Лист ожиданий - Александр Мардань

ОН. И ты с ними не договоришься?

ОНА. Скажешь тоже! Я же не дома!

ОН (притворно-скорбно). Ну, тогда все… Ночевать будем не здесь, а… а как будет «Лубянка» по-латышски?

ОНА (озабоченно). Очень смешно!

Некоторое время сидят рядышком на диване в полном молчании. Костя снова обнимает Веру, но она мягко отстраняется.

ОНА. Давай сначала отметим встречу. Я немного приду в себя.

ОН (смущенно). Сейчас все принесут.

ОНА. И коньяк принесут? День открытых дверей какой-то! Я думала, ты как всегда запасешься…

ОН. Извини, с местом не рассчитал. От этой гостиницы до морвокзала — ровно пятьсот метров.

ОНА. Ну и что?

ОН. Согласно гениальной инициативе минерального секретаря зона в радиусе километра от вокзалов свободна от спиртного. Поэтому сейчас здесь — как в Саудовской Аравии. Только с многоженством задержка.

ОНА. Это ты про себя?

ОН. Нет, про Михаила Сергеевича.

ОНА. Не смешно.

ОН. Разве? А знаешь, кто самые известные в Союзе люди? Райкин-отец, Райкин-сын и Райкин муж.

ОНА. А Райкин муж — это кто?

ОН. Да, воздух свободы сыграл с тобой злую шутку.

ОНА. А-а… Обязательно Косте расскажу.

ОН. А Костя — это кто?

ОНА. Райкин-сын. Мы с ним в Москве встречаемся в одной компании. (Садится за стол.) Так у нас что, безалкогольная свадьба?

ОН. Я послал человека в магазин, но там, боюсь, очередь.

Костя достает из портфеля и кладет на стол коробку конфет и апельсины.

ОНА. А французы называют алкоголь водой жизни — ле де ви.

ОН. А у нас ле де ви — вне се ля ви. Компрене ву?

ОНА. Оф кос!

ОН. Произношение выдает в вас жену советского дипломата.

ОНА. Ну, до дипломатов нам еще расти и расти.

ОН. Не прибедняйтесь, сотрудники торгпредства. (Берет Веру за руку и надевает ей на палец кольцо.)

ОНА. Какая красота! У нас сегодня помолвка?

ОН. Нравится?

ОНА. Спасибо, очень. (Целует Константина.)

ОН. Вера, я подумал…

Стук в дверь. Костя выходит и возвращается с подносом, на котором стоят чайник и две чашки.

ОНА. Мы сегодня чай пьем, с бальзамом?

ОН. Нет, надеюсь, бальзам без чая.

Пока Костя расставляет на столе чайник и чашки, Вера вынимает из дорожной сумки халат, но, подержав, кладет его на одно из кресел и садится за стол.

ОН. Ты же хотела переодеться?..

ОНА. Потом. Я хочу к тебе немного привыкнуть.

Костя смотрит на Веру с удивлением, смешанным с неудовольствием, затем продолжает накрывать на стол, разливает бальзам по чашкам.

ОНА. Что-то у нас… То коньяк из граненых стаканов, то бальзам из чайных чашек…

ОН. А какая посуда бывает в наших гостиницах кроме графинов и стаканов?

ОНА. Но здесь-то рюмки есть, давай перельем.

ОН. Нет, будем соблюдать конспирацию до конца.

ОНА. Если уж до конца, и мы маскируемся под чаепитие, то надо пить из блюдец.

ОН. Легко. (Поднимает чашку.) Земля — крестьянам, вода — матросам, а женщины — тем, кто их любит! (Чокается с Верой, а потом переливает бальзам в блюдце и пьет по-купечески, подперев локоть рукой.)

ОНА. Как ты там говорил? «Нужно согреть бокал в ладонях, полюбоваться янтарными бликами, вдохнуть аромат напитка и лишь затем пригубить его…»

Константин «греет» блюдце в ладонях и нюхает его.

ОНА (смеется). А ты не меняешься совсем. И внешне тоже. Хотя нет, похудел немного.

ОН. А ты похорошела.

ОНА. Перестань, от возраста только коньяк лучше делается…

ОН. Это намек? (Наливает. Достает из портфеля красную папку, на которой золотом вытиснено: «Победителю социалистического соревнования». Открывает ее и, стоя, торжественно произносит.) Гражданка, позвольте вам вручить аттестат об окончании нашей десятилетки. (Читает.) За искусство любви — отлично, за конспирацию — пятерка. Верность — зачет.

ОНА (смеется). Ну, хватит, давай сюда (читает «аттестат» про себя, потом кладет его на стол). Ох, когда уже мое чудовище аттестат получит?

ОН. Что, у Олега в школе проблемы?

ОНА. Как всегда.

ОН. Что опять натворил?

ОНА. Натворил?! Это мягко сказано! Нашел дома нотный сборник, выучил «Боже, царя храни»…

ОН. Откуда у вас такие песенники интересные?

ОНА. Это еще моей бабушки — она была пианисткой, Шаляпину аккомпанировала, когда он в Нижнем Новгороде гастролировал… В общем, Олег сыграл «Боже, царя храни» на уроке пения, да еще и подговорил весь класс при этом встать…

ОН. Что ты хочешь? Наши дети — первое непуганое поколение.

ОНА. Ребенок тигра не боится… Пока не подрастет.

ОН. Может, потому что тигр уже старый? Или, как говорят китайцы, бумажный.

ОНА. Видел бы ты, как бумажного тигра американцы боятся! Во всяком случае, спасибо моей маме. Если бы не она, из-за этой музыкальной истории нас с мужем могли отозвать гораздо раньше срока.

ОН (с сарказмом). Господи, какая у торгпредов жизнь тяжелая! Врагу не пожелаешь!

ОНА (как бы не замечая его сарказм, озабоченно). Да, все это очень сложно. Мы — там, он с бабушкой — здесь… Но ведь мы через год уже вернемся. А как твоя Ирина? Она же скоро школу заканчивает? Может, ей в Москве поступать? С университетом я бы могла помочь, у меня там половина сокурсников на кафедрах. Пусть с факультетом определится.

ОН. Пусть. Только она, по-моему, не в университет, а замуж собирается.

ОНА. В десятом классе? А за кого?

ОН. Встречается с одним мальчиком. Правда, они уезжать собираются. В Америку.

ОНА. По еврейской линии?

ОН. По армянской. У них дядя — миллионер в Лос-Анжелесе.

ОНА. А ты?

ОН. Был бы это мой дядя — я бы еще подумал. А что? Встречались бы с тобой на углу Четвертой и Пятой авеню.

ОНА. Да, долго бы ты меня там ждал: они параллельные… Я считаю, что эмиграция во все времена — великое бедствие.

ОН. И лишь при советской власти о ней мечтают, как о загробной жизни.

ОНА. У меня почему-то такой аналогии не возникает.

ОН. У загранработников ввиду отрыва от Родины эти мечты временно отсутствуют.

ОНА. Те, кто уезжают, становятся там людьми второго сорта.

ОН. А те, что остаются здесь — пятого. В соответствии с графой.

ОНА. Видел бы ты бывших наших на Брайтоне! Они пытаются найти себя, но удается это одному из тысячи.

ОН. Я давно обратил внимание, что за ограничение рождаемости борются те, кто уже родился… Ты видела Брайтон? Пусть и она посмотрит. Сама, а не кто-то ей всю жизнь будет рассказывать. (Наливает.) Возвращается маленький крот в нору и говорит: «Что я видел! Трава зеленая, небо голубое, солнышко теплое. Папа, почему же мы живем под землей?» — «Здесь наша родина, сынок». Вот давай за нее и выпьем…

ОНА. Давай, диссидент.

ОН. Диссидентов у нас нет. Есть отсиденты и досиденты. (Выпивают.) Ну, как тебе Союз после года в Америке? Есть разница?

ОНА. Знаешь, первое впечатление — чисто женское. Мне кажется, что американки покупают себе одежду на два размера больше, чем нужно, а наши — на два размера меньше.

Стук в дверь. Константин выходит и возвращается с подносом, на котором стоят два блюда, накрытые серебряными крышками.

ОН. А вот и закуска. (Открывает крышки.)

ОНА. Что это?

ОН (довольно). Лягушки — для лягушки путешественницы. Тем более, что сегодня четверг.

ОНА. Ну и что?

ОН. Забыла, что такое рыбный день? Первый, кто скажет, что лягушки — это мясо, пусть бросит в повара камень. Подали как-то Иван-царевичу в Париже лягушку. Упала она оземь и превратилась в Василису-прекрасную. И сколько не бил ее об стол Иван-царевич, назад в лягушку превращаться не захотела… Пришлось съесть так.

ОНА (морщась, трогает вилкой лягушачью ножку, лежащую перед ней на тарелке). Ты считаешь, это можно есть?

ОН. Хотел тебя угостить, как ты это называешь, местной вкусностью.