Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа

Оставались отец и Ахмед. Отец нехотя шагнул к металлическому столику, но Мустафа влез впереди него.

— Можно мне еще прививку?

Доктор улыбнулась и охладила его пыл:

— Ты храбрый мальчик, но каждому полагается только одна прививка.

Я стоял у деревянного подоконника, где в беленых жестяных банках мама выращивала мяту, и смотрел, как отцу делают инъекцию. Затем заставили подойти Ахмеда, который все это время предпринимал неудачные попытки спрятаться среди красных и белых олеандров, затенявших наш дворик. Когда под кожу ему проникла игла, он издал вопль, створаживающий кровь. Не успел Ахмед, кусая губы и неся руку на отлете, отойти от доктора, как Мустафа вновь выскочил вперед точно чертик из табакерки.

— Ана моаджаба бик, — с чувством произнес он. Было видно: Мустафу так и тянет к доктору. — Я тебя люблю.

Красавица в изумлении распахнула ресницы, посмотрела на его мягкие темные волосы, на миндалевидные глаза, на пухлые щечки.

— Семели, — произнесла она. — Извини, малыш, что ты сказал?

Мустафа повторил, на сей раз громче, не забыв прижать ручонку к сердцу.

— Ах ты, деточка! — воскликнула польщенная красавица. — И я тебя люблю, хабиби. — Взглянув на отца, она заметила: — У вас очаровательный сынишка.

Отец не ответил.

Доктор улыбнулась нам всем и спросила:

— Еще кто-нибудь есть?

Мустафа бросился в комнату и вернулся с Шакибом, нашим полосатым рыжим котом, отчаянно извивавшимся в его руках. Солдат расхохотался. Доктор улыбнулась и сказала:

— Отпусти его, милый. Кошкам прививки не нужны.

Послушно бросив Шакиба на землю, Мустафа вернулся в дом и принес канарейку в плетеной клетке. Доктор снова покачала головой.

— И птицам прививки не нужны, малыш. — И обратилась к отцу: — Есть еще кто-нибудь в доме?

При бледном утреннем освещении отец казался изнуренным. Взгляд его небольших, глубоко посаженных глаз скользил по нашим лицам, предупреждая: молчите, молчите. Доктору он холодно ответил:

— Никого.

— Разве в вашей семье нет ни одной женщины?

— Нет.

Мы с Ахмедом молча проглотили эту вопиющую ложь, но Мустафа не сумел сдержаться. Выскочив вперед и стиснув ладонь красавицы, он своим высоким звонким голоском выкрикнул:

— Неправда! У нас есть женщины. Мама готовит хелбу на кухне — вот что правда.

Повисла тишина. Ветер пронесся по двору, зашуршал соломой, устилавшей утоптанную землю. Наша ослица Худа стала бить себя хвостом.

— Пожалуйста, пойдите и приведите вашу жену, — сказала доктор. — Прививки от гриппа необходимы всем.

Отец не сдвинулся с места.

— Это противоречит нашему таквлиду, нашим традициям, — твердо сказал он. — Вы должны сделать исключение для женщин.

— Боюсь, в данном случае исключение нельзя сделать ни для кого, — отвечала доктор. — Я выполняю распоряжение столичного министерства.

— Все равно, — возразил отец. — Мы, берберы, живем по своим законам. Это наши горы.

Тут к отцу обратился солдат; как мне показалось, довольно грубо.

— Назовите вашу фамилию! — крикнул он.

Сейчас, подумал я, солдату не поздоровится. Я ожидал вспышки ярости, одной из тех, что были столь характерны для отца. К моему изумлению, отец переступил с ноги на ногу и ответил:

— Хамоу.

— Итак, Хамоу, вы слышали, что сказала доктор? Именем его величества короля, ступайте и приведите жену.

Отец заколебался, мы с Ахмедом таращились друг на друга.

— Именем его величества? — переспросил отец.

— А вы как думали?

К моему удивлению, отец молча кивнул и пошел в дом.

Спустя несколько секунд он вернулся.

— Моя жена не выйдет из дому, — сказал он, глядя в землю.

— Если она не желает выходить по своей воле, — продолжал солдат, — значит, мы выведем ее силой.

Отец вздрогнул. Голос его изменился, он заговорил тоном, какого я у него раньше не слышал.

— Не надо, — произнес он с полной покорностью.

Ахмед закатил глаза, не меньше меня смущенный внезапным умалением нашего грозного родителя. Отец, со своей седеющей бородой и обветренной, темной от загара кожей, вдруг показался нам совсем старым. Он пошел в дом, и мы услышали его голос, снова громкий — отец изливал гнев на маму. Именно тогда я понял: умение верно оценить, кто в конкретной ситуации обладает полномочиями, и есть первый шаг к зрелости.

Вскоре отец вышел. За его спиной пряталась мама. На ней была лучшая ее джеллаба, коричневая с белыми и красными полосками, запястья отяжелены массивными серебряными браслетами, нижняя часть лица скрыта тонкой черной тканью, которую мама удерживала в надлежащем положении уголком рта. Глаза ее округлились от страха; я бросился к ней, чтобы успокоить, и мама крепко стиснула мне руку.

Я оглянулся на отца, но он, оскорбленный, молча отступил на задний план.

— Поздравляю, — с мрачной иронией сказал ему бородатый ассистент. — Не всякий способен быстро усваивать новые правила.

Доктор взяла маму под крылышко.

— Вся процедура займет несколько секунд, — ласково произнесла она.

— Это правда, Ммай, — заверил я. — Тебе не будет больно; ты и не заметишь, как все кончится. Будто комарик укусит.

— Никакой не комарик, — мрачно возразил Ахмед. — Не ври, Хасан, это ужасно больно.

— Совсем не больно, — вмешался Мустафа. — Просто ты, Ахмед, слюнтяй.

— Я не слюнтяй! Придержи язык, малявка!

Стыдясь за наше поведение, мама хотела уже выбранить нас, но тут доктор сказала;

— Вот и все, можете идти.

Потрясенная, мама несколько секунд не верила своим глазам и ушам и вдруг по-девчоночьи рассмеялась от облегчения.

— Вот, я же говорил, — сказал я.

— И я, и я! — снова вмешался Мустафа. — Я тоже говорил!

— Да наградит вас Господь за вашу доброту, — сказала мама и, поколебавшись, смущенно добавила: — Я приготовила сфиндж. Не желаете ли отведать?

— Желает, желает! — закричал Мустафа. — Мамины лепешки самые вкусные в долине, госпожа. Ты должна попробовать.

Доктор засмеялась и сказала:

— У вас прекрасные сыновья.

— Нет, это ты прекрасная, — перебил Мустафа.

— Уймись, Мустафа, как тебе не стыдно! Что это на тебя нашло? Простите его, госпожа. Не ребенок, а наказание: вечно приходится за него краснеть. Он сам не понимает, что говорит.

— Но ведь это правда, разве нет? — защищался Мустафа. — А ты, мама, сама велишь всегда говорить правду.

— Хватит, Мустафа, замолчи, — рассердилась мама. — Ты довольно осрамился. — Мне она сказала: — Принеси нашим гостям воды, Хасан.

Я вернулся с водой, прохладной, потому что мы держали ее в бурдюках из козьей кожи.

— Шукраан, — сказала доктор. — Спасибо.

Мама вынесла лепешки на нашем лучшем терракотовом блюде.

И бросила робкий взгляд на отца.

— Пожалуйста, попробуй, чтобы я знала, достаточно ли они хороши.

Однако отец молча развернулся и скрылся в доме. Чтобы и дальше не смущать маму, доктор взяла одну лепешку, откусила кусочек и ответила вместо отца:

— Как вкусно! А какой дивный аромат! Что вы добавляете в тесто?

— Эвкалиптовый мед из Кенитры, госпожа.

— Ваш младший сын был прав. Я никогда не ела таких восхитительных лепешек.

Мама залилась густым румянцем, а доктор спросила Мустафу, не хочет ли он проехаться с ними в медицинском фургоне. Мустафа от счастья потерял дар речи и только умоляюще посмотрел на маму. Когда же она отпустила его ласковым кивком, ибо ее природная доброта была сильнее раздражения, Мустафа исторг победный клич и вприпрыжку обежал весь двор. Мы с Ахмедом в это время тщились скрыть зависть за надменным безразличием.

Доктор, улыбаясь, протянула Мустафе чемоданчик с медицинскими инструментами. В благоговейном трепете от такой привилегии он разинул рот.

— Это… это я понесу?

Он едва держал тяжелый чемоданчик.

— К полудню ваш сын будет дома, — заверила доктор.

Мы смотрели вслед медицинскому фургону, в кабине которого, между солдатом и ассистентом красавицы доктора, уезжал наш Мустафа.

Как и было обещано, его доставили обратно перед полуднем.

Мы с Ахмедом вели шахматную партию во внутреннем дворике под навесом. Воздух был густой и горячий. Тени от шиферных пластин и полосы солнечного света образовали на полу клетчатый узор. Мы сделали вид, будто не замечаем Мустафу, открывающего калитку.

— Смотрите! — закричал Мустафа. — Я получил целых две медали!

И указал на значки, украшавшие его грудь: один был с красным крестом на белом поле, другой — со звездой в полумесяце.

Я ограничился равнодушным кивком, Ахмед зевнул.

Мустафа подошел ближе и насмешливо констатировал:

— Вы просто завидуете.

— Предатель! — с презрением процедил Ахмед. — Ты заставил отца потерять лицо, и теперь он с нами не разговаривает.