Приговор - Юрий Вахтин

   Елена Владимировна передала листок с цифрами незнакомого телефона. Иван Егорович, немного подумав, надел очки, стал набирать записанный женой телефонный номер.

- 4 -

  Отбой давно прошел. Заключенные камеры три-два, успокоившись после разговоров, которые зашли за полночь, мирно сопели под своими одеялами. Глядя на них, трудно было представить, что это обыкновенные мальчики, спавшие в своих любимых положениях, кто на спине, кто на боку.

  Виктор лежит с открытыми глазами. Синий свет лампочки над дверью уже не раздражает, как в первую ночь, к нему просто привыкаешь, перестаешь замечать. Мысли, мысли не дают спать Виктору уже которую ночь. Он сдружился со своими пацанами и вообще увидел, что это обычные ребята, с простыми, свойственными этому возрасту, интересами, но более озлобленные на жизнь. Трудно было поверить в то, что Цыгана уже хотели признать хроническим алкоголиком по ст.62 в шестнадцать лет.

  - Во сколько Цыган пить начал? - спросил Виктор.

  - Я не помню. Отец еще маленькому пиво наливал, говорил: мужиком должен быть, не бабой, - ответил Уразов, чем вызвал дружный смех своих сокамерников.

  Минаков Женя, Минак, с двенадцати лет состоял на учете в детской комнате милиции и к шестнадцати годам имел больше десятка приводов. Худенький, вертлявый, его посылали взрослые, он ловко лазил и мог залезть даже в забитую хозяевами квартиры оконную форточку. Насонов Сергей, срывая с кричавшей девушки нерасстегнувшуюся серьгу, ударил ее кулаком в лицо. Обычный парень, тихий даже. Что заставляло их воровать, кто? Неужели в их городе нельзя найти занятие по душе? Существует масса секций, клубов, домов творчества. Хотя может, и мало времени уделяют взрослые своим растущим детям. Жизнь ускоряется, вечные заботы, как прокормить, выучить, устроить.

  Эти проблемы мало знакомы Виктору, хотя все в своей жизни он добивался сам. И очень злился, когда, отвечая на вопрос, кем работают родители, слышал: "Ну, все ясно". Он почти отлично закончил школу. С девяти лет ходил в секцию бокса. Был даже союзным призером на юношеских соревнованиях, а затем занимался в единственной в городе полуподпольной секции восточных единоборств, и уже в университете был победителем в своей весовой категории. Ему всегда не хватало времени, он любил жизнь, всегда находил себе интересы, любил литературу, даже сам писал стихи. И даже здесь, в СИЗО, когда боль разлуки и одиночества стали в разы острее, стал писать чаще, чем вызвал восторг своих сокамерников.

  Виктор быстро нашел с пацанами общий язык, особенно после показательного урока по их просьбе. Виктор ногами сбивал подвешенные на двухметровую высоту различные вещи: футболки, майки. Пацаны сидели, открыв рот от восхищения. Личный пример взрослого - вот что самое важное в этом возрасте.

   Ушли трудности первых пятилеток, забылись война и послевоенный голод и разруха, и все, не стало лозунгов "Родина-Мать зовет", "Все для фронта, все для Победы", когда их ровесники по двенадцать часов без выходных работали у токарных и фрезерных станков. Все это ушло в историю. Люди были сытыми, стали жить лучше. Исчезали коммуналки с кухнями на десять семей. Все больше и больше семей жило в отдельных изолированных квартирах со всеми удобствами. Появилось телевидение, и уже реже стали походы всем классом в кино. Люди стали уединяться, а благ, сколько бы их ни было, всегда будет хотеться больше.

  Наверное, этим ребятам просто не повезло. Они не встретили на воле таких как Виктор, взрослых парней, которые бы повели их в спортивные секции, в кружки творчества, а встретили тех, которые дали им первую сигарету, налили пива, а потом вина. В этом возрасте все всасывается в характер ребенка - а они еще дети - как в губку. Вот откуда прищур глаз и выгиб пальцев, при разговоре они копировали взрослых, которых считали своими кумирами.

   Встреть крепыш Астахов парня из какой-нибудь секции борьбы, и из него мог бы получиться неплохой борец. Он очень быстро схватывал все, что показывал Виктор, и пусть не вышел бы из него чемпион, зато он закалил бы свою волю, свой характер. Но ему встретился сосед по подъезду Нестеров Геннадий по кличке Узбек, которого все во дворе боялись. Он сидел первый срок еще по молодости, и прищур глаз при разговоре даже теперь Астахов копировал, как у Узбека.

   Виктор забывался при разговорах. Боль отступала, уходила. По будним дням он с малолетками ходил на работу в цех сбора упаковочных коробок для кондитерской фабрики. Коробки для конфет, тортов, печенья. В эти часы Виктор, поглощенный в работу, не думал о Вике. Но долгими, бессонными ночами все мысли возвращались к ней. Больше месяца он в СИЗО. Она ни разу не пришла на свидание. Вначале он спрашивал отца, потом перестал, зная наперед его ответ. Может, не хватает времени, она учится. Не хватает времени на него, всего на час прийти. Где же ее любовь? Значит, ее и не было, одни слова. Но неужели так можно было притворяться, лгать, играть роль влюбленной и для чего? Что заставляло ее? Если у нее был другой, что мешало ей быть с ним? Завидный жених Виктор Захаров с отдельной, правда, снятой квартирой. И недалекая перспектива получить свою двухкомнатную кооперативную, которую строит папа - секретарь райкома?

   Виктор считал свою внешность нормальной, и многие девушки искали с ним дружбу и дружили, но запала в его душу только Вика. Чем? Наверное, он не сможет это объяснить. Что знал он о душе Вики? Только по рассказам Вики о ее жизни с матерью, медсестрой скорой помощи, о вечной нехватке денег. Мать всегда работала на трех работах, даже подрабатывала, делала уколы пожилым пенсионерам, которым тяжело было ходить в поликлинику. О том, что, когда к матери приезжал любовник, шофер - дальнобойщик, Вика искала причину уйти из единственной комнаты и часто просто ходила по городу. А иногда оставалась у подруг ночевать. Эти рассказы о своей жизни вызывали жалость. Вика всегда рассказывала со слезами на глазах. Зачем? Может, она и хотела вызвать чувство жалости к себе? Что скрывалось в ее душе? Этого не мог он разглядеть. Он почему-то сразу, с первого дня их знакомства, поверил ей и верил всегда, даже после того случая с правами и серьгой. Викины серьги были на ней, а кто потерял серьгу под кроватью на втором этаже дачи, он даже постеснялся спросить об этом отца. Виктор перестал думать об этом, как ему и посоветовала Вика. Он внушил себе, не могла его обманывать Вика, она любит его. Не могла и все. Но здесь он стал понимать, что все это не так. Он сам придумал себе свою Вику, женщину - мечту, верную жену и страстную любовницу в одном лице, но он совсем не знал ее, своего "котенка".

  Он стал понимать, как слепо он заблуждался, Вика не живет в его снятой квартире, месяц не идет к нему. Игорь Фокин говорил правду. Следователь Петров, сильно изменившийся последние дни, уже не вытягивал из него показания или, как он любил повторять, "правду". Видимо, здесь шла работа от отца и адвоката Митина. Но позавчера на допросе он вдруг закрыл папку, посмотрел на Виктора и сказал:

  - Вить, я знаю, твоя Вика к тебе ни разу не пришла. Значит, правду Фокин говорил. Ты не думал об этом?

  И все, он даже не намекнул, что Фокин погиб за правду. Зачем? Эта мысль была у Виктора в голове. Он сам искал на нее ответ. Он уже третью ночь не мог заснуть. Фокин был прав, он говорил правду, и Вика совсем не такая, какая была в его глазах, а вернее, какую он сам придумал своим поэтическим воображением. Девушка-мечта: и жена, и любовница в двадцать четыре года, он ни разу не осмелился спросить, были ли у нее парни. Она не скрывала, просто дружила, были. Зачем спрашивать, он единственный, он лучший и неповторимый. Он открыл в ней женщину - так говорила Вика.

  - Само небо нас свело, Витюшка, мы созданы друг для друга.

  Мысли, навязчивые мысли: толкнул ли он Игоря Фокина? Куклин дал показание: нет, не мог, если учесть расстояние, где он стоял, так было во время следственного эксперимента. Хотя сам он точно не помнил, где стоял. Но Куклин прятал взгляд от Виктора, почему? Отец купил эти показания? Он рассчитался со стройки, уехал обратно в Москву. Учитывая, что он единственный свидетель, отец, конечно, говорил с ним, просил за Виктора, вернее за его свободу. Но совесть, его совесть жгла его. Он хотел знать, пусть пока для себя, пусть в протоколах следователей все останется так же, но что стоило тренированному Виктору даже с того места, которое указал Куклин, сделать выпад, нанести удар. Вернее, даже не удар, просто легкий толчок, который мог просто не заметить Куклин, если он говорил правду.

   Десятки и десятки раз Виктор прокручивал в голове все мельчайшие эпизоды, все незначительные детали того трагического вечера на крыше спортивного комплекса, все до мелочей, что смог запомнить.

  - Даже себе не говори, что сомневаешься, что мог толкнуть, - так сказал ему Минин.