Борьба Виллу - Эдуард Борнхёэ

Монах, сохраняя внешнее спокойствие, позволил себя связать. Два человека были поставлены сторожить его и Прийду, остальные принялись за работу…

Выбранных наугад обвиняемых избивали долго, очень долго. Страшная угроза удерживала несчастных от бегства; они отчаянно кричали, подскакивали, прыгали с ноги на ногу, падали навзничь в снег, снова вставали, а тяжелые удары все обрушивались на их спины, рождая кровавый дождь.

По нашим понятиям, такое наказание ужасно и отвратительно, но мы не должны требовать от людей средневековья чувств, схожих с нашими. Наказания в давние времена были крайне жестокими, но люди так с ними свыклись, что никто не роптал. Поэтому и мы не должны думать, что комтур и его спутники были особенно черствыми и кровожадными людьми и без всякой жалости мучили других людей. По понятиям того времени, они были справедливыми и даже великодушными судьями, если не лишали виновного жизни и не причиняли ему увечий. Не должны мы также обвинять и тех крестьян, которым удалось избежать наказания и которые сейчас хотя и с грустными лицами, но не без тайной радости смотрели, как страдают другие.

Все, что здесь происходило, потрясло Прийду, видевшего подобное зрелище впервые. Его лицо стало белым как снег и судорожно исказилось. Глаза, полные ужаса, широко раскрылись. Время от времени он пытался разорвать свои узы и так сильно напрягал мышцы, что кровь бросалась ему в голову. Монах был тоже бледен, но внешне спокоен. Он потихоньку придвигался все ближе и ближе к Прийду, пока их связанные за спиной руки не соприкоснулись. Слуги этого не заметили, так как их внимание было поглощено происходящим наказанием.

Наконец, когда избиваемые совсем ослабели, ком-тур приказал прекратить порку. Он еще раз предупредил крестьян, чтобы они не слушались подстрекателей и сегодня же исполнили свой долг, ибо в случае неповиновения их ждет «суровое наказание».

Но не успел комтур окончить свою речь, как у него за спиной поднялся сильный глум: Прийду каким-то образом высвободил свои руки, с быстротой молнии вскочил на стоявшего рядом коня и поскакал к лесу.

— Ловите его! — закричал комтур на своих слуг.

Три-четыре человека вскочили на лошадей и погнались за Прийду. С остальными комтур направился в соседнюю деревню, над жителями которой должен был совершиться такой же суд. Монаха привязали веревкой к седлу самого сильного воина й увезли с собой.

А наказанные обитатели Йыэмяэ тихо разбрелись по своим хижинам, и долго еще доносились оттуда жалобные стенания женщин и бессильные проклятия мужчин.

5

Виллу с тремя подмастерьями усердно трудился в своей кузнице, как вдруг мимо них во весь опор промчался всадник.

— Хорош у меня конь? — крикнул Прийду (ибо это был он) и, не останавливаясь, пролетел мимо. — Не говорите, что видели меня! Рыцари…

Больше из его слов ничего не удалось расслышать. Кузнец покачал головой и пробормотал что-то о «сумасшедшем мальчишке» и «нелепых выходках». Немного погодя к кузнице подъехали слуги комтура, посланные в погоню за Прийду, и спросили, не проскакал ли здесь всадник. В пояснение они прибавили, что это, мол, подстрекатель и конокрад и что они в лесу гнались за ним по его следам, но потом, на дороге, следы исчезли.

Кузнец догадался, что тут дело неладно, и постарался как можно дольше задержать слуг. Он стал подробно расспрашивать, чем провинился беглец, какое у него лицо, есть ли борода и какого цвета, во что он был одет, какая у него лошадь, сколько ему лет. Когда он решил, что Прийду, наверное, успел уже отъехать достаточно далеко, и когда слуги стали проявлять нетерпение, Виллу не спеша заявил, что, как ему кажется, такой человек за несколько минут до прибытия слуг проехал мимо кузницы и свернул на окольную дорогу, ведущую к мызе Пуйду. К стыду нашего героя, мы должны признаться, что кузнец самым бессовестным образом соврал и указал слугам дорогу, далеко уводившую от той, по которой проскакал Прийду.

Чего ж ты, бес, сразу не сказал? — сердито пробурчал один из слуг.

Я не сторож всяким бродягам, — невозмутимо ответил кузнец. — Я занят своей работой. Если вам велено ловить конокрадов, то сами и смотрите в оба и немешкайте.

Обманутые слуги с ругательствами двинулись дальше — по указанной им дороге.

— Ну что за мальчишка! — озабоченно бормотал кузнец. — Он, сорванец, крадет лошадей и подстрекает крестьян к мятежу. Вот непоседа! Поди знай, какая скверная история из этого еще может получиться. Жаль, что я сам не могу пойти в Ристи и все разузнать.

Вскоре к кузнице подъехал комтур со своим отрядом. Деревня, в которую они направлялись чинить суд, находилась на расстоянии полумили, возле этой же дороги.

Комтур и кузнец были, как мы знаем, добрыми друзьями; но когда Виллу спросили, не видал ли он беглеца, то дружба эта не помешала нашему недостойному герою так же наврать комтуру с три короба, как и его слугам.

Комтур доверил кузнецу своего пленника — неизвестного монаха, который для отряда, готовившегося к новым действиям, являлся только обузой. Руки и ноги узника связали заново, на этот раз очень крепко, и, чтобы монах никому не мешал, бросили его в темный чулан рядом с кузницей.

После отъезда комтура и его спутников кузнец и подмастерья снова принялись за работу так усердно, что совсем забыли о пленнике, не напоминавшем о себе ни единым звуком. Потом они отправились обедать в жилой дом кузнеца. Дом этот находился в нескольких десятках шагов от кузницы и снаружи представлял собой обычную крестьянскую избу, срубленную из необтесанных бревен. Зато внутри дома имелось немало драгоценных и редких вещей, привезенных кузнецом из чужих стран. Там было всевозможное оружие и охотничьи принадлежности, украшенные искусной резьбой кувшины и кубки, ящики и коробки. На столе дымилось свиное жаркое, приготовленное иноземным поваром по всем правилам кулинарного искусства; стояли здесь и кружки, наполненные пивом и вином. По всему было видно, что кузнец любил хорошо поесть и попить и что он усвоил обычаи чужеземных богатых горожан.

За обедом кузнец вспомнил о пленном монахе. Он сейчас же взял со стола такое количество еды и напитков, что его свободно хватило бы на троих, и пошел навестить пленника. Но, войдя в дверь кузницы, он в испуге отшатнулся и уронил миску и кружку, которые при этом разбились вдребезги.

Высокая фигура монаха маячила посреди кузницы; крепкие путы на его руках и ногах словно растаяли. Оправившись от испуга, кузнец прежде всего схватил монаха за руку, чтобы тот не мог убежать.

— Каким образом ты развязал себе руки и ноги? — воскликнул кузнец.

Монах посмотрел ему с насмешливой улыбкой прямо в глаза и тихо сказал:

Не мешай мне бежать!

Кто же позволит преступнику бежать?

Я не преступник.

Может быть, у тебя лишь случайное сходство с каким-нибудь преступником и ты попал в ловушку вместо него, бедный ягненочек? — насмешливо спросил кузнец, он, как и большинство честных людей, считал оковы неоспоримым доказательством вины. — Подобных ягнят я и раньше видывал. Сейчас же покажи, куда ты забросил веревки; мои узлы ты так скоро не распутаешь.

Кузнец, сжимая руки монаха своими железными пальцами, стал подталкивать его обратно к чулану. Однако, к своему несказанному изумлению, он не только не смог ни на шаг сдвинуть монаха с места, но, кроме того, тут произошло нечто такое, что кузнец вообще считал невозможным. Монах вдруг обхватил обеими руками мощное тело кузнеца и так крепко сжал его в своих объятиях, что у Виллу захрустели кости и захватило дух. Спина кузнеца, которую до сих пор ни единому смертному не удавалось согнуть, выгнулась дугой, он ослабел, почувствовал, что у него подкашиваются ноги, и только тогда смог перевести дух и прийти в себя, когда оказался на полу; лежа на спине у ног монаха, он услышал, как тот произнес глухим и печальным голосом:

Вот так и всегда лучшие силы эстонского народа вступали между собой в распри и, раздробленные, да вали чужеземцам сломить себя.

Разве ты эстонец? — спросил кузнец, глубоко переводя дыхание.

Да, — ответил монах.

Почему ж ты раньше не сказал?

Мы уже настолько испорчены чужеземцами, что один эстонец не доверяет другому.

Мне всякий может доверять, — гордо заявил кузнец. — Но монахи мастера лгать. Как ты можешь быть эстонцем, если ты монах?

Я не монах.

Кто же ты такой?

Я — Тазуя!

Если бы огромные кузнечные мехи вдруг запели, а тысячефунтовая наковальня пустилась в пляс, кузнец, вероятно, удивился бы этому меньше, чем тому, что сейчас услышал. Он широко раскрыл глаза и приподнялся. Монах уже не держал его, а стоял перед ним выпрямившись.

Ты… — пролепетал кузнец.

Тот человек, чье единственное стремление — покарать чужеземцев за их злодеяния и освободить свой народ, — ответил монах. — Почему ты не выслушал моих посланцев?