Супермен III - Уильям Котцвинкл

ГЛАВА ВТОРАЯ

«Уэбко Индастриз — Центр программирования».

За этим названием, нанесенным по трафарету на двойную стеклянную дверь, сидел Гас Горман. Сочетание йо-йо Гаса с компьютерами привело его в сердце промышленности, признавшей его необыкновенный талант в обращении с инструментами. Вдоль стен были расположены массивные консоли, их электроника то работала, то останавливалась, пока другие машины выдавали результаты. У машин находились контролирующие их люди, и среди них Гас. Его пальцы быстро двигались. Это был мозг огромного компьютерного лабиринта.

Гас умел обращаться с программами, умел совершенствовать их до тех пор, пока они не начинали действовать, как йо-йо в его голове. Но что бы он ни делал, он мог в любое время снова оказаться на улице, потому что не он делал большие деньги. Большие деньги проплывали мимо него на экране, но когда он пытался ухватить их, маленькие белые цифры скакали прочь.

— Чек… вот ваш чек…

Через компьютерный зал проходили кассиры со своей тележкой, подвижной кассой компании.

— Гас Горман?

Гас подставил ладонь, и на нее упал конверт с его зарплатой. Он открыл конверт и испуганно посмотрел на чек.

— Я-то думал, что это будет 225 баксов в неделю, а этот жулик… Знаешь, что тут написано? 143.80.

Соседний программист, повернулся на своем вращающемся стуле.

— Федеральный налог, налог штата и социальное обеспечение. Зато ты сможешь получать деньги и тогда, когда тебе стукнет шестьдесят пять.

— Не хочу в шестьдесят пять лет жить на 143.80, — сказал Гас.

С чеком в кармане и бурей в душе он подъехал к другой машине. Так же катались на своих стульях и другие программисты, передвигаясь на подшипниках от консоли к консоли. Они были довольны своими 143-мя долларами и 80-ю центами в неделю, потому что им нравилось играть на клавиатуре. Но Гасу нужна была новая йо-йо с золотой струной и с фальшивыми бриллиантами на ней.

Отправившись во время перерыва в служебный кафетерий, Гас все еще обдумывал проблему денег. Люди стояли в очереди, ожидая своей ежедневной порции, выдаваемой компанией — немного несъедобного французского жаркого и куска резинового пирога. Гас покачал головой, как делал всегда, становясь в эту очередь.

— В тюрьме и то лучше кормят.

Он продвигался вперед, держа перед собой поднос. Сначала Гас думал, что для него лучше работать в какой-нибудь большой корпорации. Но эти 143.80 меняли дело.

— На самом деле, — сказал коллега, стоявший рядом, — это на полцента больше, чем 143.80..

Гас взял тарелку с картофельным пюре и волокнистым, как дерево, бифштексом, потом обернулся к коллеге:

— Как это?

— В чеках всегда остаются доли доллара, но они округляют до меньшего числа.

— И никогда до большего? Чтобы их…

Гас внезапно понял. Он посмотрел на своих товарищей в очереди: в эту смену их были сотни, а за ними еще две смены.

— Каждый теряет в их пользу часть своей зарплаты, — сказал он задумчиво.

— Фактически не теряют, — сказал его коллега, кругленький программист с красноватыми, как морковка, глазами. — Они где-то здесь плавают. Компьютер знает, где они.

Гас добавил к своему обеду кусок хлеба, но задержался у кофейного автомата. Его коллега взял чашки для обоих.

— Сколько сахара, Гас?

— Полтора куска, — сказал Гас, наблюдая за тем, как растворяются белые кубики.

— Компьютеры знают, куда деваются эти половинки центов, — размышлял Гас, возвращаясь к длинному рабочему столу, столь похожему на столы в тюремной столовой.

— За то время, что я в тюрьме, — подумал Гас, — я мог бы уже украсть что-нибудь.

По далекому шоссе ехал автобус и, как все автобусы, угрожал своим блестящим рылом всей мелочи на дороге. Пассажиры, оцепеневшие от долгой езды, тупо смотрели на проплывающие мимо пейзажи. Иные читали, другие сладко спали. А еще один пассажир, юный Джимми Олсон, без конца болтал о жизни, о фотографии, о появляющихся у него время от времени прыщах и еще о разном, что беспорядочно приходило ему на ум.

— …но мой дядя Эл, с отцовской стороны, не желал есть ее начинку…

Кларк Кент, сидя рядом с Джимми, удивленно воззрился на него, как будто он был внезапно заговорившей рыбой.

— Он говорил, что это надо готовить из кожи птицы.

Кларк Кент не мог избавиться от чувства, что Олсона тоже когда-то давно состряпали из кожи птицы.

— Тогда моя мама сказала тете Эллен — тетя Эллен, это сводная сестра моего отца…

Кларк Кент вежливо подавал реплики, а шоссе летело мимо. Однообразный горизонт притуплял его мыслительный процесс, а сага о начинке индейки совсем доконала. Ему казалось, будто он поднимает автобус в воздух и по своей воле опускает его вниз.

— Терпение, — сказал внутренний голос, — в конце концов ты бессмертен.

Кент зевнул и через голову Олсона взглянул на небо. Длинная бледно-голубая полоса медленно становилась красной, потому что они ехали на запад; но краснота сгущалась, как будто солнце вдруг стало тропическим. И автобус вдруг свернул к краю дороги, повинуясь сигналу полицейского, указывавшему, что шоссе перекрыто.

Джимми Олсон вскочил со своего места.

— Мы попали в историю…

Дверь открылась, и водитель автобуса спрыгнул вниз. Олсон и Кент были позади него и слышали, как ему предложили на выбор:

— Поворачивайте назад или ждите, пока это кончится.

— А долго это продлится?

— С пожаром никогда не скажешь.

Полицейский повернулся к отсвечивающему пламенем горизонту.

— Это пожар.

Водитель застегнул ремень вокруг своего толстого живота, как бы показывая, что он постоянно водит свой автобус сквозь кольцо огня.

— Это химический завод, — сказал полицейский Кларку Кенту, предъявившему свое удостоверение прессы. — Дела могут пойти плохо.

— На заводе есть люди?

— Конечно.

Он смотрел на красные бушующие языки пламени, когда Джимми Олсон вскочил в автобус и вернулся со своей камерой. Он потихоньку отвел Кента в сторону.

— Пусть они поговорят, задержи их.

— Джимми, — вяло сказал Кент, — это опасно.

Олсон бросил ему улыбку превосходства; видно было, что начинка индейки испарилась из его головы.

— Опасно? Это зависит оттого, где находишься, мистер Кент.

Он умчался, а к этому месту подъезжали и останавливались все новые и новые машины. Возбужденные водители выскакивали из них, и Кент потихоньку влез в одну машину, присев на мгновение на заднее сиденье, чтобы сменить свой костюм. И вышел через другую дверь — СУПЕРМЕНОМ!

Когда ему случалось так поступать, он особенно любил самый первый миг, когда взмывал в пространство и чувствовал, что летит; на секунду вспыхивала молния и его вызывал большой корабль с направленными во все стороны острыми кристаллами, тот корабль, что доставил его на Землю с Криптона. А потом он сам был этой молнией, летящей ввысь.

Он влетел в лавину красных облаков. Их опаляющий жар Супермен ощущал просто как тепловатую духоту, но там, в огне, были люди, воспламеняющиеся легче, чем он. Он теперь их видел, планируя вниз к плоской крыше.

Он сделал круг, направляясь к огромной алюминиевой трубе, возвышавшейся над крышей. Изящным, легким толчком он свалил ее, превратив в покатый спуск на землю. Люди, попавшие наверху в ловушку огня, бросились к импровизированному спуску и легко оказались внизу. Изумленные пожарники смотрели, как рабочие соскакивают с этого настила, и только потом увидели его, кружащего наверху с головой, сверкающей в языках пламени.

— Он нашел выход, — подумал брандмайор, — он всегда находит.

Старый брандмайор стряхнул воду со своего шлема и пошел назад командовать брандспойтами, а люди продолжали скатываться по настилу с облегчением на лицах и благодарностью на устах.

— …Такого судебного процесса они еще не видывали…

— …У меня огромный ожог на спине из-за этого…

В конце концов крыша была очищена от людей, но брандмайор продолжал наблюдать за той частью здания, на которую ему указали его люди — там хранилась кислота.

Но, помимо этого, у него сразу возник другой повод для тревоги, так как Джимми Олсон перескочил через заграждение и побежал прямо к пылающему огню. Два пожарника пытались его догнать.

— Эй, эй, ты, сопляк!

— Он там зажарится!

Они не могли знать, что Олсона состряпали из кожи птицы, а он был слишком глуп, чтобы испытывать страх. Одна рука на заграждении, другая на камере — и вот он уже бежит вперед, надеясь отснять неплохой материал в ревущем пламени, обжигавшем уже кончики его юношеских усов.

— Мистер Уайт говорит, что репортер всегда прибывает, когда все уже кончилось.

Повторяя себе это дурное предсказание, он побежал выше, в самый дым.