Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим

Что же творится в голове у людей, выучившихся кое-как грамоте и получивших доступ к виртуальному «Гайд-парку», где любой может на весь мир проорать собственное «экспертное мнение»? При какой общественно-политической ситуации эти подземные гномы выйдут на улицы, чтобы улюлюкать и преследовать инакомыслящих, громить библиотеки?{24} Чистая антиутопия, фантазия в духе Рэя Брэдбери? Я не знаю.

Конечно, эту книгу такие «всезнающие эксперты» читать не станут, да, откровенно говоря, и написана она не для них. Я пишу не о доказательствах эволюции, не о правоте или неправоте дарвинизма. Мне хочется понять, отчего именно Дарвин до сих пор вызывает такую бурю негодования, замешанного на непонимании. Нет, неправ Маяковский, именно Дарвин, а вовсе не Владимир Ильич Ленин «живее всех живых»{25}.

Может быть, все дело в том, что эволюционная биология сравнительно молода и полтора века ее истории – слишком короткий срок, чтобы вызванные ею страсти и потрясения улеглись в умах? Ни Ньютон, ни Коперник не привлекают сегодня такого пристрастного внимания к своей особе, однако в свое время их теории тоже встретили яростное сопротивление, и не только агрессивных невежд. Весьма поучительно вспомнить раннюю историю гелиоцентризма.

Копернику крепко доставалось за его гелиоцентрическую «ересь», и прошли многие века, прежде чем европейцы свыклись с мыслью о том, что Земля – не центр Вселенной. К теории Ньютона, полагавшего, что Вселенная бесконечна, а значит, и Солнечная система – всего лишь мельчайшая пылинка в безбрежных просторах Космоса, отнеслись уже несколько спокойнее. Но и этой концепции была уготована долгая битва за признание.

Отправимся в XVI и XVII вв., когда кипели нешуточные страсти вокруг гелиоцентризма. Современный «интернет-воин» может сколько угодно вопить про «костер», зная, что его фантазиям не суждено сбыться, но в те годы это была реальнейшая реальность. Против идеи Коперника выступили не только католические богословы, занесшие его труд в «Индекс запрещенных книг». Великий противник католицизма, Мартин Лютер, был настроен не менее воинственно. Как-то за кружкой пива он заявил, что не стоит слушать

выскочку-астролога, который тщится доказать, что вращается Земля, а не небеса или небесный свод, Солнце и Луна. Каждый, кто хочет казаться умнее, должен выдумать какую-нибудь новую систему, которая, конечно, из всех систем является самой лучшей. Этот дурак хочет перевернуть всю астрологию, но Священное Писание говорит нам, что Иисус [Навин] приказал остановиться Солнцу, а не Земле{26}.

Подобно многим своим современникам, Лютер не видел разницы между астрономией и астрологией.

Великий английский поэт и мыслитель Джон Донн в 1611 г. сокрушался по поводу новой гелиоцентрической системы:

Все новые философы – в сомненье: Эфир отвергли – нет воспламененья, Исчезло Солнце, и Земля пропала, А как найти их – знания не стало. Все признают, что мир наш – на исходе, Коль ищут меж планет, в небесном своде – Познаний новых… Но едва свершится Открытье, – все на атомы крошится{27}.

Это написал свидетель великой научной революции, живший в эпоху жестокой борьбы идей, распада и уничтожения привычных представлений о Вселенной. Донн не был знатоком точных наук. Но по ту сторону Ла-Манша ему вторил Блез Паскаль – математик, физик и глубокий философ{28}:

Когда я вижу слепоту и ничтожество человеческие, когда смотрю на немую вселенную и на человека, покинутого во мраке на самого себя и заблудившегося в этом уголке вселенной, не зная, кто его туда поместил, зачем он сюда пришел, что с ним станет после смерти, и неспособного это узнать, я пугаюсь, как тот, кого спящим привезли на пустынный, ужасный остров и кто просыпается там в растерянности и без средства оттуда выбраться. И потому меня поражает, как это люди не впадают в отчаяние от такого несчастного удела. ‹…› Вечное безмолвие этих бесконечных пространств меня пугает{29}.

Для людей образованных вообще очень характерно восприятие научных революций как интеллектуальных катастроф, разрушающих столь привычный и обжитой мир, переворачивающих все с ног на голову. И в этом отношении революция, произведенная теорией Дарвина, – не исключение, а судьба Дарвина повторила судьбу других научных революционеров.

В Российской империи еще в середине XVIII в. духовная цензура требовала изъятия из книг упоминания об учении Коперника, считая, что оно «и Св. Писанию, и христианской вере крайне противно есть, и многим неутвержденным душам причину к натуралезму и безбожию подает» и подобные идеи «нашему учащемуся юношеству не точию полезны, но и соблазнительны быть могут»{30}. Такого мнения придерживались даже те духовные лица, которые считались «просвещенными». Вот почему Михаил Ломоносов, рассуждая в 1759 г. об устройстве университета при Академии наук, отмечал: «Духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвящения показующим, не привязываться, а особливо не ругать наук в проповедях»{31}. В гранит!

Римско-католическая церковь окончательно признала правоту гелиоцентризма только в начале XIX в., почти 300 лет спустя после опубликования теории Коперника. Коллегия кардиналов святой инквизиции 11 сентября 1822 г. постановила, что «в Риме позволяется» печатать и распространять книги, рассказывающие, «в согласии с мнением современных астрономов», о подвижности Земли и неподвижности Солнца. И лишь в 1835 г. книга Коперника была исключена из «Индекса запрещенных книг»{32}. Но что там Лютер, что там римские кардиналы, если даже великий философ-рационалист Фрэнсис Бэкон, о котором речь впереди, тоже был яростным критиком гелиоцентризма!

Хочется думать, что спокойное отношение к Дарвину и его трудам – вопрос времени. Эволюционная концепция значительно моложе, чем теории Коперника и Ньютона, ей не исполнилось и 200 лет. Вероятно, набожные люди со временем привыкнут и к ней. Мельницы богов мелют медленно, но верно.

Но в реальности наших дней до этого пока далеко. Будем разбираться.

⁂

В конце ноября 1859 г., то есть спустя всего несколько дней после выхода в свет «Происхождения видов», Дарвин получил письмо от своего старого учителя геолога Адама Седжвика{33} (рис. 1.4). Содержание его было, мягко говоря, не восторженным. Прочитав книгу, Седжвик поспешил сообщить ее автору следующее:

Я не написал бы этого, не считай Вас человеком доброго нрава и любящим истину. ‹…› Чтение Вашей книги доставило мне больше боли, чем удовольствия. Некоторыми ее частями я восхищался, другие заставили меня смеяться до колик, но иные повергли меня в состояние полного уныния, потому что я считаю их совершенно ложными и ужасно вредными. Вы сошли с накатанной колеи твердых физических истин – истинно индуктивного метода – и запустили механизм, по-моему, такой же нелепый, как двигатель епископа Уилкинcа, который должен был доставить нас на Луну. Многие из Ваших широких умозаключений нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Зачем же тогда выражать их с помощью метода и языка философской индукции? ‹…›

Природа имеет [две стороны] – моральную, или метафизическую, и физическую. Отрицающий это погружается в трясину невежества. Венец и слава органических наук состоят в том, что они через конечную причину связывают материальное с моральным. ‹…› Вы эту связь проигнорировали и, если я Вас правильно понимаю, в одном или двух случаях приложили все старания, чтобы ее разрушить. Будь это возможно (что, слава Богу, не так), человечество, по-моему, претерпело бы ущерб, грозящий ему озверением, и впало бы в такую степень дикости, какой не знают анналы письменной истории. ‹…›

Я смиренно принимаю откровение Бога о Себе как в Его деяниях, так и в Его слове; и делаю все возможное, чтобы поступать в соответствии с тем знанием, которое только Он может мне дать, и только Он может поддержать меня в этом. Если Вы и я будем следовать этому, то встретимся [после смерти] на небесах.