Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер

от которого не было никаких вестей, она колебалась принимать приглашение нового своего покровителя, всесильного царского любимца Меншикова, приехать к нему погостить в Петербург, боярыня Лыткина получила письмо от сына с печальными известиями: Лыткина, тяжело раненного, приютили в католическом монастыре, а друг его, Стишинский, пропал без вести. Ни между мёртвыми, ни между живыми его нет.

Пропал без вести Зосин муж, и осталась она круглой сиротой в Москве. Но такое сиротство дай Бог всякому. Никогда ещё не было у неё так много друзей, покровителей и ухаживателей, как в это время. Даже и недельки не дали ей погоревать по мужу. Царица повезла её с собою в Питер, ей надарили пропасть нарядов и драгоценных вещей, а так как сам царь про неё вспомнил, увидав царицу Прасковью Фёдоровну и спросив, привезла ли она с собою воструху-польку, то можно себе представить, сколько приглашений посыпалось на неё со всех сторон! Ни одного маскарада, ни одного комедийного представления, ни одной ассамблеи без неё не обходилось; все восхищались её ловкостью в танцах, в разговорах, её находчивостью и свободным обращением с мужчинами, которых она сводила с ума наивным кокетством.

Далеко было до неё глупым русским боярыням и боярышням, умевшим только, потупив очи, молчать, краснеть да расхаживать павами. Те же, которые, в угоду новым веяниям и чтоб угодить царю, набирались бойкости и развязности, казались так грубы и пошлы в сравнении с грациозной полькой, что, кроме насмешек, ничего не возбуждали.

Бедным жёнам и невестам, у которых она отбивала мужей и женихов, оставалось только утешать себя тем, что это у неё в крови и что за бесовский дар сводить с ума мужчин ей на том свете пощады не будет.

Она была очаровательна, но никто не мог определить, в чём именно заключалось обаяние, которым она всех пленяла: маленькая, щупленькая, худощавая, гибкая, как змейка, с большими иссера-зеленоватыми глазами, востроносенькая, с крошечными ручками и ножками, она так мало была похожа на других женщин, что казалась существом другой породы. Голос у неё был замечательно вкрадчивый и нежный, русалочий. И ко всему этому что-то такое наивное, детское в мыслях и чувствах, в каждом взгляде и движении.

Однако вместе с успехами росли к Зосе ненависть и зависть. Столько проливалось из-за неё слёз, столько тратилось денег, столько выносилось обид и досады, что с каждым днём оказывалось всё больше и больше людей, желавших ей гибели.

Ничего этого она не замечала и продолжала бессознательно пользоваться всем, что плыло ей в руки, не спрашивая себя: откуда это и куда её заведёт? Пышно расцвели на благоприятной почве зачатки себялюбия в сухом её сердце и узком, одностороннем уме. Сдерживаемые раньше обстоятельствами и средой, природные её свойства выступили наружу во всей своей силе. О муже она давно забыла, а про девочку свою вспоминала только для того, чтобы пожалеть, что она не с нею и что не от кого ей учиться искусству извлекать пользу из авантажей, которыми наделила её природа. Старая дура Лыткина, женщина без всякой грации, чего доброго, сделает из неё нечто похожее на тех кувалд, с которыми Зося сталкивается в высшем столичном обществе.

Давно взяла бы она её к себе и поручила бы её воспитание своей камер-юнгфере — немке, млеющей перед ловкостью и грацией своей госпожи, если бы не надежда, что старуха Лыткина, окончательно павшая духом и телом от печальных известий о медленно умирающем на чужбине сыне, выразит, может быть, намерение оставить всё своё состояние Елизаветке в случае смерти единственного своего наследника.

Пользуясь своими связями в военных сферах, Зося навела справки об офицере Лыткине и узнала, что он безнадёжен. В католическом монастыре, где он находился, ожидали смерти его со дня на день.

— А что же ты, стрекоза, не спросишь про муженька своего? — с лукавой усмешкой прибавил к этому известию седой боярин, которому было поручено сообщить ей желаемые сведения о Лыткине. — Или любо тебе в соломенном вдовстве пребывать? — продолжал он её поддразнивать, заметив, в какое смятение привели её его слова.

— Я знаю, что он пропал без вести, не позаботившись уведомить меня о себе, что же мне про него разузнавать? Я же теперь хорошо вижу, что он меня никогда не любил, — проговорила она с напускною развязностью.

— А вдруг как он объявится? — продолжал свою жестокую шутку боярин, забавляясь её волнением.

Может быть, он не шутил, а ждал только её расспросов, чтоб сказать ей, что муж её не только жив, но что даже известно, где он находится и как думает поступить с женой, так легкомысленно отнёсшейся к его исчезновению, — вертелось у неё на уме в то время, как противный старик, ухмыляясь, не спускал с её расстроенного лица пытливого взгляда.

Да, он ждал расспросов, но ничего подобного не дождался: Зося предпочитала оставаться в неизвестности. Сегодня она должна была в костюме Виктории участвовать в живой картине, устраиваемой у её соотечественника графа Ягужинского на празднике в честь царя. Хороша будет Виктория со смертельным страхом в душе от грозящей опасности! Нет, нет, надо про это забыть! Не может он к ней вернуться... Для чего ему было и пропадать, если б у него не было намерения покинуть и её с дочерью, и Россию навсегда?.. Очень может быть, что он влюбился в кого-нибудь и так же, как она, ничего так не боится, как встречи с нею... во всяком случае, всего лучше про это не думать, решила она.

А время шло. Царь воевал, праздновал победы, казнил вчерашних любимцев, приближал к себе новых, незнаемых людей, путешествовал. Перемены эти Зоси не коснулись; Меншиков продолжал быть в силе, а она сумела сделаться во дворце всемогущего временщика своим человеком, почти членом семьи. Никакого определённого положения она тут не занимала, но, всегда весёлая, беззаботная и забавная, была здесь всем мила и нужна. И все осыпали её ласками и подарками. Постоянно можно было встретить её в покоях княгини, княжон, молодых князей и ближних к ним людей. Пролезла она задворками, через ближних к цесаревнам боярынь, и в царский дворец и полюбилась младшей цесаревне, которая сама была такая красавица, умная и живая, что соперничества хорошенькой польки опасаться не могла. Жила Зося, как птичка небесная, без забот и труда, всегда прелестно разряжённая, всегда окружённая толпою поклонников, так часто менявшихся, что они не успевали ей надоесть. По временам, очень редко, пробуждалась в ней материнская нежность, и она