Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности - Морган Мейс

объявиться — если вы и правда осуществите весь план до конца. Если что-то сегодня и может выманить Силена из его укрытия на просторы села Иваново, или где вы там будете все это делать, — то именно поведение, как описано выше. Тогда вам, возможно, и посчастливится встретить во плоти человека-полубога — славного и замученного Силена.

* * *

Не дает она мне покоя, та картина с пьяным Силеном у Рубенса. Пьяный Силен на картине Тициана довольно плох. Он грустно покачивается на своем осле. Это сломленный дед, который едва не засыпает, едва остается в сознании. Но Рубенс трактует Силена в тысячу раз серьезнее. В том, как он рисует Силена, есть совершенная искренность.

Силен, как его представляет Рубенс, — крупный мужик. Конечно, с жирком. Его молодость позади, но не настолько позади, чтобы выцвела кустистая борода. Он носит жалкий половинчатый венок. Наверняка какой-нибудь наглый сатир из тех, что поблизости, в шутку водрузил ему это на голову. Под этим убогим венком виднеется лысина, а пряди у него на висках седеют. Не забудем, что смертность Силена изначально под вопросом. Он из срединной категории полулюдей. Он рожден от земли, от богини, рожден от чего-то не вполне человеческого. Это тоже часть его амплуа. Может быть, он навеки застрял на излете средних лет. Может, его бессмертие — именно такое. Как бы там ни было, классный штрих, что Рубенс оставил его бороду бурой, но показал, как седина выглядывает из-под листьев силенова поломанного венка, пока тот тащится вперед.

А он тащится — грузный, как сама земля. Массивные ляжки, большие колени. Да вы гляньте на колени Силена! Эти большие узловатые штуки, соединяющие части ног. Его большие мясистые икры напрягаются от шаткой поступи. Что за колени, со всякими их чудны́ми косточками, сухожилиями и связками! Понять колени трудно, а полюбить — почти невозможно. Рубенс уделяет силеновым коленям кучу внимания. Он хочет показать нам эти колени во всех деталях — весь тот жилистый хаос, который должен твориться под кожей в ходе такого пьяношатания. Может, это даже показатель, что Рубенс тут выше и лучше Тициана. Смог бы когда-нибудь Тициан нарисовать колени Силена? Тициан, без сомнения, был приличный художник, но никогда за миллион лет не нарисовал бы колени Силена. Ему бы это и в голову не пришло.

* * *

Рубенс воспринял Силена серьезно — и столь же серьезно воспринял те обстоятельства, в которых Силен обретается. Если вам нужны доказательства, что Рубенс понял сатировы драмы, идите и гляньте на его картину с двумя сатирами. Она сейчас в Старой пинакотеке, Мюнхен, Бавария. В том же музее сейчас находится картина Рубенса с пьяным Силеном. Картина с двумя сатирами была написана в 1618 или, может, 1619 году. На ней — вполне ожидаемо — два сатира: один, на заднем плане, прихлебывает из плошки, другой смотрит на нас в упор и держит в правой руке виноградную гроздь.

Задний сатир угрозы не представляет. Он больше для комической разрядки. Он прихлебывает и расплескивает вино, его главная цель на картине — выровнять баланс, освещение и все такое. Но главного сатира вы не забудете. Он смотрит вам прямо в глаза и эдак хитренько ухмыляется. «Я-то знаю, — как бы говорит он, — знаю, чего бы тебе на самом деле хотелось». Этот сатир сияет чуть правее центра картины как медный грош, потому что якобы что-то знает. Может быть, он и прав. Может, тут он нас подловил. Кстати, если хотите знать, как смотрелись бы рога на гуманоидном существе, — вот вам картина с двумя сатирами. Вот как серьезно Рубенс подошел к делу. Он хорошо поработал с формами. Изучил сколько-то там козлов и прочей средней рогатой живности, а затем художнически потрудился, чтобы эти рога гармонично смотрелись на человеческом черепе. При виде этих сатировых рогов содрогаешься. Был ли Рубенс в лесу, видел ли там что-нибудь?

Рубенс нарисовал сатиров, поскольку знал, что творилось в сатировских драмах. Знал, что творилось в местах, где проводил время Силен. Понимал, что стоит на кону. Там все дело в земле, и в грязи, и в каких-то гортанных воплях, исходящих из частей тела, которые ты даже не контролируешь. Там все дело в осоловелых глазах пьяницы, который вразвалку и с тупой целеустремленностью плетется домой. Там все дело в желаниях — навеки лишенных имени, ибо слишком бесформенных, чтобы их как-то назвать. Это глубинная сердцевина желания, коей не суждено познать самое себя.

Рубенс нарисовал двух сатиров не потому, что упражнялся в мифологии или оттачивал искусство живописать козлиные рожки. В глазах сатира Рубенс изобразил чистый животный порыв, а в придачу к чистому животному порыву отразил и ум сатира, его глубинное знание, глупую ухмылку на лице козлочеловека — паскудную ухмылку, знающую про чистый животный порыв, стыдливую и бесстыдную. В этой плотоядной ухмылке — весь ужас бытия. И его принятие тоже. «Бытие — оно такое, какое есть, баста!» — как бы читается в бесовской усмешке сатира. И я этим бытием буду. Я им буду и потом околею.

Пересказывая историю про Силена в своей великой и ужасной книге, Ницше представляет все так, что Силен сочувствует царю Мидасу. У царя Мидаса открытое лицо, он ищет силеновой мудрости. В изложении Ницше Силен практически умоляет Мидаса ни о чем не спрашивать. «Зачем тебе знать? — говорит Силен. — Зачем тебе знать ту ужасную истину, что наилучшее для человека? Зачем ты вынуждаешь меня говорить, что наилучшее — вообще не рождаться?»

Силен не хочет говорить — в этой неуклюжей развалине есть и капелька человечности. Вот каким представляет Силена Ницше в истории про беседу с царем Мидасом, и таким же рисует Силена Рубенс всякий раз, когда рисует Силена. Он не хочет никому говорить истину, потому что истина опустошает. Он бы лучше и дальше пил да молчал. К чему вообще открывать рот? Величайшая мудрость равна немыслимой истине, какой не вынести ни одному человеку. Никто не вынесет столь бездонной, столь черной пропасти — неважно, сколь неохватны и узловаты его колени, сколь крепок торс и как сильна его мышца.

* * *

Есть у Рубенса и еще одна картина. В небольшом музее на Ланге-Гастуйштраат. Добраться можно на трамвае № 7, в Антверпене он идет от Национального банка в направлении старого города. Как будете подъезжать к музею, дорога резко возьмет направо.

Музей зовется музеем Майера ван ден Берга, потому что так звали мужчину, собиравшего там предметы искусства. Его звали Фриц Майер ван