Темный город - Дмитрий Щербинин

* * *

- ...Наверное, я сдох-таки, или брежу. Не знаю! Не знаю! Не знаю!.. Вот такой перед тобой ангел!.. Хорош ангел, да?!..

Его рассказ занял совсем немного времени, так как он буквально захлебывался словами - старался побыстрее окончить историю своего бредового существования. По прежнему вздымался, ярко светил пламень, но теперь разгоряченный Михаил чувствовал жар. То, что он поведал о своей жизни вовсе не уняло боль. Напротив - она только усилилась, и он разве что не стонал. Он боялся поднять глаза на девушку, боялся, что сейчас вот она убежит от него, такого мерзкого. Но она оставалась на месте, а потом вдруг положила свою невесомую, прохладную ладошку ему на руку, и прошептала:

- Бедненький... Я многое не поняла. Я не знаю многих слов. Но "водка" - у нас тоже нет такого слова, но я представляю - это вроде Тшиии. Тшиия, ходит по нашим улицам - она темный вихрь, и кто попадет в него, тот уже никогда не выйдет, будет там метаться в бреду, повсюду следовать в Тшиии. Страшная участь... впрочем - чья участь лучше?.. Каждый умирающий уносится ледяным ветром. Все время лететь с ледяным ветром, в этом мраке! Лучше бы я совсем не появлялась! Зачем вся эта боль...

- Но ты...

- Подожди, подожди - ничего не говори. Самого главного я еще не сказала. Михаил - раньше я тебя боялась, ты приходил ко мне в этих жутких снах. Я думала, что ты демон смерти; но теперь все понятно - я просто видела твою боль, этот твой "загул"... Хотя нет - многое, да почти ничего еще не понятно. Я только одно знаю - не спроста эта наша встреча, моя судьба, твоя судьба - все от этой встречи изменится. Только вот не говорить мы сейчас должны, не у костра греться - надо хоть сколько то хвороста с собою взять, да к городу, к матери моей продираться...

- Подожди, сейчас я пойду, ты только скажи - как звать то тебя.

- Эльгой...

- Странно... Впрочем - что здесь не странно. Но, кажется, я уже слышал это имя прежде. Ладно, пойдем.

От того ствола, который умудрился притащить Михаил, они наломали довольно много ветвей, а из самых больших сделали два факела. И вот они уже идут, почти бегут, подгоняемые в спины ураганным ветром. Эльга говорила:

- По крайней мере сейчас мы движемся в правильном направлении - ведь ветер всегда несется со стороны леса...

Они бежали рядом, каждый прижимал к груди связку с хворостом, каждый держал в руке тревожно трепещущий факел, и плохо бы им пришлось без этих факелов, потому что то и дело вырывались из темени раскоряченные, перегнутые объятия уродливых деревьев; выгибались, норовящие подставить подножку корни; изогнутые, острые ветви тянулись к глазам - и так то приходилось напрягать все силы, находится в постоянном напряжении, чтобы успевать уварачиваться или перепрыгивать. А потом неожиданно, деревья расступились, и Михаил понял, что ноги больше не держат его. Он повалился, пребольно ударился, покатился, и не удержал и хворост и факел - умирающий огонь высветил совершенно гладкую, темную ледовую поверхность, снег на которой не задерживался, но стремительно, с пронзительным скрежетом проносился.

- Я узнаю! Узнаю! - услышал он за воем ветра голос Эльги. - Это Озеро Стонов. Только один раз, еще в самом раннем детстве заходила я сюда с мамой. Хотя на лед мы и не выходили... А я и не помню, как днем через него перебегала...

Неожиданно она оказалась прямо перед расшибшимся, все пытающимся подняться Михаилом; ее похожее на тень личико оказалось прямо перед ним, и она зашептала дрожащим, едва не срывающимся в мольбы голосом:

- Мы с матушкой только на берегу, за стволами укрывшись стояли, потому что... потому что в центре - в лед вмороженная душа этого озера. Я только издали ее видела, но так это жутко. Даже и не описать той жути - стояла тогда как окаменевшая, а мама меня под руку подхватила да прочь повела, строго-настрого тогда наказала и близко к этому озеру не приближаться. А представляешь, если мы во мраке этом случайно на эту жуть...

Она не договорила, но горько-горько заплакала, и уткнулась в плечо Михаила. Факел в ее руке едва горел - налетал на него снег, и раздавалось шипение; огонек, постепенно затухая, жалобно метался - вот-вот мрак должен был полностью их поглотить. Тогда Михаил прошептал какие-то успокаивающие слова, нагнулся, пошарил по льду рукою, собрал немного хворосту, и вот уже загорелись два новых факела. При их свете они стали собирать разметанные ветром сучья...

Они старались не думать, что где-то поблизости жуткий, смерзшийся дух этого озера. Однако, и Михаилу было не по себе - ему казалось, что он уже был возле этого озера, только вот подробностей никак не мог вспомнить. Он уже набрал достаточно сучьев, и выпрямился, ища взглядом Эльгу - хрупкий огонек ее факела едва прорывался через стремительное снежное марево; он крикнул, позвал ее по имени, но, судя по тому, что огонек продолжал удаляться - она не слышала за воем ветра. Он закричал из всех сил - все тщетно - куда ему было тягаться с вековечным воплем стихии. Он уже собрался броситься за нею, как приметил еще одну особенно большую ветвь, которая едва виднелась впереди. И только когда подбежал, когда дотронулся, понял, что это вовсе не ветвь. Что-то непроницаемо темное поднималось из льда, а выше, терялась в клокочущей темно-серой дымке. Тут Михаил понял, что наткнулся-таки, на замерзший дух этого озера, попятился, хотел было повернуться и бежать, но было уже поздно - это серое, клокочущее марево стремительно стало раздуваться, и вот уже нахлынуло на него, спеленало незримыми, леденящими путами, и поволокло обратно.

И вот Михаил увидел, что перед ним высится некий темный столб, из которого беспорядочно, во все стороны вырывались искривленные отростки, который весь покрыт был провалами, трещинами - из глубин этого столба выпирали смерзшиеся лики, некоторые из которых еще и шевелились. И вот один из ликов стал раскрывать рот: видно было, что это давалось ему с величайшим трудом, от этого новые трещины покрывали его темно-матовую поверхность, раздавался пронзительный треск - Михаил ожидал услышать какой-нибудь яростный исступленный голос, но против его ожиданий, полились слова нежные, похожие на птичье пенье в весеннюю пору:

- Здравствуй, здравствуй, как давно мы не виделись. И вот вновь, вновь... уже перед самой смертью... Ты лишь иногда темным ветром проносился здесь, но это было так давно... так давно... так давно...

Сразу рассеялся страх, осталась только пронзительная жалость. Он знал он совершенно точно знал, что этот лик был ему знаком, и только вот не мог вспомнить откуда. И он чувствовал вину - он, еще не ведая за что, уже готов был пасть перед этим ликом на колени, прощения у него вымаливать.

А некая сила вновь подхватила его, и оказалось, что Михаил уже прикасается к темным, только что раскрывшимся глазам - тот же птичий, мелодичный голос пропел прямо у него в голове: