Солнце всегда взойдeт - Александр Попов

– Сделаю! – Я для него всегда готов был совершить хоть сто дел, ничего не требуя взамен.

– Вот конверт… ты его… – Саня зарумянился. – Ты… понимаешь?.. незаметно подкинь своей сестре Любе. Но только чтобы она не видела и не узнала от кого.

– Сделаю. Давай. – Я схватил конверт и побежал домой. Трататакал, воображая себя едущим на мотоцикле.

– Стой! Погоди! – Саня подбежал ко мне. – Дай честное слово, что она ничего не узнает, и ты не вскроешь конверт.

– Даю честное слово, – уже с неудовольствием сказал я, оскорбляясь его недоверчивостью.

Конверт я положил в пальто Любы. Вечером она сидела над голубым листком из конверта, накручивая на палец пушистые локоны и улыбаясь. Я думал: "Кончат они школу и поженятся. Примчусь на их свадьбу на белом коне и подарю… и подарю… – В раздумье я закатил глаза к потолку. – И подарю мешок, нет, два, шоколадных конфет и… и! корову. Появятся у них дети, – а они ведь любят молоко. Интересно: когда я женюсь – у меня будут дети?" – Этот неожиданный вопрос меня всецело захватил; я сразу забыл о Любе и ее свадьбе.

Тот голубой листок однажды случайно попал в мои руки, и вот что на нем было написано:

Любе Ивановой от….

Что я такое пред тобой,Твоей блистающей красой?Ты шла по берегу, грустя;Я вслед смотрел, себя кляня.Твой шаг на солнечном пескеЯ целовал в немой тоске.

Мы поднялись на взгорок – брызнула в наши глаза переливающейся синевой Ангара. Пахло рыбой, мокрыми наваленными на берегу бревнами, еле уловимо вздрагивающей листвой берез. Дымчатые вербы смотрелись в воду, быть может, любовались собой. На той стороне реки прозрачно курился сосновый лес. Вдали – темно-зеленая, дремлющая на скалистых сопках тайга.

Прикрыв глаза, я сквозь ресницы видел рассыпанные по реке блики и ждал – вот-вот из воды вынырнет что-нибудь сказочное, удивительное. Часто ловилась рыба почему-то только у Сани. Сгорбившись, мы сидели возле удочек и скучали; Арап даже зевал, крестил рот и бросал камни в воробьев. Олега поминутно, нервно вытаскивал леску, не дожидаясь, когда клюнет. На прибрежной мели метались мальки, и Олега, нарушая все правила рыбалки, стал хватать их. Мы, как по приказу, кинулись выделывать то же самое. Хохотали и кричали. Саня, не отрывая глаз от своего поплавка, усмехался:

– Вот дураки!

Вспугнутые рыбки ушли в глубину, а мы стали брызгаться и толкаться. Умаялись, вспотели, растянулись на траве и притихли.

На стебель куста сел жук. Мне были неплохо видны его маленькие глазки и красная глянцевитая спинка. Я поднял руку, чтобы погладить жука, но он в мгновение ока исчез, будто его и не было. "Ну и лети. А я понюхаю жарок – маленькое солнышко". Во мне всегда рождается ощущение, что жарки греют и источают свет. Я осторожно разомкнул нежные, начавшие увядать лепестки – две букашки испуганно устремились на мою ладонь. "Куда же вы? Я не хотел вам мешать!" С трудом удалось загнать их, обезумевших, на прежнее место. Из-за Ангары плыли большие, как корабли, облака. В моей душе рождалось какое-то тихое робкое чувство любви – любви ко всему, что я видел, что меня окружало, что наполняло мое детство, мою жизнь счастьем и покоем. И мне не хотелось расставаться с этим чувством.

Я повернулся на бок: "Ага, кто там такой?" Метрах в трех от меня столбиком замер суслик. Его пшенично-серая шерстка лоснилась, а хвост слегка вздрагивал. Стоял, хитрец, на задних лапках и не шевелился. Потом быстрым движением откусил травинку и стал с аппетитом уминать ее. Снова отчего-то замер, лишь едва заметно шевелился его нос и вздрагивал хвост.

Рядом со мной за кустом шиповника заворочался Синя. Меня привлекло его странное поведение: он, привстав, осмотрелся, сунул руку в карман своих брюк и затолкал в рот целую горсть мелких конфет. Еще раз оглядевшись и, видимо, решив, что никто ничего не видел, прилег. Раздался хруст. Мне стало неприятно. Снова что-то нарушилось в моей душе.

Арап сказал:

– Синя, сорок семь – делим всем?

– У меня ничего нету, – поспешно отвернулся Синя от подкатившегося к нему Арапа. Подавился, откашливался, багровея и утирая слезы.

– Пошарим в карманах? – не отставал Арап.

– Правду говорю – пусто, – мычал Синевский.

Я, Олега и Саня смеялись, наблюдая эту забавную сцену.

– Завирай!

– Ты, Арап, что – Фома неверующий? – злился и вертелся Синя.

– Ну?!

– Гну!

– Давай, Леха, пошарим.

– Пошел вон.

– Не ломайся. – И, схватив Синю за руки, закричал: – Пацаны, налетай на жмота!

Я и Олега быстро выгребли из Сининых карманов конфеты и, ухахатываясь, съели их.

– Ой, точно, парни, есть, – посмеивался Синя. – А я и не знал. Ешьте, мне не жалко. Я сегодня добрый.

Мы смеялись, но наше веселье было притворным.

О рыбалке совсем забыли. Играли, спорили, стараясь перекричать друг друга. Саня рыбачил в одиночестве или же подолгу смотрел в небо, которое было усыпано мелкими перистыми облаками, словно бы кто-то там, в высях, распотрошил подушку. Из-за ангарских сопок на них медленно накатывались плотные, с сероватым подпалом облака. Птицы стали тревожно метаться – казалось, блуждали. В стремительном полете бросались к воде. Деревья замерли и смолкли, прислушиваясь.

Арап придумал игру: предложил посостязаться, кто быстрее проскачет на одной ноге. Мы все, кроме Олеги, бурно выразили согласие. Олега, неодобрительно съежив пропеченно-красный нос, предложил свою игру, но мы его не поддержали. Весело скакали. Олега любил, чтобы все делалось по его воле и желанию; притворился, что сильно заинтересован пойманной стрекозой и наша игра будто бы скучна ему.

Невдалеке чинил забор возле своего покосившегося домка сгорбленный дед. Он, покуривая трубку, работал неторопливо, с частыми остановками. Его морщинистое серое, как кора, лицо, сдавалось, ничего не выражало, кроме спокойствия и отрешенности. Он иногда поднимал коричневатую худую руку к глазам, спрятанным в морщинах, и всматривался вдаль. Мне совершенно не верилось, что он был когда-то таким же маленьким, как мы, и так же мог прыгать и бегать. Мне в детстве представлялось, что старики старыми и появляются на свет, не верилось, что я когда-нибудь состарюсь, одряхлею, стану таким же мешкотным и безмятежным, как дед.

– Вы скачите, – сказал нам Олега, даже не взглянув на нас, – а я буду играть в пирата.

– В кого, в кого?!

– В пи-ра-та! Да вы скачите, скачите. Что встали, как столбы? – Олега, насвистывая и подпрыгивая, направился к плоту.

Все, кроме Сани, побежали за ним.

– Мы – с тобой!

– Вот здорово – пираты!

– Я уж как-нибудь один. Вам же не нравятся мои игры. Вот и прыгайте. – И стал бодренько свистеть.

– Ладно тебе, Олега! Нашел из-за чего дуться, – уже повязывал Арап на голову свою рубашку.

Олега морщил губы, потирал пальцем выпуклый большой лоб, как бы решая: брать нас в свою игру или нет?

– Так и быть: играйте со мной. – Он словно бы досадовал, что вынужден согласиться. – Поплывем на Зеленый остров. Там стойбище индейцев. У них уйма золота и бриллиантов.

Мы приготовились в поход. У каждого на голове появилась чалма с пером или веткой. Арап завязал левый глаз какой-то грязной тряпкой и свирепо оскаливал зубы. Длинную тонкую корягу я вообразил мушкетом, свои черные брюки приспособил под флаг на плоту.

Саня улыбался, наблюдая за нашими приготовлениями. Когда же мы отчалили от берега и погребли к стремнине, Санин рот открылся, и улыбка, должно быть, уползла в него.

– Э-э-э, вы что, серьезно, что ли, на Зеленый?

– А ты как думал? – задиристо ответил его брат.

– Ведь с минуты на минуту ахнет гроза. Глядите, дурачье!

Мы посмотрели на приангарские сопки. Лиловая, с землисто-серым провисшим брюхом туча кралась по небу, и чудилось, что она всасывала в свое необъятное чрево и его голубое полотнище, и стайки мелких беззаботных облаков. Но она находилась еще далече.

– Ерунда, – махнув рукой, сказал Олега. – Мы успеем на остров до дождя. А там – шалаш отличный. Вечером, Саня, вернемся.

– А вдруг дождь надолго зарядит? – тихонько спросил у меня Синя.

– Не зарядит. – Бог знает, почему я был уверен. – Ага, струсил!

– Еще чего?! – ответил Синя и стал грести руками, помогая Арапу, который захватывал тугую волну доской.

– Хоть и зарядит, – молодцевато сказал Олега, – что из того? Мы же пираты, Синя! В дождь легче напасть на индейцев.

– Вернитесь, – не унимался Саня. Он спешно сматывал удочки. – Переждем грозу у деда, а потом поплывем хоть к черту на кулички.

– Е-рун-да, – снова отмахнулся Олега.

– Коню понятно – ерунда.

– Будет тебе, Саня, паниковать.

– Сплаваем на Зеленый и вернемся. Не волнуйся.

– Я вам дам, ерунда. Вернитесь, кому велел!

– Саня, – сказал я, досадуя на него, – что ты за нас печешься, как за маленьких? Мы нисколечко не боимся твоей грозы.

Я стоял с важностью, широко расставив ноги, приподняв плечи и выставив нижнюю губу. Я хотел, чтобы меня увидела Ольга или сестры. Тщеславие распухало во мне, услужливое воображение явило восхищенное лицо моей подруги, а потом – гордых за меня родителей моих и сестер. Воображались возгласы приветствия какой-то толпы с берега, рисовались в мыслях героические поступки.