Самые страшные чтения. Лучше, чем никогда. Второй том - Дмитрий Александрович Тихонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Игоря он знал давно. Он уже почти чувствовал его вкус, а может, просто помнил.
Дверь распахнулась, заливая комнату светом. Искусно созданная Креем тень легла на стену.
Палец, что клацнул по выключателю, был влажным от острого приступа страха. Крей это чуял. Вкус-с-но.
– Тьфу ты, господи. Пиджак! – с облегчением в голосе.
– Повесь его в шкаф, – посоветовала женщина из кухни.
– Да ну, я ребенок что ли? – возмутился Игорь. Свет выключать не стал. Хорош-шо. – Это я в детстве однажды так напугался, я рассказывал?
Рассказывал.
И женщина, и Крей эту историю знали наизусть. И что за ней последовало тоже. Долгие годы страха, сладкого и терпкого.
«ОКР», – непонятно говорили врачи. «Мальчик-чистюля», – умильно вздыхали в семье. Крей ушел, чтобы вернуться, когда страх переполнит настолько, что исчезнет.
Вещи снова стали лежать на стульях и висеть на дверцах.
Пришло время Еды.
На второй день Игорь потрогал Крея за рукав. Словно стесняясь, лишь коснулся мягкой замши, делая вид, что случайно. Но вечером того же дня долго возился в шкафу, то и дело утыкаясь носом в Крея. Будоража себя запахом выделанной кожи, а Крея – своим. Хотелось обвить его прямо сейчас и наконец присосаться к ямке чуть ниже основания черепа, чтоб человеку стало щекотно, а потом тепло, словно он вот-вот уснет.
Но Крей терпелив. Остался один день.
Игорь будет бороться. Он не перевесит Крея в шкаф, не оставит включенным свет.
Люди размякли и забыли, что страх – это хорошо. Он предупреждает. Но тем лучше для таких, как Крей.
Вечером следующего дня, когда Игорь размякшей тушей растекся по креслу и задремал, не дойдя до кровати, Крей переполз к нему. Никакого больше запаха кожи, тяжести замши. Почти невесомый и теплый, он вполз повыше, обволакивая шею, мягкой тяжестью ложась на грудь, и еле слышно чмокнул, вонзаясь тонкими шильями зубов.
Дверь распахнулась внезапно. Крей бы услышал шаги, не будь так голоден. Сейчас же он просто слепо щурился не-глазами на мальчика, застывшего на границе света и полумрака.
Видит, конечно. Такой ошеломляющий удар страхом и крик, режущий не-уши:
– Ма-мама! Оно ест папу!
Щелкнул выключатель. Крей нехотя отцепился – при свете и криках питаться нет никакого удовольствия. Он сполз под кровать, наблюдая оттуда за суматохой.
– Почувствовал что-то, спас папу! – сквозь рыдания кому-то повторяла женщина, обнимая сына.
А сын беззвучно открывал рот как рыба и смотрел на Крея.
Видел.
Боялся.
Папу он не спас, конечно. Крей действительно был голоден – инсульт или разрыв аорты? Ему было все равно. А сюда он вернется позже.
Мальчик вырастет. Снова начнет говорить.
И однажды повесит пиджак не в шкаф, а на стул.
Любовь Левшинова
Стоматолог
Я с детства боялась стоматологов. Иррациональный страх заставлял подкашиваться ноги, меня тошнило, голова кружилась. Будто само тело говорило мне туда не идти.
Мама называла это обычным волнением. Но я знала: это было не оно.
Склизкий червь под названием ужас обхватывал позвоночник и спускался к желудку, проедая его изнутри. Проще было выйти с балкона пятого этажа, чем войти в дверь на прием к стоматологу.
Но я сама себе сделала хуже: плохая наследственность, любовь бабушки к младшей внучке и постоянные сладости сделали свое дело – после осмотра мне назначили операцию сразу на четырнадцати зубах. Только появившихся, сточенных черных коренных обрубках.
Ребенку сложно переносить местную анастезию – назначили общий наркоз. Операция длилась двенадцать часов, зато вылечены были все зубы разом.
Боли не было. Страшно было ложиться в кресло врача, а после беспричинное желание убраться оттуда было сильнее в пять раз.
Зубы были в порядке. Меня отпустили. И следующие пятнадцать лет я очень зря об этом не задумывалась. Потому что операция должна была повториться. Нервы на нескольких зубах прогнили, эмаль сточилась, мне было больно жевать. Тупая боль давила на виски.
Я выросла, и к старому страху стоматологов добавился новый: счет за лечение. Но деваться было некуда – молодой девушке следует сверкать голливудской улыбкой, а не обглоданными пеньками коричневых ирисок вместо передних зубов.
На консультации было почти не страшно: меня также подташнивало, черти сомнений плясали в голове, но я заставила себя быть взрослой.
Легла в кресло, мне надели кислородную маску. В подступающей панике я считала от десяти до одного. Но не заснула.
Резиновой распоркой мне открыли рот, промыли зубы и начали сверлить. Я взвизгнула от пронизывающей боли, которая тянулась от челюсти к самым пяткам, но меня никто не услышал.
То, что я была в сознании, знала только я. И чувствовала абсолютно все.
Прогнившие в самой челюстной кости зубы мудрости удаляли с хрустом. Только если по рассказам друзей их пугал только звук, я чувствовала, как из меня выдирают зубы вместе с кусками плоти.
Крик умирал у меня во рту. Дышать приходилось урывками, слюна в горло не попадала – ее отсасывали специальным «слоником». И врачам не было видно, как подступающая от паники рвота плескалась у меня в глотке.
Волна первобытного ужаса прошлась от позвоночника до пальцев ног липкой волной, когда щипцами врач зацепил нерв раскрошенного зуба и потянул вверх. Все мое существо вместе с душой вышло тогда через маленькое отверстие в челюсти. Я была одной сплошной мурашкой.
Казалось, от происходящего наяву моего самого большого кошмара вибрировали даже волосы на руках. Но докторам этого не было видно.
Никогда бы не подумала, что буду радоваться иголке в десне: она скользила сквозь мясо юрким червем, но это значило, что меня уже зашивают. Кровь останавливали специальной жидкостью, а я теряла сознание от боли.
По ощущениям это длилось несколько суток, однако на самом деле заняло всего четыре часа.
Зубки отполировали, проходясь как по голым нервами вилкой, операцию завершили. Я проснулась. На самом деле. Улыбнулась врачам, посмотрела в зеркало на красивую улыбку.
– Даже не представляю, чего я боялась, – хмыкнула себе под нос, – я всего лишь спала.
– Да, дорогая, так обычно и бывает, – улыбнулась в ответ врач. – У нас впереди еще четыре сеанса. Теперь ты знаешь, что это не так страшно, как казалось в детстве.
– И то верно, – покачала я головой, проглатывая соленое наваждение вроде бы сна. – До скорой встречи.
Мария Синенко
Тараканище
Марина вышла из комнаты дочери, плотно
