Дождливое лето - Ефим Дорош

Чайки и вороны налетали вдруг из-за насыпи, сразу заполняя пустоту неба. Чайки летели к озеру, а вороны опускались на луг, чернели посреди его яркой зелени.

Мчались автомобили, обдавая свистящей волной жаркого воздуха.

И вдруг я увидел, как впереди меня, пронзительно покрикивая и оглядываясь, бежала красивая серенькая птичка, стройная, на длинных ножках, с хохолком, чуть дрожавшим на изящной нервной головке, хорошо посаженной на длинной шее. «Чибис!»— подумал я.

Была такая минута, когда на шоссе почему-то не было машин, и резкий голос чибиса, словно звавший кого-то, слышен был отчетливо.

Я шел вслед за птичкой, не убыстряя шага, сперва не понимая ни тревожных криков ее, тан того, почему она не улетит, почему держится все время на определенном расстоянии от меня, будто ведет куда-то за собой. Точнее сказать, я не думал об этом, я просто рад был такому неожиданному и занятному попутчику. Потом я вспомнил, что где-то читал или от кого-то слышал, будто чибис, когда насиживает яйца, увидев опасность, не отводит человека от гнезда, но, отбежав, поднимается на крыло и с громким криком носится над нарушителем спокойствия. А этот чибис бежал и бежал впереди меня, все время на одинаковом расстоянии, не сворачивая в сторону, в мокрые, болотистые луга, словно понимал, что я туда за ним нипочем не полезу, что идти мне нужно именно этой тропинкой. Впрочем, быть может, в наших местах чибисы давно уже вывели птенцов и птенцы уже начали летать, а птичка эта бежит по какой-нибудь другой причине — сломала крыло!..

Но вот чибис вспорхнул, и я решил, что все же он уводил меня от гнезда, бог весть почему устроенного в этом людном месте.

У меня возникло такое ощущение, будто я сейчас присутствовал при том, как родилась строка у Пришвина или Тургенева. И мне вдруг стало удивительно радостно, быть может еще и оттого, что я вообразил, как я вернусь из города в Ужбол, расскажу детям про чибиса, и они тоже поймут, что я сейчас шел рядом с одним из этих писателей.

Напротив нас, несколько наискосок, стоит на той стороне улицы двухоконный домик, крытый позеленевшим от времени тесом. В домике этом, совсем одна, живет пожилая, невысокая ростом, несколько огрузневшая женщина — тетка Агафья. Лет до тридцати жила она с братом, человеком больным, отравленным газами на германской войне, за которого не шла ни одна девка, даже нищая дурочка. А в крестьянском хозяйстве без женщины нельзя было, вот брат и не отдавал Агафью замуж. Это было еще до колхозов. Когда же пошли колхозы — да и брат к этому времени помер, — тетке Агафье было уже за тридцать, взял бы ее за себя только пожилой вдовец с детьми, но она обрадовалась свободе и замуж не захотела. Потом-то она спохватилась, уже и за старика пошла бы, но подходящих для нее женихов все не оказывалось.

Тетка Агафья — женщина добрая, работящая, очень порядочная, но суматошная, суетливая. Вообще-то в обращении о людьми она спокойна, повадлива. Суматошность ее и недоверчивость сказываются главным образом в делах денежных, во всякого рода покупках и продажах. Вероятно, это от ее одиночества, от неуверенности в себе, от беспокойства о завтрашнем дне, — она ведь столько лет прожила одиноко.

У другой натуры, скажем у нашей Натальи Кузьминичны, подобные обстоятельства выработали прямо противоположные свойства — решительность в хозяйственных делах, предприимчивость, умение всю себя обдумать. А вот у тетки Агафьи — эта ее неуверенность, боязнь, что ее каждый обманет, отсюда и суматошливость, вызывающая улыбку.

Иной раз тетка Агафья что-нибудь на этом и выгадает.

Купила она недавно у проезжего шофера дрова, свалил он их, и вдруг ей показалось, что дров мало, что они плохи. Она тут же стала шуметь, что как, мол, хочешь, а только триста пятьдесят я не заплачу, отдам только триста сорок. Шофер, понятно, из-за десяти рублей не стал грузить дрова обратно в машину, взял деньги и уехал.

Но чаще всего на этих поисках выгоды тетка Агафья проигрывает.

Например, она всегда старается купить поросенка подешевле, и почти все эти поросята у нее дохнут. Бывает, что из четырех купленных ею поросят выкормит она только одного. Издохнет первый поросенок, тетка Агафья расскажет об этом, а уж про второго и третьего рассказывать не станет, хотя рассказать очень хочется — надо же с кем-нибудь поделиться своей бедой, услышать слово сочувствия! Тетка Агафья и прибежит к Наталье Кузьминичне, сперва помолчит, повздыхает, а потом, оглядываясь, начнет заговорщицким шепотом: издох, мол, поросенок, ты уж никому не говори, зря я на дешевку польстилась.

А в следующий раз, как только колхоз начнет продавать поросят, тетка Агафья опять купит самого дешевого, и поросенок у нее снова издохнет.

Сегодня тетка Агафья прибежала к нам чуть свет, еще и корову не спускали. Было пасмурно, трава, деревья и крыши блестели после ночного дождя. В такое время очень хочется спать. Тетка Агафья прошлепала по лужам под нашими окнами, стала стучаться в дверь, будить Наталью Кузьминичну. «Наташа! Наташа! — кричит она взбудораженно. — Слыхала? Колхоз поросят продает!» Наталья Кузьминична, еще не проснувшись, позевывая, говорит, что знает об этом. Слышно, как она встает с постели, идет к окну, со сца, должно быть, никак не откроет его, потом распахивает. Высокий, певучий, как у всех здешних женщин, голос тетки Агафьи звучит теперь во всю силу: «По сто пятьдесят рублей, говорят, станут они на рынке продавать. Ней взять мне, ней дорого?» Я слышу, как Наталья Кузьминична отвечает: «Бери. Поросята, слыхать, хорошие». — «Пожалуй, возьму», — решает тетка Агафья, говорит, что сбегает только на свинарник, — еще раз посмотрит на поросят, и уходит.

Продудел в свою дудку пастух. Наталья Кузьминична, спустив корову, прилегла вздремнуть, чтобы через часок встать уж окончательно — топить печь, разбудить квартирующего у нас председателя, поставить самовар, приготовить завтрак, а там и Виктора проводить на работу. Должно быть, она уже задремала, как вдруг под окном снова шумит наша беспокойная соседка: «Наташа, Наташа!.. Пожалуй, возьму я поросенка. Дешевые-То, они дороже встают!» — «Знамо, бери», — сонно и добродушно говорит Наталья Кузьминична. Тетка Агафья убегает.

Не проходит и часа, Николай Леонидович еще и в поле не собрался, — тетка Агафья опять кричит под окном: «Наташа, Наташа! А вдруг обманут они меня?» Наталья Кузьминична не возьмет в толк: «Это кто же?» Тетка Агафья удивляется ее непонятливости: «Кто!.. Колхоз! Продадут мне по сто пятьдесят, а сами на базаре по сто двадцать или по сто станут продавать. Нет, не возьму я поросенка». Тут в разговор вмешивается Николай Леонидович, он говорит, что если базарная цена будет дешевле, то и с тетки Агафьи столько же возьмут, даже еще скидку сделают, как своей колхознице, так что пускай не опасается.

Тетка Агафья из уважения соглашается с председателем, покамест он говорит, несколько принужденно кивает головой: как же, мол, конечно… Но я вижу, что ее одолевает беспокойство, она тоскует по ясному и твердому решению или по человеку, который снял бы с нее заботу.

Весь День тетка Агафья где-то пропадает. Изба ее на замке.

Трава возле дома не примята — к ее крыльцу некому протоптать тропинку.

Только к вечеру, усталая, должно быть не один раз попадавшая под дождь, тетка Агафья снова приходит к нам. Сапоги у нее в грязи, от одежды пахнет сыростью. Тихим голосом, исполненным удовлетворения, тетка Агафья рассказывает, что ходила в город, весь день пробыла на рынке, издали следила за мужиками, которые повезли продавать поросят, и убедилась, что никакого обмана нету, продавали они по сто пятьдесят рублей, только одного, последнего, уступили за сто сорок.

«Таково-то брали их, — умиляется она, — таково брали!»

Наталья Кузьминична спрашивает ее: «Стало быть, все-таки взяла ты давеча поросенка?» Тетка Агафья смотрит на нее с недоумением: «Нет! Я ж проверить сперва хотела». Тут Наталья Кузьминична принимается смеяться: «Так их же ни одного не осталось… Всех увезли!»

Но тетка Агафья и сама знает, что все назначенные на продажу поросята проданы, и нисколько не огорчается этим. Напротив того, мне кажется, что она даже рада этому обстоятельству, избавившему ее от необходимости предпринять решительное действие, в то же время день у нее был весь в хлопотах, в заботах, о которых и поговорить можно.

Раннее утро, ясное, солнечное, но прохладное. С тех пор, что мы в Ужболе, кажется, это первое утро, обещающее вёдреный день.

Неужели дождям конец?

В небе над селом мирно рокочет самолет. Гудение самолета ранним летним утром над зелеными полями и вообще-то, сдается мне, способно настроить на несколько праздничный, приподнятый лад, особенное же удовольствие вызывает этот ровный, звенящий гул, когда знаешь, что самолет уничтожает злейших врагов урожая — сорняки.