Вор-невидимка - Матвей Ройзман

— Почему бы вам после конкурса снова не поговорить с отцом?

— Ничего не выйдет! Он запер свои сокровища в несгораемый шкаф и сторожит их, как дракон…

Мы вернулись в Консерваторию в тот момент, когда председатель жюри, держа в руках лист бумаги и напрягая голос, начал объявлять фамилии тех, кому присуждены премии. Каждый раз, когда он называл фамилию, награжденный мастер выходил и под аплодисменты раскланивался. Первую премию за своего «Жаворонка» получил Андрей Яковлевич Золотницкий.

— Кто был прав? — шепнул скрипач мне на ухо, едва мы выбрались на улицу. — Есть у отца секреты, и немалые!

ДЕРЗКАЯ КРАЖА

В половине шестого вечера я вошел в мастерскую, поздоровался с Андреем Яковлевичем и уселся возле окна, в уголок. Оттуда я наблюдал, как мастер в синем халате священнодействует над скрипкой. Он чем-то напоминал врача со старинных голландских полотен. Мягкий свет лампы под абажуром, падавший на старика слева, высвечивал руки, лоб, скулы, подчеркивая глубокими тенями морщины на лбу, на щеках. Вот он поправляет на хрящеватом носу золотые очки и шевелит губами, как бы говоря: «А ну-ка, голубушка, повернись на бочок!» И действительно, ставит скрипку на ребро, постукивая по ней согнутым пальцем. Потом рассматривает через эфу этикет и объясняет стоящему возле музыканту:

— Это одна из последних работ Александра Ивановича Лемана. Раза два побывала в мастерских. Стоит тех денег, которые просят!

Он отдает скрипку музыканту, и тот уходит. За банками с краской звонит телефона Мастер берет трубку, разговаривает о какой-то виолончели и не советует ее покупать. В мастерскую приходит с квитанцией человек из театрального оркестра. И старик отдает починенный контрабас.

Я остаюсь с Золотницким наедине. Он снимает очки и, вглядываясь в меня, спрашивает:

— Что я говорил, уважаемый? — и с торжественной ноткой в голосе заканчивает: — Мой «Жаворонок» в Государственной коллекции!

Он выпрямляется, становясь выше ростом, блестят его глаза, жесты делаются резче, угловатее.

— Есть еще порох в пороховницах! — произносит он с пафосом, шагает по мастерской, высоко вскидывая ноги, и под синим халатом обрисовываются острые колени. — Есть! — повторяет он грозно.

Я встаю и от души поздравляю его. Андрей Яковлевич сияет. Я смотрю на стенные часы и напоминаю, что ему скоро принесут обед, а мне необходимо еще раз взглянуть на статью «Секрет кремонских скрипок». Он объясняет, что сегодня, тридцатого декабря, Любаша не придет, она занята покупкой украшений для Вовкиной елки. Ему принесли что-то из столовой театра, и он уже отобедал.

— Я бы уехал домой, — продолжал старик, — да охота одному в мастерской поработать. Учеников я уже отпустил сегодня, к Новому году. Ведь после Нового года, второго января, они на пять дней поедут в Клин, в домик Чайковского. Пусть музыкального духу наберутся. Устроил им вроде зимних каникул…

— Я вас задерживаю, Андрей Яковлевич?

— Пустое! — отмахнулся он. — Сегодня мало народу приходило. Михайла утром заскочил, сычом смотрит, — где будет Новый год справлять? Днем пришел киношник Разумов. Хотел увезти на киностудию показать кусок ленты: правильно ли он снял, как я делаю обечайки? Забава!

— Трудное искусство!

— Каждому свое дорого. Так и Георгий Георгиевич Савватеев сказал.

— Он вместе с кинорежиссером приходил?

— Нет, до вас минут за сорок ушел. Все спрашивал про моего «Жаворонка». Какое дерево, какие толщинки, какой грунт, лак? И все записывает, записывает!

Старик вытащил из кармана связку ключей и собрался идти в подсобную комнату. Я спросил, почему он не приобретет несгораемый шкаф нового образца. Золотницкий стал расхваливать свой старый. Я рассказал, как в тридцатых годах привели ко мне домой из тюрьмы профессионального вора, с которым мне хотелось потолковать в спокойной обстановке. Похвалившись своими искусными грабежами, вор взял с моего письменного стола ручку и отломал половину пера. Вставляя оставшуюся часть в скважины замков книжного шкафа, гардероба, буфета, он быстро и легко открыл их. Потом, попросив кусок проволоки, вор согнул ее причудливым образом, сунул в замок несгораемого шкафа, повертел — и распахнул массивную дверцу. При этом, подлец, еще поклонился, как окончивший свое выступление артист.

— Какой фирмы был шкаф? — спросил мастер.

— В. Меллер и компания.

— Меллер? Озадачили вы меня, уважаемый! Мой-то шкаф этой же фирмы. Ненадежный он, значит?..

— Сдайте ценные вещи и бумаги на хранение директору театра! Наверное, у него не один отличный шкаф.

— Эх! — воскликнул старик. — Как это раньше в голову не пришло? — И он пошел за газетой.

Вдруг из подсобной комнаты раздался крик. Я было бросился туда, но мастер вылетел из двери и прохрипел;

— Украли красный портфель!..

— Деньги?

— Труды всей моей жизни!..

Старик упал на пол. Я выбежал из мастерской и в коридоре столкнулся с двумя декораторами. Узнав, что произошло, один из них бросился к телефону вызывать из театральной поликлиники врача, а с другим я поднял Золотницкого. Мы внесли его в подсобку и опустили на диванчик, подложив под голову подушку.

Я подобрал разбросанные по полу бумаги, деньги, скрипичные головки, связку конских волос для смычка, перевязанную тесемкой пачку писем. Укладывая все это в шкаф, я перебирал папки, квитанционные книжки, расходные тетради. Красного портфеля не было.

Когда декораторы вышли из мастерской, я осмотрел через лупу дверцу несгораемого шкафа, но не нашел никаких новых повреждений. Я запер шкаф, вынул ключ, положил связку в карман шубы Андрея Яковлевича и дважды сфотографировал дверцу.

Через несколько минут пришел врач. Он выслушал сердце старика, сделал укол и приказал немедленно отвезти его домой: поликлиника театра имеет свою санитарную машину. Пока Андрея Яковлевича укладывали на носилки и несли в машину, я зашел в комендатуру, сообщил дежурной о происшествии и передал ей ключи от мастерской. Она объяснила, что, как только придет комендант, они, как это заведено, опечатают дверь.

… Люба уложила Андрея Яковлевича в постель, позвонила по телефону мужу и побежала в аптеку за лекарствами.

— Посидите возле отца, пока я не вернусь, — попросила она, уходя.

В столовой, возле окна, красовалась убранная, увешанная позолоченными и посеребренными игрушками елка. Из зеленых ветвей проглядывали электрические лампочки семи цветов радуги. Пахло смолой, клеем, яблоками.

Я тихо зашел в комнату мастера. Он лежал с открытыми глазами. Его лицо приняло синеватый оттенок, морщины углубились.

— Причинил я вам хлопоты, уважаемый? — еле слышно проговорил он. — Вещички-то подобрали?

— Все уложил, Андрей Яковлевич. Красного портфеля в сейфе нет. Какой он из себя — большой, маленький?

Золотницкий объяснил, что размером портфель с папку, из красной кожи, с внешним замком посредине.

— А кто знал, где хранится этот портфель? Старик назвал сына, а потом припомнил, что однажды в портфеле отказал замок и его чинил в мастерской при учениках слесарь. Какой-то едкой жидкостью он посадил на кожу пятно…

Золотницкий замолчал и закрыл глаза, я вышел из комнаты. В прихожей вернувшаяся из аптеки Люба спросила:

— Вы мастерскую заперли и сдали ключи?

— Запер. Кроме того, комендант опечатает двери.

— Все-таки какая неожиданная кража!

— Преступления всегда кажутся внезапными…

Я пожал Любе руку, спустился вниз и мимо лифтерши с вечным вязаньем в руках вышел во двор. В освещенном фонарями садике мальчишки, испуская воинственные крики, бросались снежками.

Кто же мог взять красный портфель из запертого несгораемого шкафа, не повредив дверцу, не оставив никакого следа? Только свой человек! В первую очередь я подумал, что это дело рук скрипача. Но тут же усомнился: мог ли это сделать сын, зная, что нанесет сокрушительный, а может быть, смертельный удар своему отцу?

ПОЗДНЕЕ РАСКАЯНИЕ

В магазине игрушек толпились москвичи, раскупая синтетические елочки, кукол, разных зверят. По прилавкам бегали и жужжали заводные автомобили, мотоциклы и паровозики. Я, не подумав, купил для Вовки — внука Андрея Яковлевича — автомат с пистонами. Только вручив подарок мальчику, я сообразил, какую глупость сделал: он немедленно зарядил автомат, и началась пальба. А в доме больной, старый человек! Достанется мне от Любы. И поделом!

Строго сказав Вовке, что дедушка очень болен и что стрелять можно только в прихожей и на кухне, я направился в комнату скрипичного мастера.

Возле него дежурила медицинская сестра. Я заметил, что он еще больше осунулся, под глазами набухли фиолетовые мешки, на подбородке выступила серая щетина. Приоткрыв глаза, старик увидел меня и попросил сестру оставить нас вдвоем.

— Вот, уважаемый, и первый звонок с того света! — сказал он шепотом. — Разве справедливо? А я только собрался вывести на свет божий еще две-три скрипки, чтобы веками они услаждали своим пением людей.