Английский раб султана - Старшов Евгений

В общем, в описываемые времена обычным вооружением были лишь легкие ручные пушчонки, многократно окольцованные железными обручами для крепости. Находясь на вращающихся петлях, они робко выглядывали из-за зубцов каслей коггов. Трюм хранил для них каменные ядра и порох, а для людей — целую кучу доспехов и холодного оружия из расчета не меньше чем на 20 человек, то есть на весь экипаж, а также вспомогательные материалы для морского боя — гвозди для расшвыривания по вражеской палубе, мыло и щелок.

Оставшееся место на торговом корабле, не занятое оружием и не предназначенное для хранения товара, занимали запасы муки, солонины и джина "для сугреву". Также на судне имелся камбуз с одним общим для простых моряков и воинов котлом, подвесные койки для сна двух человек "валетом" и, конечно, пара тесных кают в корме для капитана и важных чинов.

Что касается команды, то капитан, штурман, боцман и старший канонир были старыми морскими волками, которые давно просолились водами многих морей. Им соответствовал и экипаж.

Море не терпит слабаков и трусов — а храбрые сердцем, постоянно обдаваемые ледяным дыханием смерти, становятся кощунниками, забияками и транжирами. К чему благочестие, если оно бессильно перед девятым валом! Чего бережно хранить свою шкуру, когда вот-вот отправишься на дно дожидаться звука архангельской трубы! К чему копить, когда сегодня-завтра все одно пойдешь на корм рыбам!

Поначалу морской народ показался Лео непривычным. Племянник аббата — хотя и воин, то есть не дурак погулять, выпить и прелюбы при случае сотворить, — был относительно благочестивым рыцарем, если не в смысле поведения, то хотя бы по внутренней вере. А этим морякам хоть бы что: не помышляют о Суде Господнем! Поведение непотребное, а срамословие такое, что просто диву даешься, как это Господь Саваоф не пепельнет их своим огнем небесным!

Удивило и то, что два благочестивых монаха, прикомандированных аббатом к Лео (один — казначеем, а второй как бы ревизором за финансовыми действиями первого), относились к происходившему на корабле совершенно спокойно. И даже и не пытались хоть как-то воздействовать на богохульствующую команду корабля. Монахам было все равно.

Торнвилль спросил об этом пожилого тучного казначея, брата Сильвестра, на что получил беспристрастнейше-философский ответ:

— А толку? Как глаголет святой апостол Петр, пес все равно возвращается на свою блевотину, а свинья, омывшись, в лужу свою. Святой блаженный Августин учит, что каждый предопределен к спасению или вечной гибели — что же мы можем в этом случае изменить? Делают хорошо свое дело — и слава богу, пусть и дальше себе делают. Меньше слушай и не веди себя, подобно им — вот и хватит с тебя, дабы не ввергнуться во искушение.

Лео, получив образование стараниями дядюшки-аббата и поэтому понимая кое-что и в богословии, возразил:

— Разве не больший венец обрящет тот, кто не просто противостоял искушению, но и других избавил от пасти ада?

— Дерзай, юноша, да искупишь грехи младости своей, — все так же философски ответствовал брат Сильвестр, — а мне и моих забот хватает.

Озадаченный и, надо сказать, немного расстроенный, юноша решил посвятить остаток дня и все последующие дни своего путешествия созерцанию окружающих красот.

В самом деле, погода была благоприятной, штормов пока не наблюдалось — потрепало только сильно при входе в Средиземное море, а так — ничего.

Особых приключений не было — шли в основном ближе к берегу, в места потенциально заразные и опасные не заходили. Несколько раз приближались было галеры неизвестной принадлежности, однако, узрев готовность к отпору, включая дымящиеся фитили и рыльца пушек, раздумывали знакомиться ближе и исчезали точно так же, как и появлялись. Конечно, пару раз пришлось и выпалить в сторону неопознанных гостей — не без этого, ну да оно не в счет.

Как-то, уже в Средиземном море, корабль задержали для досмотра венецианцы, но, хоть и имея перевес в силах, обошлись по-честному.

Путешественники шли днем и ночью, иногда, отдаляясь от суши, сверяли путь по солнцу, звездам, а так в основном по несовершенной карте и приморским городам, давно знакомым мореходам. Изредка останавливались для краткого отдыха и закупки свежего мяса и зелени.

Почти все время Лео любовался побережьем, где виднелись ряды гордых башен на горных склонах, и приморскими фортами-крепостями, надежно охранявшими от посягательств нищих, озлобленных магрибцев богатые порты Европы. Заложенные римлянами, возрожденные византийцами и затем заново укрепленные средневековыми европейцами, эти стражи моря, спокойно снося удары волн и вражеских ядер, словно являли собою воплощение Вечности. Много часов провел молодой Торн-вилль в "вороньем гнезде" на мачте, созерцая красоты Атлантики и Средиземноморья.

Также надо сказать, что средиземноморское тепло, несколько непривычное, поразило Лео ничуть не меньше морских видов. Меланхоличный друг цифр брат Сильвестр заметил, что потом еще не такое будет. А второй монах, брат Ансельм, лет тридцати, длинный и нервный, страдал приступами морской болезни и посему был одинаково далек как от приморских красот, так и от особенностей климата.

Наконец, созерцание наскучило юному Торнвиллю. Хоть и будучи по природе не особенно общительным, он после многих дней пути сблизился с мореплавателями, предпочтя им общество двух рясофорных скопидомов и не пожалел об этом. Простоватые рассказы морских волков о заморских чудесах и приключениях неизменно ввергали юношу в полную власть благородной дамы Фантазии, хоть он и понимал, что повествования эти не всегда соответствовали критериям объективной истины. Какой же бывалый моряк откажет себе в удовольствии повешать лапши на любопытно раскинутые уши непосвященного салаги!

"Сколь много интересного есть за пределами родной болотистой Англии!" — думал Лео. Не сошелся свет клином на ней и коронованном кровожадном скупердяе — короле Эдварде Йорке, бессовестно управляемом алчным и многочисленным королевниным семейством Вудвиллей!

Было бы ошибкой полагать, что в 1474 году люди еще тешили себя и друг друга баснями о золотых и алмазных горах, а также об огромных, величиной с собаку, красночерных золотоносных муравьях Индии. Не поминали моряки и песьеглавцев, как и гигантов, спящих на одном ухе и укрывающихся вторым. Не говорили о распутных белых женщинах с кабаньими клыками и прочем, достойном лишь доброго осмеяния или исследования по раннесредневековому фольклору. Нет.

Даже казавшиеся полуфантастическими рассказы имели под собой определенное реальное основание — кто-то уже побывал в самой Индии и никаких песьеглавцев там не видел. И все-таки в некоторые истории об этой стране было нелегко поверить, ум за разум заходил.

Удивительным казалось обилие дорогущих — на вес золота — специй, росших повсюду, словно сор, вовсе не охраняемый волшебными змеями! А чего стоили драгоценные камни небывалых размеров! И все прочее, включая роскошные дворцы исламских владык и индуистских раджей!

Так и хотелось своими глазами посмотреть на нарядно украшенных боевых слонов! И на храмовых танцовщиц, умевших сказать своим танцем очень многое! И на многоруких, а порой и многоглавых или звероглавых божков, превышающих своим количеством дни в году! И на бесстыдные барельефы на стенах храмов, изображающие занятие любовью во всех возможных позах и положениях.

Дьявольщина, конечно, если глянуть из 1474 года. Да и в двадцать первом веке все это выглядит безнравственнопричудливо.

Мир диковинен и разнообразен, и в пятнадцатом веке это постепенно научались понимать, особенно в Италии. Впрочем, не будем излишне морализаторствовать, суть не в этом.

Индия, Персия, Китай манили к себе, и те немногие, кто попадал туда, несли полученный ими заряд восхищения в свои серые дебри — взять хоть нашего Афанасия Никитина. Захват турками останков Византии перекрыл караванные пути в диковинные страны или, по крайней мере, сделал путешествие туда весьма затруднительным. Но пронырливые венецианцы, всегда умевшие (несмотря на периодические военные конфликты) договариваться с турками, быстро взяли дело в свои руки и, платя османам невиданные пошлины, с лихвой возмещали потраченное за счет вздутых цен на заморские товары. И в первую очередь специи.