Сад бабочек - Дот Хатчисон

– Два года… – Виктор возвращает большой пакет, а маленький, с одной карточкой, складывает так, чтобы тот поместился в карман. – Пусть проверят остальные как можно скорее. Привлеки людей из другой группы, если получится. Опознание девушек в больнице имеет первостепенное значение. Потом раздобудь нам пару наушников, чтобы оперативно получать новости из Нью-Йорка.

– Будет сделано, – Эддисон бросает хмурый взгляд на дверь. – Она и в самом деле говорила?

– Разговорить ее было не так уж сложно, – Виктор усмехается. – Тебе надо жениться, Эддисон, а еще лучше воспитать пару дочерей. Она лучше многих, но моделей поведения никто не отменял. Нужно только слушать и подмечать важное. Слышать то, что не сказано словами.

– Вот поэтому я предпочитаю беседовать с подозреваемыми, а не с жертвами, – и, не дожидаясь ответа, Брэндон уходит обратно к аналитикам.

Раз уж пришлось выйти, можно воспользоваться паузой. Виктор быстро проходит по коридору в основной офис подразделения. Лавируя между столами, направляется в угол, используемый в качестве кухни и зоны отдыха. Берет кофейник с подставки и придирчиво нюхает. Кофе остыл, но еще не застоялся. Виктор наполняет две кружки, более-менее чистые, и ставит их в микроволновку. Пока они греются, он роется в холодильнике в поисках чего-нибудь съедобного.

Торт со дня рождения – не совсем то, что он ищет, но сгодится. Виктор кладет на бумажные тарелки два больших куска, набирает несколько пакетиков с сахаром и сухими сливками. Потом пальцами подхватывает обе кружки и направляется в комнату техперсонала.

Эддисон хмурится, но придерживает тарелки, чтобы Виктор смог установить наушник. Он не пытается скрыть его – девушка слишком умна для этого. Установив наушник в нужном положении, Хановериан берет тарелки и возвращается в комнату.

Она с удивлением смотрит на торт. Виктор сдерживает улыбку, пододвигая к ней одну из тарелок и кружку.

– Я думал, вы, возможно, проголодались. Не знаю, пьете ли вы кофе.

– Не пью, но все равно спасибо, – она делает глоток, морщится, но проглатывает и делает еще один.

Виктор ждет, пока она не откусит от своего куска.

– Расскажите мне о «Вечерней звезде», Инара.

Нет, она не вздрагивает и не давится. Только замирает на краткий миг. Виктор и не заметил бы этого, если б не смотрел на нее. Она проглатывает и слизывает крем с губ, оставляя ярко-красные следы.

– Такой ресторан, но это вам уже известно.

Виктор достает из кармана пакет с удостоверением и кладет на стол. Майя касается пальцем карточки и на секунду прикрывает лицо.

– Он сохранил их? – спрашивает она с недоверием. – Это как-то…

– Глупо?

– Ну да, – девушка задумчиво морщит лоб, потом накрывает карточку ладонью, словно хочет спрятать. – Всё?

– Насколько мы можем судить.

Она мешает кофе в кружке и смотрит на маленький водоворот.

– Но Инара не более реальна, чем Майя, верно? – осторожно спрашивает Виктор. – И ваше имя, и ваш возраст – они же вымышлены.

– Для своих целей они вполне реальны, – мягко возражает девушка.

– Да, чтобы найти работу и крышу над головой. Но что было прежде?

Нью-Йорк славен тем, что никто и никогда не задает тебе вопросов. Понимаете, это одно из тех мест, куда едут все. Это мечта, это цель. Место, где можно скрыться среди миллионов людей, желающих того же. Никого не волнует, откуда ты и почему уехал, потому что все сосредоточены на себе и на своих желаниях. У Нью-Йорка такая богатая история, но все, кто там живет, думают лишь о будущем. Даже если ты из Нью-Йорка, то все равно можешь где-нибудь исчезнуть, и никто тебя не найдет.

Я сложила все, что у меня было, в вещевой мешок и чемодан, и села в автобус до Нью-Йорка. Там я разыскала столовую для бездомных, и мне разрешали спать там, если я помогала на кухне. Кое-кто из таких же добровольцев рассказал мне про парня, который сделал документы его жене, нелегально приехавшей из Венесуэлы. Я набрала номер этого парня, и уже на следующий день ждала его возле библиотеки, сидя у статуи льва.

Он опоздал на полтора часа. Это был странный тип среднего роста и худой, и вид его не внушал особого доверия. Вся его одежда была жесткой от соли и покрыта пятнами, о происхождении которых я старалась не думать. Прямые волосы практически свалялись в дреды. Он постоянно шмыгал и то и дело оглядывался, а потом подносил рукав к лицу и вытирал красный нос. Не исключено, что это был гений своего дела, но непонятно, на что уходил его заработок.

Он не спрашивал моего имени – только имя, которое мне нужно. Дату рождения, адрес, нужны ли мне водительские права или только удостоверение, нужна ли пометка о том, что я донор… Разговаривая, мы вошли в библиотеку, где наша тихая речь не вызывала подозрений. Когда мы проходили мимо баннера с участком белого цвета, я встала на его фоне, и он сфотографировал меня. Я подготовилась к встрече и даже купила немного косметики, так что могла сойти за девятнадцатилетнюю. Все дело в глазах. Если повидал достаточно, то выглядишь старше, и неважно, какое у тебя лицо.

Он сказал ждать его вечером у одного ларька с хот-догами, и тогда он принесет все, что мне нужно. Когда мы снова встретились – парень опять опоздал, – он протянул мне конверт. Такая мелочь, но при этом способна изменить жизнь. Он запросил с меня тысячу, но предложил переспать с ним, и тогда скинул бы до пятисот.

Я заплатила тысячу.

Мы разошлись в разные стороны, и я вернулась к хостелу, где планировала остаться на ночь – подальше от столовой и тех, кто мог припомнить девушку, спрашивавшую о поддельных документах. Там я открыла конверт и впервые взглянула на Инару Моррисси.

– Вы не хотели, чтобы вас нашли; почему? – спрашивает Виктор, ручкой размешивая кофе.

– Нет, мне не было до этого дела. Ведь для этого нужно, чтобы кто-то меня искал.

– Так почему же вас никто не искал?

– Скучаю по Нью-Йорку. Там подобных вопросов никто не задает.

В наушнике слышно шипение, кто-то из специалистов выходит на связь.

– Из Нью-Йорка сообщили, что она получила аттестат три года назад. Показала блестящие результаты, но так и не сдала экзамены средней школы и не запросила табель успеваемости, чтобы пройти в колледж или устроиться на работу.

– Вы бросили школу? – спрашивает Виктор. – Или не пошли в старшие классы, чтобы потом не пришлось предъявлять диплом?

– Теперь, когда вы знаете имя, легче копаться в моей жизни, верно?

Она доедает торт и аккуратно кладет пластиковую вилку поперек тарелки, зубьями вниз. Потом надрывает один из пакетиков с сахаром и высыпает горсткой на тарелку. Облизывает незабинтованный палец, обмакивает в сахар и кладет в рот.

– Но вы знаете только о моей жизни в Нью-Йорке.

– Вот поэтому и хочу услышать о том, что было прежде.

– Мне нравилось быть Инарой.

– Но это не ваше имя, – настаивает он мягко.

Глаза ее вспыхивают злостью. Это столь же мимолетно, как и ее полуулыбки или удивление, но оно имеет место.

– Если розу назвать как-то иначе, перестанет она от этого быть розой?

– Это лишь форма. Человека делает не имя, а его история. И я хочу знать вашу.

– Для чего? Из моей истории вы не узнаете про Сад, а вам ведь это нужно? Садовник и его Сад? И его Бабочки?

– И если он выживет, чтобы предстать перед судом, нам потребуются свидетели. Девушка, которая не желает назвать своего настоящего имени, вряд ли заслуживает доверия.

– Это всего лишь имя.

– Нет, если оно ваше.

Она приподнимает уголки рта.

– Блисс так говорила.

– Блисс?

Лионетта, как всегда, дожидалась у двери. Она тактично отвела глаза, пока я надевала черное облегающее платье, ставшее для меня единственным предметом одежды.

– Закрой глаза, – велела она. – Лучше узнавать все поэтапно.

Я столько времени пролежала там с закрытыми глазами, что перспектива вновь добровольно ослепнуть ввергала меня в ужас. Но Лионетта явно хотела как лучше, и я, конечно же, была не первой, кого она выхаживала. Я закрыла глаза, она взяла меня за руку и повела по коридору. В этот раз мы пошли в противоположном направлении. Коридор был длинный, и в самом конце его мы повернули налево. Я вела правой рукой вдоль стеклянной стены, и ладонь проваливалась в пустоту всякий раз, когда мы проходили мимо дверного проема.

Лионетта направила меня в один из проходов и остановила мягким прикосновением. Я почувствовала, как она отступила на шаг.

– Можешь открыть глаза.

Она стояла передо мной, в центре комнаты, почти идентичной моей. Но эта казалась более обжитой: на полке над кроватью стояли фигурки оригами, на кровати были одеяла и подушки, и туалет с душем и раковиной был завешен оранжевой шторкой. Из-под самой большой подушки торчал уголок книги, и под кроватью имелись выдвижные ящики.

– Как он тебя назвал?

– Майя, – меня передернуло, когда я впервые произнесла имя вслух. Вспомнилось, как он повторял его раз за разом, пока…