О.Генри: Две жизни Уильяма Сидни Портера - Андрей Танасейчук

Многие биографы писателя сообщают, что в набегах на мастерскую участвовали не только старшие, но и дети — Шелл и Билл. Так было на самом деле или нет (вообще, трудно представить, чтобы здравомыслящие и вполне нормальные бабушка и тетя могли вовлечь мальчишек — сыновей (!) «жертвы» — в такое небезупречное с точки зрения морали и педагогики дело; но если действительно так и было, то это говорит прежде всего об отчаянии что-либо исправить и вернуть жизнь в нормальное русло), но такие действия, конечно, не могли ни обратить доктора к профессиональным занятиям, ни отвратить его от алкоголя.

Можно только догадываться, что переживал мальчик Билл Портер, видя «борьбу» семьи с собственным отцом. Это проецировалось и на формирование характера ребенка: лишенный материнской заботы и ласки, отторгнутый от отца (по воспоминаниям сверстников из Гринсборо, он стеснялся своего родителя), росший рядом с суровой, вечно озабоченной бабушкой и скупой на ласку теткой, он должен был ожесточиться или замкнуться в себе. Первое произошло со старшим братом — Шеллом. Крепко сбитый, широкий в кости, рослый и физически сильный, тот рос задиристым, жестким (если не сказать — жестоким) мальчишкой и со временем превратился во властного и грубого мужчину — настоящего деспота[30]. С младшим случилось, скорее, второе — он не ожесточился, а рос довольно замкнутым, не очень расположенным к общению со сверстниками мальчиком. В отличие от брата, он был застенчив и легко раним, но эти качества, видимо, умело скрывал, и хотя не был шалопаем, в проделках старшего брата участие принимал.

В детские годы, во всяком случае до тех пор, пока старшему не сравнялось шестнадцать и он не уехал из дома, они обычно всегда были вместе — Шелл и Билл, но едва ли были «единомышленниками». Просто младший подчинялся старшему. Они не были близки, и на тех детских фотографиях, где они сняты оба, это бросается в глаза: Шелл в независимой позе и дерзко смотрящий в объектив, и Билл — скованный, неловкий, с неуверенным, даже застенчивым взглядом — ему явно неуютно перед фотоаппаратом.

На одной из немногочисленных сохранившихся детских фотографий Билл снят вместе с Томом Тейтом — ухоженным, хорошо (в отличие от Билла) одетым мальчиком. У маленького Билла было много знакомых сверстников, но Том — единственный, кого можно назвать другом детства. Они жили по соседству. И хотя социальный статус Тейтов и Портеров разнился, эту дружбу поощряли не только бабушка и тетя, но и родители Тома. Прежде всего, вероятно, потому, что матери Тома и Билла знали друг друга с детских лет, они вместе учились, потом нянчили первенцев. Когда Мэри Джейн умерла, мать Тома, видимо, чувствовала некую внутреннюю ответственность за детей подруги (а может быть, даже вину за то, что она здорова, благополучна и ее дети живут в полноценной семье) и поощряла дружбу сына с Биллом. Несмотря на это, отношения мальчиков не переросли в настоящую мужскую дружбу, способную выдержать испытание временем и сохраниться на всю жизнь. Хотя Том и Билл приятельствовали и позднее — подростками и в юношеском возрасте, — той близости, что была между ними, когда они играли в войну и индейцев, уже не было.

Детские игры — как им и полагается — были самозабвенными и шумными, но уже тогда, на рубеже 1860–1870-х, было ясно, что Билл все-таки предпочитает одиночество. Явно больше, чем люди, его занимали животные: сначала пернатые (канарейки и попугаи, а также обитатели домашнего птичника) и земноводные (лягушки и ящерицы), а потом и другие — самые разные (в том числе те, которые содержались в доме), но особенно — кошки. В отличие от большинства мальчишек, собак Билл Портер никогда особенно не жаловал, а вот «кошатником» оставался всю жизнь. Он беспрестанно таскал к себе бездомных кошек, и во дворе их дома постоянно кормились то одна-две, а то и добрый десяток пушистых созданий. Что влекло ребенка к этим ласковым, но таким независимым существам? Ответ лежит на поверхности — вот именно это и привлекало: независимость и для него была способом инстинктивной самозащиты (ведь когда ты ни от кого не зависишь, то и ранить тебя по-настоящему трудно, а ведь он был так раним!). Ну и, конечно, способность отвечать на ласку, которой ему так не хватало. Отец его почти не замечал, да и сына к нему не тянуло. Бабушке, вечно озабоченной, погруженной в хлопоты, явно было не до ласки. От брата (хотя они вместе играли) доставались главным образом тычки да подзатыльники. Лишь изредка его хвалила и гладила по волосам тетя, что было совсем нетипично для этой довольно суровой и мало эмоциональной женщины. Видимо, поэтому с такой готовностью свою собственную нерастраченную нежность он обращал на несчастных бездомных животных.

«Одиночество есть удел всех незаурядных умов», — утверждал мудрый пессимист А. Шопенгауэр. Наверно, так оно и есть. Но одинокими — увы! — бывают и маленькие дети. И большинству из них до этой самой «незаурядности» — как до звезд. Говорят, что одинокое детство тренирует наблюдательность, развивает воображение и заставляет интенсивнее творить придуманные миры. Возможно, в этом есть резон. Во всяком случае, несчастливое, лишенное родительской ласки детство М. Ю. Лермонтова, Н. А. Некрасова, А. А. Фета, Дж. Джойса, Дж. Лондона, да и многих других художников слова и вроде бы подтверждает это. Впрочем, есть примеры и обратного свойства (В. Набоков, М. Пруст). Но даже если этот тезис справедлив хотя бы отчасти, и в неприкаянном детстве действительно есть нечто способствующее формированию таланта, то у Билла Портера имелись основания, чтобы стать художником — ведь его детское одиночество было огромным. Тем более что лет с десяти шумные игры в войну и в индейцев стали постепенно вытесняться бессистемным, но весьма интенсивным чтением.

Что читал будущий писатель? Да то же, что и другие мальчишки 1860–1880-х годов (и не только мальчишки, но и взрослые): дешевые издания «Бидл энд Эдамс»[31], их многочисленных последователей и соперников, публиковавших бесконечные (в каждой книжной серии счет шел на многие десятки, а нередко и сотни наименований!) «романы за двадцать центов», «романы за десять центов» и даже «романы за пять центов». В бумажных, но ярких, красочных обложках, с иллюстрациями, обычно в одну-полторы сотни страниц, отпечатанные на плохой бумаге, — в послевоенные годы они в буквальном смысле заполонили американский книжный рынок.

В небольшой домашней библиотеке Портеров таких книг, понятно, не было: доктор Портер, погруженный в изобретательство, читать давно перестал, бабушка вообще ничего не читала, тогда как тетушка, напротив, была книгочейкой, но предпочитала иную — «качественную» литературу. Книжками в красочных обложках нашего героя снабжал Том Тейт — у того был изрядный, к тому же постоянно пополнявшийся запас «десятицентовых» «шедевров». По его словам, он познакомился с этими книжками еще лет семи или восьми, а чуть позже «заразил» ими и своего товарища. Даже полвека спустя (в письме биографу О. Генри А. Смиту) он без труда припомнил заглавия (авторов он, конечно, не помнил) некоторых из тех «десятицентовиков», что они читали: «Лесной демон», «Миллер и его банда», «Трехпалый Джек», «Красный корсар», «Ужас Ямайки» и т. п.