Сад бабочек - Дот Хатчисон

– Мы не интересовались, кто жил здесь до нас, – тактично объяснила Ноэми. – Это просто душ, оргий мы там не устраиваем.

– И убеждаете в этом рабочих из сервисной службы?

– Нет, пусть пофантазируют.

Я невольно улыбнулась. Мне нравилось с ними работать. На кухне постоянно шутили или переругивались, жаловались на придирчивых клиентов или флиртовали с поварами и мойщиками. Я уж и забыла, когда в последний раз столько улыбалась.

Они побросали сумки и переоделись, в пижамы или кому что удобнее. Но спать никто не собирался. Уитни достала учебник по психологии, а Эмбер между тем расставила двадцать стопок и разлила по ним текилу. Я потянулась за одной, но Ноэми вручила мне стакан водки.

– Текила для занятий.

Я устроилась на одном из диванов и следила, как Катрин проверяет Эмбер. Каждый вопрос стоил одну стопку. Если Эмбер ошибалась, то выпивала, если отвечала верно – выпивал кто-нибудь из нас по ее выбору. Первую стопку она протянула мне. На вкус смесь водки и текилы была омерзительной.

Мы просидели до самого утра. Ноэми, Эмбер и Уитни отправились на занятия, а мы наконец отключились. После обеда, когда мы проснулись, я поставила свою подпись в договоре аренды и впервые внесла оплату, с чаевых за две ночи. Теперь у меня был дом, примерно так.

– Вы сказали, что жили третью неделю в городе? – спрашивает Виктор, перебирая в уме возможные города. В речи Майи не слышно характерных признаков, по которым удалось бы определить ее происхождение. Он почти уверен, что она делает это намеренно.

– Верно.

– Где вы жили раньше?

Вместо ответа она допивает воду. Потом аккуратно ставит бутылку на угол стола и прислоняется к спинке. Медленно потирает плечи забинтованными руками.

Виктор встает и снимает пиджак. Потом обходит вокруг стола и укрывает ей плечи. Майя напрягается, но Виктор делает все аккуратно, чтобы не прикоснуться к ней. Он возвращается к своему месту, и напряжение проходит. Она продевает руки в рукава. Пиджак ей велик и собирается в складки, но ей, похоже, вполне комфортно.

Нью-Йорк, предполагает Виктор. Большая квартира-студия, рестораны открываются едва ли не под вечер. К тому же она говорит «поезда» вместо «метро» или «подземки», и это неспроста. Он отмечает про себя, что нужно связаться с нью-йоркским отделом: может, у них что-нибудь есть на нее.

– Вы где-нибудь учились?

– Нет. Только работала.

Кто-то стучит по стеклу, и Эддисон выходит. Майя с некоторым удовлетворением смотрит ему вслед, потом вновь переводит взгляд на Виктора.

– Что заставило вас отправиться в город? – спрашивает он. – Насколько я понял, вы никого там не знали и у вас не было определенной цели. Так почему?

– А почему нет? Почему бы не попробовать что-то новое? Не сменить обстановку?

– Или не сбежать подальше?

Она лишь приподнимает брови.

– Как вас зовут?

– Садовник звал меня Майей.

– Но прежде вас звали иначе.

– Иногда проще было забыть, – девушка теребит край рукава, скатывает его и снова расправляет. Такими же ловкими движениями она, должно быть, заворачивала приборы в салфетки. – Ты там взаперти, и никаких шансов выбраться или вернуться к прежней жизни. Так зачем цепляться за нее? Зачем лишний раз причинять себе боль воспоминаниями о том, чего уже не вернуть?

– Иными словами, вы забыли?

– Иными словами, он звал меня Майей.

Пока рисунок был еще не готов, я жила в изоляции от остальных девушек. За исключением Лионетты. Она по-прежнему приходила каждый день, мы разговаривали, она натирала мне спину мазью и показывала мне свою татуировку – без тени стыда или отвращения. Этот узор стал ее частью, как дыхание или естественная грация. Точность прорисовки была поразительная, и мне стало интересно, насколько искажались детали, когда приходило время обновлять краски. Но спрашивать об этом меня как-то не тянуло. Хорошая татуировка может продержаться много лет, прежде чем придется ее освежать. Я старалась не думать о том, каково это, провести в саду столько лет.

Или о другом, худшем из возможных исходов.

Мне по-прежнему добавляли снотворное в еду. Лионетта приносила поднос в комнату, и мы ели вместе. Периодически я просыпалась не у себя в кровати, а на жесткой кушетке, и Садовник поглаживал готовые участки рисунка, проверяя, как заживает кожа. Он так и не позволил мне взглянуть на себя, а металлические стены, в отличие от стеклянных в моей комнате, не давали отражения.

Он напевал за работой. Сам по себе голос был приятный, но одновременно с механическим треском иголок контраст получался жуткий. В основном это были хиты прошлых лет: Элвис, Синатра, Мартин, Кросби, порой даже сестры Эндрюс. Странное было чувство, лежать там против своей воли и терпеть, пока он ставил на мне свое клеймо. Хотя альтернативы я тогда не видела. Лионетта говорила, что она опекала всех девушек до тех пор, пока их крылья не были готовы. У меня еще не было возможности исследовать Сад, поискать выход. Лионетта то ли знала, что выхода нет, то ли ее это не волновало – я еще не могла сказать с уверенностью. Поэтому я просто позволила ему закончить этот чертов рисунок. Я не спрашивала, что произойдет, если не подчиниться ему, как-то помешать… Только однажды заикнулась, но Лионетта вдруг побледнела, и я сменила тему.

Она никогда не водила меня по коридору, только в Сад – через пещеру за водопадом. И мне казалось, что это неспроста. Или она не хотела мне показывать что-то, или не желала, чтобы я увидела, а это не одно и то же. Неважно, я могла подождать. Может, это из страха. Или из прагматизма.

Примерно под конец третьей недели Садовник закончил с рисунком.

Все утро он усердно трудился, был крайне сосредоточен и почти не делал перерывов. В первый день прошелся вдоль позвоночника, нанес внешние контуры крыльев, прожилки и обозначил крупные узоры. Потом начал от кончиков крыльев, двигаясь к позвоночнику и чередуя участки, чтобы кожа успевала заживать. Он был очень скрупулезен.

Потом жужжание стихло. Он стер кровь и лишнюю краску, при этом руки у него дрожали, хотя прежде такого не было. Затем задышал часто и прерывисто, осторожно втирая мне в кожу холодную и склизкую мазь.

– Ты великолепна, – произнес он хрипло. – Просто безупречна. Бесценное пополнение для моего Сада. А теперь… теперь нужно дать тебе имя.

Он провел большими пальцами по позвоночнику, там кожа заживала быстрее всего. Затем пальцы скользнули к шее и коснулись затылка. К его рукам пристала жирная мазь, и волосы у меня слиплись, потяжелели. Потом он без предупреждения стянул меня с кушетки, так что ноги мои коснулись пола, а туловище осталось лежать. Я слышала, как он расстегивает ремень и ширинку, и крепко зажмурилась.

– Майя, – прохрипел он, обхватив меня за талию. – Теперь ты Майя. Моя.

Ее прерывает громкий стук в дверь. Она вздрагивает, но при этом не скрывает облегчения.

Виктор ругается про себя, подходит к двери и резко ее распахивает. Эддисон жестом просит его выйти.

– Что, черт возьми, стряслось? – шипит Виктор. – Она как раз начала говорить.

– В кабинете подозреваемого кое-что обнаружили, – Брэндон протягивает ему прозрачный пакет с кучей водительских прав и удостоверений. – Похоже, тут все, кого он держал.

– Во всяком случае, те, у кого были документы, – Хановериан берет пакет – черт, сколько же в нем карточек – и слегка встряхивает, чтобы прочесть некоторые из имен. – Ее документы тоже нашлись?

Эддисон протягивает ему второй пакет, совсем небольшой, с одной карточкой. Это нью-йоркское удостоверение, и Виктор узнает ее с первого взгляда. Она чуть моложе, черты лица мягче, хотя выражение то же.

– Инара Моррисси, – читает он вслух, но Эддисон качает головой.

– Специалисты все просканировали и теперь сопоставляют. Но эту проверили первой. Еще четыре года назад никакой Инары Моррисси не существовало. Номер страхового свидетельства принадлежит двухлетней девочке, умершей в семидесятых. Отдел в Нью-Йорке отправил человека к последнему указанному работодателю, это ресторан «Вечерняя звезда». По адресу в удостоверении находится заброшенное здание, но мы позвонили в ресторан и узнали адрес квартиры. Агент, с которым я говорил, даже присвистнул. Район, должно быть, не из лучших.

– Да, она говорила.

– Да уж, она заслуживает доверия.

Виктор не отвечает, поглощенный изучением карточки. Эддисон прав, это подделка – но какая, черт возьми… Он вынужден признать, что в обычных обстоятельствах купился бы на нее.

– Когда она перестала появляться на работе?

– Два года назад, по словам ее босса. Судя по налоговым выплатам, это так.

– Два года… – Виктор возвращает большой пакет, а маленький, с одной карточкой, складывает так, чтобы тот поместился в карман. – Пусть проверят остальные как можно скорее. Привлеки людей из другой группы, если получится. Опознание девушек в больнице имеет первостепенное значение. Потом раздобудь нам пару наушников, чтобы оперативно получать новости из Нью-Йорка.