Переворот - Иван Кудинов

Генерал постоял немного, любуясь этой равниной, вдыхая запах снега и стылого тальника, наносимый слабым ветерком, затем круто повернулся и пошел к парадному подъезду особняка, выглядевшего сейчас довольно внушительно. По углам высокой чугунной решетки, ограждавшей здание со стороны реки и со стороны городского квартала, а также у ворот и непосредственно в ограде, у подъезда, стояли вооруженные часовые. Генерал поднялся по каменным ступеням, прошел узким коридором и, слегка волнуясь, вошел в небольшую, но довольно светлую переднюю. Здесь стоял еще один часовой. Пожилой усатый швейцар, чуть поклонившись, принял из рук генерала шинель и папаху.

— Морозно, — потирая ладони, сказал генерал.

— Так точно-с, ваше превосходительство, морозно, — согласился швейцар и добавил: — Дак это ж только начало. Рождество да крещенье покажут еще себя…

— Думаешь, покажут?

— Покажут, ваше превосходительство, покажут-с… Катанаев прошел в дежурную комнату, где находилось несколько пехотных, казачьих и флотских офицеров — адъютанты и очередные ординарцы… Здесь его встретил управляющий делами верховного правителя Тельберг, предупредительно вежливый и несколько суетливый человек.

— Очень хорошо, генерал, что вы пришли… Очень хорошо! — быстро проговорил и, попросив минуточку подождать, скрылся за дверью кабинета. Вскоре снова появился и мягко сказал: — Адмирал просит извинить его, он сейчас закончит разговор с генералом Артемьевым, новым командующим Иркутского военного округа…

— Как, разве там Волкова уже нет?

— Волков еще там, но… — развел руками управляющий. — Артемьев должен его заменить. Это уже не секрет.

— А что же Волков? — полюбопытствовал генерал. И Тельберг снова развел руками, дипломатично промолчав.

Наконец, Катанаев был приглашен. Колчак встретил его у двери, приветливо поздоровался. Однако лицо его при этом оставалось озабоченно-строгим и казалось несколько даже расстроенным. И в голосе адмирала тоже слышалась озабоченность:

— Простите, генерал, что побеспокоили вас. Причины сей спешки вам уже известны, министр юстиции, надеюсь, ввел вас в курс дела…

— Да, — подтвердил Катанаев, — в общих чертах.

— Вот и прекрасно. Это освобождает меня от излишнего предисловия, — оживился Колчак и тотчас, без пауз, заговорил о главном:

— Ваша популярность и ваш авторитет служат тому основанием. — Адмирал смотрел в лицо Катанаева и за время разговора ни разу не отвел глаз. — Помогите нам водворить порядок в Забайкалье. Это очень важно, генерал. Важно не только для Сибири, но и для всей России. И я нас прошу лично.

— Боюсь не сумею оправдать ваших надежд, — сдержанно высказал сомнение Катанаев. — Ни прокурором, ни следователем быть никогда не доводилось.

— И не надо. Прокурорской односторонности от вас и не потребуется. Разберетесь в деле объективно и разносторонне. Поверьте, генерал, лично я не хочу вражды с атаманом. Напротив, готов идти ему навстречу… если расследование покажет, что я был не прав, назвав его изменником Родины. — Адмирал помолчал, все также прямо и твердо глядя на Катанаева. — Впрочем, во всем остальном полагаюсь на вас. Уверен, что вы сумеете поступить в строгом соответствии с обстановкой и законом.

— Благодарю за доверие. Но вы не учитываете мой возраст…

— Ну, ваше превосходительство, вы еще хоть куда! — воскликнул адмирал и улыбнулся подбадривающе. — Подтянитесь, генерал, мы еще с вами послужим России! Да, вот еще что, — вспомнил и посоветовал. — Свяжитесь с министром путей сообщения Уструговым, он собирается на днях ехать во Владивосток. Можете присоединиться к нему. Думаю, в министерском поезде вам будет удобно…

Поезд действительно был хорош — с отдельным салон-вагоном, буфетом и кухней. Кроме Устругова и членов комиссии в поезде ехал английский генерал Нокс и несколько сопровождавших его офицеров. Компания подобралась веселая и дружная. Поезд почти нигде не задерживался — и через трое суток, что по тем временам казалось невероятным, прибыл в Иркутск. Отсюда и до Читы — рукой подать. Там на обширной территории Забайкалья раскинулось семеновское «царство».

Катанаев готовился к встрече с атаманом тщательно, со всеми предосторожностями, зная о том, что в поступках своих Семенов загадочен, непредсказуем и действует подчас грубо, ни с кем не церемонясь.

Генерал Нокс посоветовал, скорее предупредил:

— Надо приложить все силы для того, чтобы уладить этот конфликт. Как можно скорее! Даже если бы для этого пришлось отменить приказ номер шестьдесят… — добавил многозначительно. — В противном случае все это на руку большевикам. Борьба с ними становится все труднее, и русскому правительству незачем распылять свои силы…

Катанаев написал письмо Семенову, отправил его с нарочным офицером и стал ждать ответа. А министерский поезд ушел дальше.

В эти же дни произошло еще одно, быть может, не столь важное событие, которому газеты отвели всего несколько строк: «15 декабря с. г. военными властями арестован художник Г. И. Гуркин. Причины ареста неизвестны».

Адмирал брезгливо поморщился, прочитав сообщение, вернул газету Тельбергу и жестко сказал:

— Почему же неизвестны? Причины известны: художник Гуркин — враг России. Так и передайте редактору.

2

Зима круто набирала силу. Морозы сменились ветрами, задуло, завьюжило — и пошла гулять по Сибири вселенская пурга. Снегу навалило видимо-невидимо, сугробы сравняло с крышами домов.

Таким вот метельным вечером, часу в седьмом, когда вокруг ни зги, по одной из томских улиц пробирался человек с саквояжем в руках. Ветер сек и обжигал ему щеки, мокрым снегом залепляло глаза, и человек, то и дело сбиваясь с дороги и проваливаясь в рыхлых сугробах, шел медленно, с остановками, сильно клонясь вперед и отворачивая лицо от ветра. Сквозь вьюжную мглу изредка проглядывали слабые точки огней, как бы напоминавших о существовании иного, непостижимо далекого и прекрасного мира, доступного лишь воображению…

Наконец, человек добрел до какой-то ограды, с трудом отворил заметенную снегом калитку и, поднявшись на крыльцо, долго и настойчиво стучал в дверь. Прошло несколько минут, прежде чем там, в глубине сеней, хлопнула внутренняя дверь, послышались шаги и встревоженный женский голос спросил:

— Кто там?

— Это я, — ответил человек, — доктор Корчуганов.

— Ах, это вы, Николай Глебович? — облегченно воскликнула женщина, отворяя. — А мы, признаться, не ждали вас нынче. Такой несусветный ветер.

— Да, ветер изрядный, — согласился доктор, старательно сбивая, стряхивая снег с пальто и шапки. Потом он вслед за женщиной вошел в дом и постоял в передней, привыкая к теплу и свету, чувствуя, как все еще свистит и гудит в ушах… Лицо его было красное и мокрое, точно после бани, и он тщательно вытер его платком, отчего лицо покраснело еще больше, сделалось пунцовым…

— Да вы раздевайтесь, Николай Глебович, раздевайтесь, — мягко сказала женщина. Доктор с удовольствием освободился от мокрого пальто и, потирая озябшие ладони, внимательно посмотрел на женщину, подумав: «Вот человек, достойный самых высоких слов. Самых высоких!» Столько лет считают ее, Наталью Петровну Карпову, бывшую учительницу, секретарем Потанина, верной помощницей, а она еще друг, опора в личной его жизни… Впрочем, какая там у него личная жизнь!..

— Ну-с, голубушка Наталья Петровна, — ласково тронув ее за руку, сказал доктор, — вы, как всегда, бодрствуете. А как тут наш пациент поживает? — спросил негромко, однако дверь в смежную комнату была приоткрыта, и оттуда донеслось:

— Входите, доктор, входите! Какие нынче новости в городе? — Последние слова застали доктора уже в комнате, куда он вошел, держа под мышкою саквояж, остановился и неодобрительно-удивленно поглядел на сидевшего подле стола совершенно седого с жиденькой бородкой старика.

— А вот это и есть для меня первейшая новость, Григорий Николаевич, что вижу вас не в постели, — строго сказал. — Кто дозволил вам вставать?

— Так ведь я и не встаю, — кротко и виновато улыбнулся Потанин и как-то неловко подвигал, пошевелил плечами, остро выступающими из-под старого пледа, свисающего почти до пола. — Сижу вот. Да вы, право, не беспокойтесь. Уверяю вас, я чувствую себя вполне сносно.

— Ну что ж, — сказал доктор, щелкнув застежкою саквояжа, — поглядим. Поглядим, любезный Григорий Николаевич! — И долго, внимательно выстукивал и выслушивал его, приставляя трубочку-стетоскоп к груди. Затем точно так же простукал и прослушал спину, укоризненно-строго выговаривая: — Это мы поглядим, поглядим… Ишь взяли моду — наперед доктора прописывать рецепты. Нет, нет, любезный Григорий Николаевич, своевольничать я вам не позволю. Здесь больно? Нет. А здесь? — нажимал пальцами. — Тоже нет. Превосходно. Задержите дыхание. Тэк-с. Хорошо. Дышите. Поглубже. Еще глубже…