Навстречу смерчу - П Хмелинский

Забытый ныне поэт Петр Орешин метко сформулировал господствовавшее настроение: "Вся земля пьяна железным хмелем". Это слова из его стихотворения "Через сто лет", описывавшего будущий 2024 год:

Под Москвой - стеклянные туннели,

Поезда - как вольные стрижи.

Вся земля пьяна железным хмелем,

Спят в железе зданий этажи.

Шумный город вспыхивал в тумане

Золотым прожекторным крылом.

А в Кремле, железном и стеклянном,

Заседал, как прежде, Совнарком.

Выше я уже цитировал с энтузиазмом произносившиеся слова об "окончательном бое человека с природой", Бухарин открыто объявлял, что советскую интеллигенцию новая власть будет штамповать, как фабричную продукцию. Поэт Луговской писал:

Наполни приказом мозг

И ветром наполни рот,

Возьми меня переделай

И вечно веди вперед...

"Переделай меня" - звучит, если вслушаться, дико, по-мазохистски. Однако это было в духе времени и мало кого удивляло. Самые разные граждане и гражданки со страниц газет пели на одной ноте: "Я хочу быть винтиком..." И Сталин впоследствии назвал их винтиками без издевки. Переделай меня - ибо человек не рождается деталью машины, и необходимо совершить насилие над ним, чтобы сделать винтиком. И сам Ленин, не задумываясь, употреблял в своих работах выражение "государственная машина", хотя система, состоящая из людей, мертвой машиной не бывает - это всегда живой организм, и не учитывать эту тонкость опасно.

Если мы предположим, что Сталин задался целью построить общество-машину, то сразу становятся объяснимыми многие поразительные странности его политики и террора: он резал по живому, надеясь переделать ногу - в колесо, руку - в ковш экскаватора, сердце - в "пламенный мотор", как пелось тогда в одной песне. Убивая, он пытался устранить разницу между живым организмом и мертвым механизмом. В чем эта разница состоит? Приведем краткий набор наиболее очевидных отличий и спроецируем их на картину террора 30-х годов.

Человек всегда обладает полным проектом машины. Говоря упрощенно, ему о ней все известно или все может быть известно. У влаельца есть чертежи, на которых указаны все детали, все сцепления между ними. Машина не может содержать никаких неизвестных человеку связей и узлов. Организм же, напротив, не познан до конца, он хранит в себе до поры незамечаемые реакции, ресурсы, резервы.

Зачем надо было с крайней жестокостью уничтожать кружки эсперантистов и филателистов? Зачем запрещать художникам стоять на Красной площади и рисовать Спасскую башню? Анна Ахматова вспоминала, что люди дарили друг другу книги без надписей: любая дружеская связь могла быть поставлена в вину как "контрреволюционная организация". Почему? Зачем требовали публичных отречений от родителей и друзей, от жен и от любовниц - не только арестованных, но и просто выходцев "не из тех слоев"? Почему брались под подозрение домашние театры и бесшабашные литературные компании?

Потому, что в обществе должны были остаться только санкционированные сверху связи: зарегистрированные браки, трудовые коллективы и т. д. Это было нереально, но этого добивались с тщетной беспощадностью. Общество не имело права преподнести никакую неожиданность, оно все насквозь должно было быть предсказуемым. Иначе оно было бы плохой машиной.

Все живое дышит, то есть постоянно обменивается атомами с внешним миром, с окружающей средой. Машина, наоборот, может существовать без обмена веществами со своим окружением. Те атомы, те материалы, которые составляют ее механизм, в принципе можно четко и однозначно отделить от остального мира. Для живого существа это невозможно.

Сталин как раз и пытался четко отделять тот человеческий материал, который составлял его государство-машину, от прочего человечества. В 1937-1938 годах он организовал массовое уничтожение заграничных резидентов советской разведки, вызывая их для этого в Москву и арестовывая. Это кажется мировым рекордом абсурда, не поддающимся объяснению. В действительности в данном случае рациональные основания были: он стремился раз и навсегда отсеять "чужих" от "своих". Главную проблему при этом представляла масса людей, которых, как всегда бывает в жизни, трудно причислить к друзьям или к врагам. Кстати, "неопределенным" людям Сталин посвятил несколько враждебно-презрительных фраз водной из своих речей 1937 года {2}. Он на всякий случай убивал "неопределенных", рассчитывая оставить только заведомо своих, абсолютно, немыслимо надежных. Говоря словами Александра Галича,

Ты же честный, ты же честный, как кристалл,

Начал делать, так уж делай, чтоб не встал...

Слова "кто не с нами, тот против нас" в 1937 году наши газеты, не стесняясь, выносили в заголовок. Сталин ликвидировал своих же разведчиков, так как не доверял человеческим атомам, которые организм страны "выдыхал" в силу служебной необходимости за границу - и затем "вдыхал" обратно. Он относил их к "неопределенным". Машина не должна дышать. Если же она все-таки дышит - тем хуже для тех, кем она дышит, кто выступает посредником между нею и внешним миром. Как известно, после войны, обвинений в шпионаже не избежали даже Молотов и Микоян - министры иностранных дел и внешней торговли соответственно, члены Политбюро. И дело могло закончиться для них трагически, если бы не смерть Сталина.

Каждый винтик машины функционирует одновариантно, он крутится, и все. Крутится быстрее или медленнее - но без всякого выбора. И именно к такому существованию и к такой работе Сталин стремился принудить всех и каждого. В романе Н. Нарокова "Мнимые величины" можно прочесть крайне интересный диалог, касающийся этой темы. Автор сам прошел через тюрьмы и лагеря 30-х годов и, по-видимому, мучительно пытался постичь смысл ежовщины - небывалого спектакля абсурда. Беседуют два героя романа, сотрудники НКВД:

"-...Я чуть ли не два десятка разных объяснений выслушал и в конце концов вижу: если сейчас самого Ежова или Сталина спросить, зачем они этот погром устраивают, то они и сами ничего объяснить не сумеют. Потому что тут не разум и не план, а вроде как бы инстинкт.

- Что же? Сам-то ты как понимаешь?

- Я-то? Я так понимаю: послушание. А еще вернее - подчинение.

- Подчинение? - переспросил Супрунов.- Чье подчинение? Кому?..

- Вообще! Не чье, а вообще... Скажем, возьмем стахановщину." Ты думаешь, ее для повышения производительности труда ввели? Повышение, конечно, правильная цель, но", не настоящая! Настоящее, Павлуша, в том, чтобы рабочий знал: должен он работать вот так-то, то есть по-стахановски, а не как-нибудь иначе, не по-своему. Надо ему в башку вбить, что никакого "по-своему" у него нет и быть не может, совсем нет, никогда нет. Настолько нет, что никакое "по-своему" ему и сниться не должно... А дальше ничего и нету, все. Но только в этом уж подлинно все. Настоящее, оно в том, чтобы 180 миллионов человек к подчинению привести, чтобы каждый знал: нет его!.. Настолько нет, что сам он это знает: его нет, он пустое место, а над ним все"{3}.

Как мне кажется, Нароков точно угадал и инстинктивный характер террористической политики, и ее подлинный смысл. Принимая решение, Сталин не просто доводил его до исполнителя, но и норовил поставить последнего в безвыходное положение, не оставляя ему никакого простора для выбора, никакой свободы рук, никаких запасных вариантов. И он хотел, чтобы в таком режиме работала вся страна до последнего человека. Многие гости СССР (в том числе Андре Жид) отмечали, что у нас по любому вопросу раз и навсегда установлено одно мнение, и все так называемые дискуссии сводятся к выяснению, уклонился ли такой-то товарищ от "священного" взгляда на вещи или нет. Безальтернативными надлежало быть и речам, и мыслям, и практическим делам. Иногда называют проявлением безумия поступки Сталина, продиктованные на самом деле как раз желанием не оставить подчиненным запасного варианта действий, на который они могли бы хотя бы рассчитывать в глубине души. Так, в конце 1939 - начале 1940 года, после передвижки западной границы и утверждения плана строительства укрепленных районов (УР) вдоль новой линии границы, было приказано разоружить и демонтировать старую линию укреплений, проходившую примерно на 300 км восточное. Я слышал и читал много возмущенных оценок, но не встречал рациональных объяснений этого действительно сумасшедшего указания, обернувшегося в 1941 году большой трагедией. Между тем объяснение как будто напрашивается само: Сталин лишал военных строителей возможности, наряду с постройкой новых укреплений, тратить (может быть, тайком) материалы на достройку старых, а кроме того - в будущей войне лишал войска надежды на отступление к старой линии, за которую можно было б зацепиться: командующие должны были сознавать, что у них за спиной других укреплений нет, значит, лучшая позиция - на границе, здесь и нужно биться, "не отдавая ни пяди" своей территории. С точки зрения здравого смысла подобные соображения нелепы, но в нелогичную логику Сталина вписываются хорошо, ибо вращаются вокруг все того же требования об одновариантности действий людей. В начале войны некоторые командующие отдавали приказы, запрещавшие рыть окопы и укрытия: ведь мы должны наступать, а не обороняться! {4}