Враг мой – муж мой - Анастасия Разумовская

– Откуда ты идёшь, добрый странник и куда держишь путь? – старушка окинула фигуру «нищего» цепким взглядом.

Улыбнулась ласково. Сухенькая ручка полезла в кошель.

– В обитель милосердных дев, – пропищала Леолия. Ей наконец удалось справиться с онемением языка. – Помолиться-покаяться.

Ларан встал и подошёл к ним. Рука его легла на рукоять сабли. Парень по-прежнему насмешливо улыбался, но Леолии не понравилась эта усмешка. Что он задумал?

Старушка благоговейно коснулась пальцем лба, призывая богиню.

– Голодный, чай? – вздохнула.

Живот Леолии, будто отзываясь на добрый голос, отчаянно забурлил.

– На вота, – женщина протянула девушке яйцо. Очевидно, варёное. – Несла в дар богине, но милосердная учила подавать нищим. Я сызмальства почитаю богиню! Да будет благословенно имя её!

– Ы, ы-ы, – заухмылялась идиотка.

Леолия протянула дрожащую от слабости руку и взяла яйцо. Внезапно старуха ухватила девушку за запястье крепкими пальцами.

– Нехорошо это, дорогуша, одевать в мужское. Срам! И бежать из обители – грешно, девочка.

Леолия рванулась, но старушка оказалась на удивление крепка.

– Эй, уважаемая, – рыкнул Ларан, вытаскивая саблю, – не знаю, что помутилось в твоей безумной голове, но это мой паж. Да, дурачок, но он мне сгодится и таким. Живо отпустила его, если не хочешь отойти к богине двумя половинками.

Он уколол мерзкую старуху остриём сабли меж лопаток.

Сейчас Леолия была рада оказаться хоть дурочкой, лишь бы вырваться из цепких ручонок.

– Позади! – крикнула она, но было поздно: сучковатая дубина, служившая идиотке тростью, обрушилась сзади на рыцарскую голову.

Тот упал, как подкошенный, но саблю из рук не выпустил.

– Ма, ма, – замычала деваха, счастливо улыбаясь.

– Блудила с ним, девочка? – прошипела старуха. – Ой, как нехорошо!

Леолия вновь рванулась, но старуха удержала её. Её когти пронзили нежную кожу запястья.

– Мара, возьми эту дрянь, и идём к старосте, – велела мать дочери.

Идиотка легко подхватила беглянку и закинула её через могучее плечо. Последнее, что услышала Леолия перед тем, как потерять сознание, были злобные слова:

– Мать Альциона научит тебя, как блудить.

***

Казематы обители милосердных дев располагались в подвале девичьего корпуса. Это были маленькие – четыре шага в длину, три в ширину – каменные клетушки, без окон и кроватей, с земляным полом. В углу лежали жалкие остатки прошлогодней, полуистлевшей соломы. Об освещении никто не заботился, поэтому о наличии соломы Леолия узнала опытным путём.

Девушка металась раненной волчицей взад-вперёд. Её привезли поздним вечером, но она всю ночь не сомкнула глаз. Вторую ночь, между прочим.

Всё пропало. Всё летело к юдарду. И виновата в этом только она! Сама! Дура.

Побоялась грозного внешнего вида кузнеца. А меж тем он явно был добр и милосерден.

Доверилась старухе, купившись её благочестивым видом и самим фактом, что это женщина. Старая. А значит – мудрая.

А главное – Ларан пытался её защитить! Он сделал всё, чтобы ей помочь. Да, наглец, да, нахал, но он ничего плохого Леолии он не сделал. Зато настойчиво предлагал решение всех сложностей пути. Он выгораживал её перед всеми, называл своим пажом. А она… Она так разозлилась на ту сцену на берегу реки, что не удосужилась даже подумать! Обуздала бы она свои эмоции, быстро бы поняла, что если бы рыцарь хотел причинить ей вред, он бы сделал это несколько раз на пути к селу.

Сама виновата! Во всём виновата только она! И то, что произойдёт дальше, она получит заслуженно.

Наконец, набегавшись вдоволь, Леолия успокоилась. Нельзя истощать свои силы до предела. Она итак едва жива. Нужно выспаться. Вдруг завтра представится крохотный шанс снова бежать, а она, ослабленная, не сможет им воспользоваться? Девушка опустилась на солому и тут же провалилась в сон, похожий на беспамятство.

– Вставай, греховодница!

Её трясли за плечо и шипели прямо в лицо. Леолия с трудом открыла глаза. Сколько она проспала? Пять минут? Час? Ей казалось, что только успела закрыть глаза. Голова гудела. Ноги и руки противно дрожали.

Девушка поднялась, придерживаясь за стену, вгляделась в лицо милосердной девы. Касьяна. У этой не убежишь.

– Если ты уже не девственница, ты должна мне об этом сказать, – приказала милосердная дева. – Покайся. Расскажи мне всё.

Глаза девы зажглись любопытством.

– Не буду, – угрюмо ответила Леолия. – Ни слова ни о чём не скажу.

Касьяна высокомерно пожала губы.

– Пошли, – прошипела, как змея.

Солнечный свет ударил в глаза, и Леолия невольно ухватилась за широкий рукав спутницы. Голова кружилась от сладкого аромата сирени. Касьяна раздражённо подтолкнула её вперёд по тропинке, покрытой круглыми известняковыми плитами. Вдоль дороги к храму богини стояли милосердные девы. В прорезях голубых паранжей сверкали их глаза.

– О владычица милосердная, святая, небесная! Посмотри на грешницу, жаждущую тебя, – пели они хором.

Спотыкаясь, Леолия двинулась вперёд, ощущая себя преступницей, идущей по дороге на эшафот. Не пройдёт и часа, и её жизнь закончится. Потому что быть милосердой девой – это разве жизнь? Взгляд девушки искал в лицах окружающих хоть толику сочувствия, и в некоторых находил. Мало кто из них ушёл в обитель по доброй воле. Некоторые умудрялись даже сохранять сострадание.

Но нет, нет! Её не надо жалеть! Леолия распрямила плечи, вскинула подбородок и устремила взгляд вперёд. Жалость всё равно не поможет.

Она шла, насколько могла бодро, а за ней с пением смыкались ряды дев. Наверное, их шествие было величественным. Леолия этого не знала. Девушка старалась только не упасть. Перед глазами расцветали радужные круги.

Но вот и храм. Круглый, мраморный. По окружности – лёгкие колонны из медвежьего камня. Леолия знала, что этот камень, даже умещающийся в ладони, стоит целое состояние. Страшно было представить, сколько золота отдали за колонны.

Двери, сплошь покрытые аквамаринами, были распахнуты. Кто-то из дев сунул в руку Леолии горящую свечу, и воск обжёг пальцы.

Внутри полутёмный храм был весь убран цветочными гирляндами. Хрустальный пол переливался в мерцании свечей. Перед статуей богини стояла мать настоятельница. Две девы по обе стороны держали по высокой свече.

Мать Альциона – статная, несколько располневшая, но сохранившая остатки былой красоты – сейчас сама казалась богиней. Неотвратимой, как смерть. Её лицо, в отличие от других дев, было открыто. Даже лёгкая вуаль отброшена. Серые глаза сияли вдохновением. Шёлковая, лазурная тога, символизирующая небо, подолом простиралась метра на три. Белая, словно облака, парчовая мантия, ритуальное ожерелье, диадема, сверкающая лучами, висячие серьги