же, выяснилось, что на ногах он стоит не очень-то твердо, голова слегка кружится и колени какие-то ватные.

Где тонко, там обязательно порвется. Когда процессия, возглавляемая директором департамента, шла со второго этажа на третий, у одной из департаментских дам сломался каблук. Она упала на директора (какая наглость!) и толкнула его на Евгения Кирилловича, травмированный орган которого находился в полуметре от изгиба поручня перил… Приложившись «баклажаном» к поручню, Евгений Кириллович потерял сознание, свалился на лестницу и съехал по ней на площадку, причем нехорошо – вперед головой…

В приемном покое тринадцатой больницы возникла небольшая заминка с выбором отделения, но в конечном итоге Евгения Кирилловича положили в урологию.

– Что творится, Сережа, что творится? – сказала охраннику санитарка, помогавшая раздевать-перекладывать Евгения Кирилловича. – Удивляюсь я на людей! Главному врачу сломали х…й, разорвали штаны, да еще и с лестницы спустили. И это средь бела дня! Куда все катится?

– К концу смены все катится! – хохотнул бесчувственный страж порядка и поглядел на висевшие над входом часы. – Осталось восемнадцать часов пятьдесят три минуты.

– Это – главному врачу! – не унималась санитарка. – А что там с простыми людьми делают, даже представить страшно! Нет, у нас все же работать лучше, спокойнее…

* * *

Мораль сей притчи такова: во всем надо знать меру, в том числе и в увлечениях. Последствия неблагоразумия непредсказуемы.

Как-то так

Притча третья. Гурманка и самурай

«Ты ласточек рисуешь на меню,

Взбивая сливки к тертому каштану.

За это я тебе не изменю

И никогда любить не перестану.

Все жирное, что угрожает стану,

В загоне у тебя. Я не виню,

Что петуха ты знаешь по Ростану

И вовсе ты не знаешь про свинью…»

Игорь Северянин, «Гурманка»

Депрессия после развода – дело обычное. У этого дракона три головы – крушение надежд, разочарование и чувство неуверенности в себе. Можно хоть тысячу раз повторять, что любовь зла, можно и в козла влюбиться, но в глубине души все равно будет свербеть пакостная мыслишка – сама виновата, хороших жен не бросают. Да – именно что бросают, отшвыривают в сторону, словно надоевшую игрушку.

Совместная жизнь перестала радовать очень скоро, уже на седьмом месяце, но Ирина утешала себя тем, что это естественно. Со временем острота первых впечатлений притупляется и отношения переходят в новую, спокойную фазу… Спокойную? Как бы не так! Точнее будет сказать – в унылую. А очень скоро к унынию примешивается раздражение, и ты начинаешь ловить себя на мысли о том, что одной было бы лучше. Начинаешь ловить и ужасаешься тому, какая ты эгоистка. Но со временем понимаешь, что не эгоистка, а просто дура. Крутые перемены пугают, да и альтернативных вариантов в наличии не имеется, поэтому дура начинает утешаться тем, что «все так живут» и старается постоянно смотреть на жизнь через розовые очки. А в один прекрасный ужасный день Он приводит домой какую-то сикильду и заявляет, что наконец-то обрел любовь. И ты не понимаешь, что ранит тебя больнее всего – сказанное с пафосом слово «наконец-то» или то, что сикильда расхаживает по твоему уютному гнездышку с брезгливым выражением на лошадиной морде. Ать-два! Смена пажеского караула!

– Ну нельзя же так! – плакалась Ирина подруге Таше, лучшей и единственной, верной и надежной. – Как обухом по голове! Можно было бы сделать все по-человечески! Поговорить! Объяснить! А не тащить сразу в дом свою б…дь! В наш дом!

Вообще-то жили они в квартире мужа, а Иринину квартиру сдавали. Но дело же не