Ретроградная Венера - Сара Джио

– Привет. Это я, – говорю я самому родному человеку в жизни, заменившему мне мать.

– Лена!

Голос Рози все такой же: в нем столько тепла и мудрости, только немного усталый. И тут меня осеняет, что уже одиннадцатый час вечера и я наверняка разбудила тетю.

– Прости, что так поздно, – начинаю я. – Но знаешь, сегодня был… тот еще денек.

– Рассказывай, детка. Что случилось?

– Дело в Кевине. – Я смахиваю слезу. – Мы расстались.

– Боже мой, – вырывается у Рози. – Что произошло?

Меня словно ударили под дых, я не в силах пошевелиться. В отличие от кризисных ситуаций на работе, тут таблица не поможет.

– Я думала, он сделает мне предложение, – наконец выдавливаю я. – А вышло все совсем не так.

– Ох, Лена, мне жаль. – Голос Рози словно целебный бальзам. – Это больно, знаю. Но ты справишься. Мы обо всем поговорим, когда ты приедешь домой.

Я медленно выдыхаю. Дом. Я прямо чувствую привкус соленого воздуха.

– Я вылетаю завтра днем. И конечно, без Кевина.

– Да и черт с ним! – отвечает Рози. Я тут же представляю ее лицо: сильное, волевое, с озорными искорками в глазах. – Без него будет веселее!

* * *

Самолет приземляется в пасмурном Сиэтле под конец рабочего дня. Я хватаю ручную кладь и мчусь забирать багаж. Если повезет, доберусь до центра на такси как раз, чтобы успеть к семичасовому парому до Бейнбридж-Айленда. Сколько же прошло с тех пор, как я приезжала сюда в последний раз? Года два? Слишком долго. Работа всегда была для меня на первом месте, а потом появился Кевин. При мысли о Рождестве, которое я провела с родителями Кевина, вместо того чтобы наконец съездить домой, мне становится очень стыдно.

Мне было лишь двенадцать, когда умерла мама. Я осталась без матери, да еще в столь непростом возрасте, однако тетя Рози меня буквально спасла, вырвала из омута отчаяния. И справилась на отлично. Порой казалось, ей предназначено судьбой стать моей матерью, а мне – ее дочерью.

Когда мама ушла, Рози жила с нами почти два года. До того у меня никогда не было нормального дома. Мы переезжали из одной грязной клетушки в другую столько раз, сколько мама меняла ухажеров. Я потеряла счет начальным школам, в которые ходила, – вечно новенькая. К счастью, по характеру я совсем другая. Мама страдала от диких перепадов настроения, могла целыми днями не вылезать из кровати, не в силах совладать с собой.

Благодаря заботе Рози я расцвела, а маме меж тем становилось все хуже. Мама пыталась рисовать, но надолго ее не хватало. На полу маминой спальни лежали неоконченные картины. Мужчины появлялись и уходили, и, когда они уходили, мама пропадала, иногда на несколько дней. А потом возвращалась со стеклянными глазами и равнодушная ко всему.

Когда после одного из самых тяжелых расставаний она отсутствовала уже два дня, к нам в дверь постучал шериф и сообщил чудовищную новость, которую никогда в жизни не должна слышать ни одна маленькая девочка. На съезде с шоссе пьяный водитель вылетел на встречную полосу и врезался в маму.

Помню, я будто отделилась от тела. Моя юная душа реяла где-то в воздухе, а я наблюдала разворачивающуюся сцену со стороны, словно в кино. Рози рыдала, шериф неловко бормотал слова соболезнования, а я скорчилась в позе эмбриона на ковре в гостиной. Все казалось нереальным. Неужели это правда? Неужели мамы… больше нет?

* * *

Мама была сложным человеком, и мне понадобились годы терапии, чтобы понять: да, я очень тосковала, но с уходом матери исчезло дикое напряжение. Более того, когда ее не стало, на океане вдруг сделался полный штиль. Наверное, мамина душа тоже обрела покой.

Водитель такси сворачивает с магистрали, спускается под гору, к центру города, и у меня екает сердце. Сиэтл! Мгновенно оживают воспоминания, они атакуют со всех сторон! Вот концертный зал, куда я ходила на выступление Pearl Jam! А вот рынок Пайк-плейс, где я шаталась целыми днями, обходя все его тайные закутки (естественно, обутая в Doc Martens)! Уютные кафе, где мы с подружками проводили все дождливые субботы, попивая ванильный латте. С тех пор, как я уехала, город практически не изменился, а вот о себе я такого сказать не могу.

Я думаю о спрятавшейся в глубине рынка кофейне Café Vita. Я ходила туда все лето, когда после университета приехала из Нью-Йорка стажироваться в венчурной компании. С улыбкой вспоминаю, сколько часов проводила там до и после работы. Кофейня стала моим вторым домом. У меня до сих пор перед глазами все тамошние персонажи: Спенсер, бариста, который всегда улыбнется, стоя возле старой итальянской кофемашины La Marzocco; за кассой Аннелиза в неизменных очках «кошачий глаз», прямо вылитая Лиза Лоб[4]; Вон немного похожий на маньяка завсегдатай в огромных наушниках и темном плаще, который каждое утро в полвосьмого заказывал двойной эспрессо со сливками исключительно на итальянском: Doppio con panna.

У меня вырывается смешок: помню, как Спенсер однажды спросил у Вона, какую музыку тот слушает. Мы почему-то думали, что тяжелый металл, но ошиблись. «Моцарта, – произнес Вон так, словно это был единственный возможный ответ. – Только Моцарта».

Хорошо хоть не Вивальди. Я морщусь при мысли о вчерашнем вечере и пересаживаюсь на паром. Через несколько минут капитан дает гудок. Знакомый звук радует, словно крепкое объятие, и я устраиваюсь в кресле на верхней палубе. Сколько раз за всю свою жизнь я ездила на пароме с острова и обратно? Тысячу? Или больше? Из дальних уголков сознания, будто старые друзья, появляются картины прошлого: Рози везет меня в город к стоматологу или к другому врачу, мы с друзьями поздно возвращаемся домой, скользим по вечернему заливу Пьюджет-Саунд на судах, напоминающих огромный слоеный торт. Я вдыхаю родные запахи моря и моторного масла, с камбуза тянет пережженным кофе… Я почти дома.

Полчаса спустя паром причаливает к берегу, и я, сгибаясь под тяжестью сумок, схожу на берег и беру на ближайшей стоянке такси. Дорога к дому Рози, расположенному на самом берегу залива Манзанита, совсем не изменилась: те же объявления местных фермеров о продаже куриных яиц, голубые ели у подножия холма, дом моей старинной подруги Натали. А вот и беседка в ее саду, где Робби Фенвей попытался меня поцеловать летом, когда мне стукнуло четырнадцать. Правда, как только он стал наклоняться ближе, вытянув губы трубочкой, я тут же выбежала. И дело было не в том, что он мне