От легенды до легенды (сборник) - Алексей Мороз

Шестнадцать слонов, запряженных попарно, под звуки кифар и цимбал влекли за собой настоящий дворец на колесах. По царской дороге, по которой колесницы могли промчать слева и справа от дворца владыки мира, не зацепив его упряжью, сегодня было не проехать. Цари и наместники подвластных великому Парису земель сопровождали его до запретного края. Кони, верблюды, слоны, колесницы, возы обозов, тысячи тысяч людей разных стран и языков следовали за повелителем от самого Вавилона до берегов Геллеспонта.

— Великий государь! Нынче пришла весть от командующего твоим флотом Одиссея.

— Мой друг Одиссей уже достиг Оловянных островов?

— Да, о величайший из великих. Он сообщает, что олова там и впрямь много, но сами острова заселены воинственными дикарями. Эти дикари раскрашивают лица и тела свои яркими красками и оттого называемы пиктами. Увидев корабли, они было изготовились к бою, однако, услышав благословенное имя Париса, возрадовались и устроили пир для самого Одиссея и его людей.

— Хорошо, — кивнул владыка. — Что еще?

— Владыка нубийских земель шлет тебе, светоч вселенной, изъявление своей покорности и прекраснейших дев своей земли.

— Дев, — усмехнулся Парис, оборачиваясь к придворному лекарю. — Асклепий, друг мой. Ты еще не придумал зелья, которое напомнит мне, зачем нужны прекрасные девы?

— Я придумал много зелий, друг мой Парис. Но ни одно из них не может обратить годы вспять.

— Из стран Желтого царя…

— Покорность, покорность, покорность, — скривился владыка владык, жестом приказывая чтецу замолчать. Тот согнулся в глубоком поклоне с видом, полным радости и начисто лишенным подобострастия, так, словно короткое царское движение сделало его навеки счастливым.

— Идите все прочь, — тихо выдохнул Парис. — Ты, — он указал на юношу, чудесным образом похожего на него самого лет шестьдесят тому назад. — Ты останься.

Юноша приблизился к трону.

— Я по глазам вижу, что ты о чем-то хочешь спросить меня, дорогой внук.

— Да, мой великий дед.

— Ну так спрашивай.

— Прости мне мою пытливость. — Юноша замешкался, подыскивая слова. — Мы едем в земли, которые ты сам некогда объявил запретными.

— Да, это так.

— И с тех пор ни один человек не пожелал обосноваться в этом краю.

— Истинная правда.

— Зачем же мы едем туда?

— Я еду туда. Только я. Вы остановитесь у границы, а затем отправитесь назад.

— А ты?

— Я пойду скорбеть и умирать на пепелище.

— Пепелище? Ты прежде не рассказывал о том, что связывает…

— Прежде я не собирался умирать, — горько усмехнулся Парис, обрывая речь внука. — Там некогда стоял город. Великий город — Троя. Мой отец Приам был его царем. А Гектор, чье имя ты носишь, — братом. Я очень любил отца, брата и этот город.

Впрочем, кто его знает, что такое любовь…

Парис умолк, склоня голову. Затем вновь заговорил:

— Однажды я пришел во дворец и сказал отцу, что теперь я буду царем Трои, и тот снял с головы царский венец и с радостью протянул его мне. Я начал править, и это было великое царство. Да, мне приходилось много казнить, но лишь для того, чтобы не канули в Лету мои завоевания и слава моего отечества. Но брат, мой старший брат Гектор не смирился со своим жребием. Он поднял восстание. Первое и единственное за все прошедшие годы.

Я бежал из Трои. А на следующий день на город напал мор. Спустя неделю ни в домах, ни на улицах нельзя было отыскать человека, держащегося на ногах. И тогда я вернулся в Трою и увидел, что никого из них нельзя спасти. Я шел по городу и убивал. Одного за другим, сотню за сотней, тысячу за тысячей. Последнему я вонзил меч в сердце своему брату. По сей день я помню, как он смотрел на меня, умирая.

Владыка владык закрыл глаза.

— Затем я поджег город и приказал слугам моим объявить этот край запретным. И теперь я возвращаюсь туда, откуда ушел. Возвращаюсь, чтобы обратиться в прах средь праха Трои.

— Это страшно, о великий дед.

— Это жизнь, и это власть, мой прекрасный внук.

Туман рассеялся. Парис стоял на полянке, глядя на восхитительных обнаженных богинь, обескураженно переводя взор с одной на другую и мечтая о глотке воды, чтобы освежить пересохшую гортань.

— Ну что же ты, решай! — звучало в его голове. — Решай! Сделай выбор! Я прекраснейшая!

Юноша закрыл глаза:

— Нет. Нет!

Сухой щелчок спускаемой тетивы послышался совсем рядом. Парис вздрогнул. Яблоко внезапно вылетело из его руки.

Глаза царевича распахнулись. Из лесу на полянку шагом легким и изящным выпорхнула девушка, удивительно стройная, в руках изогнутый лук, на тетиве стрела. К икрам ее доверчиво жалась маленькая тонконогая лань.

— Привет. — Девушка улыбнулась одной из тех задорных улыбок, которые валят наземь даже видавших виды героев. — Правда, удачный выстрел?!

— Артемида! Как ты могла? — возмутилась Гера.

— Как всегда, в яблочко — без промаха, — засмеялась прекрасная охотница, и только сейчас Парис заметил, как холодны ее глаза.

— Это нечестно, — обиженно надулась Афродита.

— А не позвать подружку — это честно?

— Но ведь тебе не нужно это яблоко!

— Я не охочусь на яблоки, груши и персики. Но этот дар был нужен вам, а значит, он добыча, вполне достойная моей стрелы.

— Вот по-настоящему удачный выстрел! — зазвенел голосок с противоположной стороны. Из-под смоковницы, раскинувшей ветви над поляной, выглянула еще одна богиня со стрелой в одной руке и расколотым ровно надвое яблоком в другой. При виде лукавой и нежной прелестницы все позабыли о распре.

— И ты здесь, Тихе?

— А как же? Если кто-то надеется на удачу, как же без меня?

Богиня улыбнулась, и Парис осознал, что может век глядеть на эту улыбку и совсем не желает, чтобы Тихе когда-нибудь повернулась к нему спиной.

— Постойте, девочки! — начала Афина. — Вы же слышали, вчера Зевс приказал устроить суд. Мы должны исполнить его волю…

— Суд! Воля! — отмахнулась Артемида. — Вот заладили. Ничто не вечно под моей Луной. Папаша вчера перебрал на свадьбе, вот и придумал такую шутку. Завтра проспится — не вспомнит.

— Ну что? — Юная охотница обратилась к богине удачи. — Как договаривались, пополам?

Мария Волынская

Легенда о Минотавре

Огонь в очаге горел ровно и радостно, по-домашнему. Алет подкинул еще одно полено и устроился поудобнее. Хорошие дрова заготовили ему на зиму правнуки. Не зря воспитывал. Старый стал, но детей учить еще сил хватает. Все же седьмую дюжину лет разменять — не шутка. И, даст Небо, запомнят дети расказанную правду, не спутают ее с легендами от странников заморских. Странникам ведь что надо? Чтобы накормили их посытнее, лежанку дали помягче, а плату взяли как с гостей дорогих — разговорами. Вот и плетут паутину из слов заковыристых да снов дурных.

Расскажи кто Миносу и Эгею, что многие странники величают их царями, удивились бы оба. Уважали их люди, прислушивались к их словам на собрании старейшин. Только не было отродясь царей в их народе. Старейшины были, лекари, учителя. А без царей обошлись как-то. Посмеялись бы Минос с Эгеем над этой шуткой, но вот услышь они сплетню, что жена Миноса от быка понесла, — несдобровать рассказчику. Да и без Миноса с Эгеем чужеземцев на место ставили за слова злые. Далеко не один странник зубы здесь свои оставил платой за возведенную напраслину. Это порождало новые россказни, но разве со всем совладаешь? Придумают же… Не убивал Тесей Минотавра вовсе. И не любил никого, кроме своей Паленны. Верно, по молодости Ариадна на него засматривалась, но так то дело прошлое. И как только странники об этом прознали? И ведь напридумывали всякого, слушать страшно — и про то, как Тесей Ариадну на острове одну бросил, сонную, и про путеводную нить, и про то, что умницу Ариадну бог вдохновения и виноделия в жены взял. Упростили всю правду странники заморские, исковеркали. Не клубок Ариадны вывел Тесея из лабиринта каменного, а ее мудрость и доброта стали путеводной нитью через пропасти слов и толкований. И не был богом взявший ее в жены мужчина, хоть и обладал силою, что простым людям неподвластна.

Минотавр… Вот о ком нагородили невесть чего — будто жил в лабиринте на острове дальнем и каждый год по четырнадцать юношей и девушек живьем съедал. Любят люди черной краской приукрасить. А о главном-то и забывают. Не в том дело, что в доме Минотавра было множество комнат. И не в том, что раз в четыре дюжины лет привозили Минотавру в жертву четырех юношей. Не в том…

Началось все с кувшина красного вина на Празднике Лета. Беот весь день был такой неуклюжий и рассеяный, словно его так и не разбудили толком. Он не заметил стоящий на земле кувшин и споткнулся об него, разбив вдребезги.