Дуракам всегда везет! - Марина Серова

– Ну, давайте, рассказывайте. Все, что знаете. У меня, например, сама квартира вызывает ощущение опасности. Но с чем оно связано, я не могу понять. Может быть, вы мне что-то подскажете?

– У меня эта чертова квартирка с самого начала вызывала какое-то жуткое чувство. А уж после того, как с мамой все это случилось тогда… Все думаю, наверное, ее нужно продать…

– Конечно, продать, – подхватила Светка. – Раз душа к ней не лежит – продать ее к чертям собачьим и купить что-нибудь поменьше…

– Вот только выясним сначала, кому тут Людочка помешала, – вставила я, чтобы вернуть их к более насущной теме. – Может быть, все же что-то расскажете?

– Да вот же, – Людочка даже стукнула себя ладонью по лбу. – Мы из-за чего не спали-то всю ночь! По потолку сверху кто-то ходит. По чердаку то есть. И скребется там, как собака. Но шаги явно человеческие.

Я сосредоточилась, пытаясь представить этот звук. И, по-моему, мне это удалось. По крайней мере, я представила его очень отчетливо.

Светка внезапно насторожилась.

– Тише, – прошипела она и подняла обе руки. – Слышите?

Я, признаться, ничего не слышала. В моих ушах еще и еще раз прокручивался звук, который я только что себе так четко представила.

– Точно, – сказала Людочка, тоже прислушавшись, – те же самые шаги.

Тут только до меня дошло, что звук шагов, звучащий у меня в ушах, существует на самом деле, а не только в моем представлении. Над нашими головами действительно кто-то ходил, шурша каким-то сыпучим материалом вроде щебня.

– Так, – сказала я, – сидите здесь, пьете кофе. Ждете меня.

Они застыли в напряженном, уважительном молчании. Я встала, подобрала среди кучи осколков стекла у окна свое никелированное оружие и вышла из комнаты.

ГЛАВА 4

Пусть попьют кофе без меня. Терпеть не могу растворимый кофе. Даже самый лучший. Так же, как сухое молоко или бульон в кубиках. Но если сухое молоко – это просто абсурд, бессмыслица, издевательство над здравым смыслом, вроде «сухой воды», то растворимый кофе – это кощунство. Издевательство над моим вкусом. Настоящий кофе должен быть в зернах, которые я сама буду молоть так, как только я считаю нужным, и варить его тоже буду я сама, только так, как мне нравится. И вкус у него получится очень и очень индивидуальный. Мой вкус. Такой же специфический, как и мой характер. Такой кофе я люблю.

А растворимый кофе… Пить его – все равно что есть мясо, которое кто-то для тебя предварительно разжевал… Из особого расположения к человеку я, конечно, могу себя заставить выпить чашечку. Одну. Но под любым предлогом стараюсь от этого увильнуть. Поэтому шаги на чердаке раздались очень кстати.

Рассуждая таким образом, я выбралась из квартиры снова в холл одиннадцатого этажа и после недолгих поисков отыскала дверь, ведущую на чердак. Она была сделана вровень со стеной, выкрашена той же краской, что и стена, и поэтому малозаметна для беглого взгляда.

Замок в двери был безнадежно испорчен. Видно, открывали его не деликатной и умелой шпилькой, какая служит в таких случаях отмычкой, например, мне, а чем-то упрямым и прямолинейным вроде стамески или напильника. Короче, замок был грубо изнасилован без всякой заботы о том, чтобы им можно было пользоваться в дальнейшем, а только с тупым упорным стремлением к результату. Одно это уже как-то характеризовало человека, который открывал его, а я почему-то была уверена, что взломал дверь именно тот, кто сейчас бродил наверху.

За взломанной дверью оказался небольшой узкий коридорчик с двумя крутыми лестничными пролетами. Преодолев ступени железной лестницы, я оказалась перед еще одной дверью. Она была не только не заперта, в ней даже сам замок отсутствовал, вырванный с корнем. Свежие края взлома говорили о том, что сделано это совсем недавно.

Когда я открывала эту изуродованную дверь, она предательски заскрипела. Если на чердаке кто-то был, он наверняка слышал этот громкий скрип, потому что на чердаке было достаточно тихо и каждый звук раздавался отчетливо и как-то подчеркнуто вызывающе. Еще не сделав и шага по чердаку, я себя демаскировала.

Впрочем, сделав этот шаг, я убедилась, что ходить по чердаку бесшумно просто невозможно. Пол его был засыпан не щебнем, а шлаком довольно крупного размера, круглые шарики которого расползались под ногами с характерным и далеко разносящимся шуршанием.

За что я люблю внешние обстоятельства – так это за их демократизм. Они одинаковы для всех участников события. Наступает полное ситуационное равноправие. Я не могу двигаться бесшумно? Я лишена этого преимущества перед противником? Но ведь и противник может бесшумно только стоять на одном месте. Двигаться бесшумно он не может точно так же, как и я. В этом мы с ним равноправны. А это меня устраивает. Я могу уже хоть как-то следить за его действиями. Вернее, за их несовершением. Контролировать сохранение противником пассивного состояния.

Я размышляла сама с собой, а тем временем потихоньку продвигалась вперед и осматривалась в этом очень странном и непривычном для меня помещении. Сколько раз приходилось мне бывать на чердаках, сколько раз они спасали мне жизнь, помогали обмануть преследователей или, наоборот, объект моего профессионального внимания… Я облазила, наверное, чердаки половины зданий центра города, и уж, во всяком случае, на чердаке любого из серийных домов я чувствовала себя с уверенностью рыбы в воде. Потому что чердаки серийных домов до такой степени серийны, что их просто не отличишь иной раз друг от друга.

Но то, что я видела сейчас, я видела действительно впервые. Причина, наверное, была в планировке одиннадцатого этажа и надстроек к нему в виде соляриев и вторых уровней. Я уже говорила, что еще в холле поняла, что чердак представляет собой широкое кольцо вдоль периметра дома. Если бы я судила о его планировке только изнутри, я бы ни за что об этом не догадалась. Внутри это был лабиринт Минотавра, а не чердак. В расположении его коридоров, проходов и переходов, тупичков и небольших «лужаек» не было никакой логики. Стены коридоров стояли под любыми углами друг к другу, иногда и просто изгибались неровной плавной линией, доходили то до самой крыши, то только едва возвышались над самой моей головой.

Пройдя всего два-три поворота, я поняла, что уже не знаю, как вернуться назад. Дополняли картину часто встречающиеся переплетения каких-то труб с вентилями, кранами и даже манометрами. Короче – это была для меня просто-таки масса новых впечатлений.

И я так увлеклась знакомством с новым для меня миром «чердаков элитарных домов», что совсем забыла, зачем я, собственно, сюда забралась.

Две длинных руки, вскинувшиеся из-за поворота к моему горлу, вернули меня к действительности. Я успела заметить грязные ногти на длинных тонких пальцах, которые в следующий момент сомкнулись на моем горле.

Однако больше всего меня поразила не неожиданность нападения, а то, что нападающий не знал, что делать дальше.

Он держал меня за горло, стоя ко мне немного боком, и рассматривал меня с очень серьезным, но каким-то отрешенным выражением лица.

Глаза смотрели как-то мимо меня. Он словно рассматривал нас обоих со стороны, представляя, как все это выглядит. Вернее, представляя, как выглядит он сам. Прикидывал, крутой он или нет.

Его пальцы больно сдавили мне шею, но легли очень неумело, я сразу же поняла, что даже если он будет давить изо всех сил, серьезного вреда причинить мне не сможет. Я напрягла мышцы шеи, и, хоть покраснела, как рак в кипятке, чувствовала себя в относительной безопасности. Слишком уж неуверенными были его действия.

У меня был большой выбор – куда его двинуть. Он был фактически весь открыт для удара и заботился не о результате своей атаки, а о впечатлении, которое на меня произвел. О своем имидже. От этого веяло такой неуверенностью, что я сразу успокоилась и не стала бить его по яйцам. Хотя было очень соблазнительно.

Я легонько воткнула свой острый локоть ему в солнечное сплетение, он охнул, задохнулся и, по-моему, немного пришел в себя. По крайней мере, в глазах его появилась осмысленность. Он, кажется, переключился с созерцания самого себя на то, что он держит в руках. То есть на меня. Или, по крайней мере, на мою шею.

«Ну наконец-то, – подумала я. – Какой ты, однако, заторможенный».

Я толкнула его в грудь. И без того слабо державшие мою шею пальцы скользнули по ней, оставляя на ней царапины. Я ужаснулась, вспомнив его грязные ногти. Парень зашатался и сделал шаг назад.

Вероятно, он был болезненно самолюбив, иначе я никак не могу себе объяснить, почему он так упрямо стремился продолжить свою атаку. Идиотом я его не назвала бы, взгляд красивых серых глаз не был расплывчатым и бегающим, наоборот – чересчур сосредоточенным. Скорее всего, он все еще продолжал видеть себя со стороны и любоваться собой. Наверное, решил все же, что крутой.

«Ну ты, дружок, нашел, чем любоваться, – усмехнулась я про себя. – Ты ж сейчас ведешь себя, как самый последний дурак».