От легенды до легенды (сборник) - Алексей Мороз

Одно дело — быть искусственной звездой, фабричным изделием, как нынче говорят, «проектом», и совсем другое — впустить в себя странный свет, который видят все и не понимает никто. И ты сам не понимаешь, но мы в ответе за те звезды, которые поймали и несем. И за тех, кто, стремясь к звездному свету, стремится к нам.

Когда-нибудь Кирилла назовут легендой рока. Если он выдержит, если по-прежнему будет слышать и создавать музыку, которая дарит крылья. Музыка и без всяких легенд способна на чудеса, в легендах же она выводит из царства мертвых, рушит стены, избавляет от крыс, но не от жаждущего расквитаться за прошлые неудачи мага, ополчившегося на областной город N, да еще в канун выходных («Хмурая пятница»)! Чтобы справиться с этим в высшей степени неприятным субъектом, потребовались объединенные усилия людей, домовых, кота Баюна, гоблина-мигранта и интеллигентнейшего Бориса Семеновича Гориновича. И все равно без новаторского сочетания высоких технологий и традиционных средств исход битвы оптимизма не внушал, ибо отоспавшийся за века негодяй был силен и крайне злобен.

Есть расхожее мнение, что опера от оперетты, легенда от сказки и серьезная литература от чтива отличаются финалом. В одном случае герои гибнут, а уцелевшие рыдают, во втором герои женятся, а улизнувшие от Гименея пьют, поют и пляшут. В юные годы Автор («Это мои герои!») придерживался сходного мнения, полагая, что без кровищи и слезищи как-то несерьезно. С годами пришло понимание, что «жизни на свете чуть больше, чем смерти». Герои воскресли, и тут за Автора взялся некто серый, алчущий кровопролитиев, ибо от чужой жизни ему, бесформенному и никакому, похоже, становится худо. Тут бы Автору и конец, если б не герои, у которых, в отличие от серого, с индивидуальностью все было в порядке. Жизнь, как бы ни пытались на нее напялить болотный камуфляж или выкрасить в серое, ярка и многолика, потому и непобедима. А будет жизнь, будут и мифы, и предания, и легенды со сказками. И сплетни со слухами, куда же без них?

Люди живут, люди действуют, люди рассказывают, люди слушают, запоминают, несут дальше, и ноша эта, наверное, и есть суть легенды. Распадаются державы, исчезают под толщей земли храмы и статуи, рушатся стены, необратимо меняются и умирают языки, но «нечто схожее с душой», что одна на всех, остается. «И снова царствует Багдад, и снова странствует Синдбад, вступает с демонами в ссору, и от египетской земли опять уходят корабли в великолепную Бассору…» И будут уходить, пока есть те, кто смотрит им вслед и ждет их возвращения. Те, кто в один ветреный день сами уйдут за горизонт, чтобы вернуться новой легендой. Или в один страшный день встанут на своем рубеже. Или в одну прекрасную ночь взглянут в глаза всепобеждающей Любви. Серое, грязное, сиюминутное не то чтоб исчезнет, но сменится другим, столь же мутным и преходящим, а нить Ариадны будет тянуться, а рог Роланда будет звучать… Вот, собственно, и все. Diximus.

Амбула

Вновь свежим ветром полонпарус.Вновь пены пыль на доскахпалуб.Хоть жив один лишь из пяти —На месте Трои пепелище,И каждый, что искал, отыщет.А я — который год в пути.Давно примолк Ахейи улей,Герои по домам вернулисьИ нагуляли аппетит.Устав от славы, лесть изведав,Не платят уж на вес аэдам.И только я еще в пути.Ушедшее распалось тленом,Вновь Менелай живет с Еленой,И слух как будто поутих.Но царь за сплетню сердцевынет,И взор царицы так невинен…Что до меня?.. А я в пути.Судьба нальет нам чашеймерной:Вот сгинул гордый АгамемнонВ тенетах женских паутин.Но скоро по законам местиОрест отплатит Клитемнестре.А я по-прежнему в пути.На небе звезды ярче меди…Известий нет о Диомеде.Но тот, кому обман претит,За трон не сможет побороться —Отторгнет Аргос инородца.А я уже давно в пути.Под сенью кипарисных арокКропает Нестор мемуары.Словесный множится утиль,Забыть — не помнить — сердцемолит.Он видит зарево над морем…Лишь я пока еще в пути.Заря в полнеба разгорелась.Уж Телемах встречает зрелость,Отца надежды воплотив.Поет прибой с тоскою древней.Жена, устав, над прялкойдремлет…Что там со мною? Я в пути.Вновь берег дик, оливы хилы.Забудут подвиги Ахилла,Какую цену ни плати.А слава что? По ветру прахом?Ведь дом стоит, надел былвспахан.И только я еще в пути.Давно эпоха отгремела,Что ныне дела до ГомераВ обилье новых перспектив?Но миф не завершен доселе —Проклятьем имя Одиссея.Я, как века назад, в пути.

Владимир Свержин

(с благодарностью Цунами Сану)

Амбула

Смоквы, именуемые восточными дикарями инжиром, были очень вкусными. Парис забросил в рот сочный плод и с удовольствием ощутил его сладость.

«Жизнь — отличная штука, — разгрызая попавшую на зуб косточку, подумал он. — А когда ты — царский сын в благословенной земле, так и вовсе замечательная!»

Юный охотник поднял глаза в небесную синь.

Как восхитительно быть молодым и полным сил, как славно вместе с братьями мчаться на колесницах, запряженных быстроногими парфянскими жеребцами, как весело пускать стрелы в переполошенную дичь! «Еще один удачный выстрел!» Впрочем, разве дело в этих птицах? Его пальцы трепещут от азарта, когда уходит с тетивы круторогого лука легкое оперенное древко с бронзовым наконечником.

— Любезный юноша! — вдруг раздался откуда-то сверху тихий женский голос. Слышалось в нем шуршание осенней листвы, потревоженной Бореем, богом северного ветра. — Сделай милость, подай клубочек — вот незадача, куда-то вниз укатился.

Парис удивленно поглядел вверх, откуда доносился призыв о помощи.

На уступе скалы, локтях в двадцати над головой троянского принца, скрестив ноги, расположилась, всматриваясь в растущие у подножья скал кусты, сухонькая морщинистая старушка. Пряди ее серебристых волос были забраны в аккуратный узел на затылке, скрепленный золотым гребнем.

«Как же она забралась туда? — удивился царевич. — На бродяжку не похожа…»

— Быть может, помочь тебе спуститься, почтеннейшая?

— Не надо, добрый мальчик. Клубочек мой отыщи. Без труда найдешь, к нему нитка тянется.

Парис наклонился, выискивая среди густой травы пропажу. Клубок отыскался быстро. Парис достал его из-под молодой ракиты и почувствовал неожиданную тяжесть, будто и не пряжа вовсе, а свинцовое ядро для пращи оказалось в его руке.

«Странная вещь. Нить какая-то необычная. Здесь — золотистая, вот тут — точно кровью запятнана. Кое-где — черная, где-то — белая…»

— Ну что? Отыскал?

— Отыскал. — Юноша поднял над головой клубок. — Не волнуйся, добрая женщина. Я сейчас к тебе поднимусь. — Он смерил взглядом скалу, пытаясь сообразить, как взобралась туда старушка.

Сквозь камень пробивались молодые деревца. Из трещин удивленно следили за происходящим большеглазые ящерицы. Камни услужливо подставляли выпуклые, согретые лучами бока под сандалии, но все это для него — пышущего молодостью и силой, а не для седовласой женщины, которой он годится даже не во внуки — в правнуки!

Парис едва смог стереть тень удивления со своего прекрасного лица и начал подъем.

— Вот спасибо, — улыбнулась хозяйка клубка, принимая из рук царского сына утраченное было сокровище.

— Не стоит благодарности, моя госпожа.

— Поверь, стоит, — добродушное лицо старушки вдруг стало суровым. — Ты говоришь так, потому что тебе не дано предвидеть, чем обернется всякое твое деяние. С этой минуты, Парис, ты будешь ЗНАТЬ. Это тебе мой дар, моя благодарность.

— Вам известно мое имя? — удивился было царевич, но тут из затянутой облаками горной выси послышались звонкий щелчок ножниц и недовольный окрик:

— Лахесис, скоро ты там?

— Иду, Атропа! Возвращаюсь, дорогая сестрица.

Не успели эти слова отозваться голосом насмешницы Эхо, как древняя вещательница исчезла, оставив Париса стоять, оглядываясь, на уступе скалы.

— Клото, Лахесис, Атропа? — Пораженный, юноша вглядывался в высокое небо. — Великие мойры?! Три сестры, прядущие, отмеряющие и пресекающие нить человеческой жизни… Так вот что это был за клубочек!

Парис невольно поежился. «Я держал в руках чью-то судьбу. Быть может, я удлинил на минуты чьи-то страдания. Или, наоборот, — дал время для последнего слова, поцелуя…»