Навстречу смерчу - П Хмелинский

Хмелинский П В

Навстречу смерчу

Хмелинский П. В.

Навстречу смерчу

Автор: ...О кошмарном июне 1941 года и о поразившем мир договоре о ненападении между Берлином и Москвой 23 августа 1939 года написано множество серьезных трудов. Однако по ходу работы над этой книгой я все больше убеждался, что главный промах был совершен нашим правительством вовсе не в 1939 году, а к подлинному своему краху политика Сталина пришла не в 1941-м. На мой взгляд, то, что случилось 22 июня 1941 года, не было трагической случайностью, следствием одного грубого просчета. Только так и могла начаться эта война. Именно к такому, и ни к какому другому, началу войны долгие годы шло дело.

Содержание

Предисловие

Тирании бывают разные

Образ будущей войны

Образ страны социализма

Искусство террора

Материя первична

Оценка своих сил

Ненападение

Финская катастрофа

Навстречу смерчу: последние месяцы

Заключение

Предисловие

Однажды осенью, за пять лет до войны, в Белоруссии проводились крупные маневры в присутствии наркома обороны Ворошилова и иностранных наблюдателей. Ключевым моментом учений была высадка большого парашютного десанта численностью в 2 тыс. человек. Впоследствии журнал "Крокодил" не без гордости описывал разговор об этом десанте, состоявшийся между "первым красным маршалом" и французскими военными, подошедшими к нему с вопросом:

" - По какому принципу командование устанавливает в приказе, кто должен прыгать? Товарищ Ворошилов ответил, что прыжки эти производятся на добровольных началах, никто никому не приказывает.

Французские офицеры не поверили наркому. Несмотря на общепринятые правила вежливости, они стали спрашивать приземлившихся товарищей... Бойцы отвечали оживленно, в один голос: - Никто не приказывал. Прыгает тот, кто хочет. Но мы любим парашютный спорт, поэтому столько желающих..." {1}

Вряд ли иностранцы и на этот раз поверили, будто в Красной Армии "никто никому не приказывает". Для чего же понадобилась Ворошилову эта маленькая, но явная ложь? Чтобы скрыть наши принципы отбора парашютистов? Но тогда вообще не следовало приглашать иностранцев на маневры, так как квалифицированный офицер способен и без подсказок, не задавая вопросов "в лоб", подсмотреть неизмеримо больше и сделать более глубокие выводы, чем сообщит ему чужой командующий открытым текстом. Французы, скорее всего, просто проверяли степень искренности нашего командования по отношению к нашему потенциальному союзнику - Франции. Если это так, то они получили в тот день от Ворошилова ясный отрицательный ответ: на доверительность рассчитывать не стоит. Про эту крохотную дипломатическую оплошность французская сторона, вероятно, скоро забыла; а советская сторона, вероятно, даже не осознала ее как ошибку. Но, как мне кажется, этот мимолетный эпизод - 1941 год в миниатюре; пока бескровный и нестрашный, он содержит просчет сам по себе, без трагических последствий. Ниже мы еще вернемся к этому краткому диалогу.

...О кошмарном июне 1941 года и о поразившем мир договоре о ненападении между Берлином и Москвой 23 августа 1939 года написано множество серьезных трудов. Однако по ходу работы над этой книгой я все больше убеждался, что главный промах был совершен нашим правительством вовсе не в 1939 году, а к подлинному своему краху политика Сталина пришла не в 1941-м. На мой взгляд, то, что случилось 22 июня 1941 года, не было трагической случайностью, следствием одного грубого просчета. Только так и могла начаться эта война. Именно к такому, и ни к какому другому, началу войны долгие годы шло дело. В процессе принятия главных решений, в "телосложении" армии таилась предрасположенность к катастрофе. Для установления истины необходим "медосмотр" политики и идеологии, системы командования и управления. Бесполезно описывать причины происшедшего в двух словах. Это - история болезни. Но чтобы охватить ее одним взглядом, нам с читателем придется пройти извилистый, неблизкий путь, заглядывая не только в 30-е, но и в 20-е годы. Это похоже на подъем по узкой винтовой лестнице во мраке догадок и вопросов - и вдруг попадаешь на площадку, с которой открывается широкая и четкая панорама: как "страну огромную" вели прямиком навстречу смерчу фашистского нападения и неописуемого фашистского геноцида. Так, спустя полвека вели пассажирский теплоход "Адмирал Нахимов": за минуту до столкновения на капитанском мостике поняли, что сейчас произойдет, засуетились, пытаясь что-то сделать, но было поздно. Нос тяжелого сухогруза неотвратимо надвинулся и ударил, убив ни в чем не повинных, ничего такого не ожидавших людей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

{1}Крокодил. 1938 No5. с.11.

Тирании бывают разные

Кто и как определял военную политику в СССР в довоенные времена? Не ответив на этот вопрос, мы не сможем начать поиски причин поражений 1941 года. Общих представлений недостаточно. Попытаемся определить с максимально возможной точностью организации и лица, принимавшие главные решения. Оказывается, это не сложно сделать. Так уж сложилась история.

1 июня 1928 года Бухарин, тогда еще не исключенный из Политбюро, еще лидер партии и признанный теоретик, а не "японо-немецкий шпион", написал письмо Сталину. В нем, среди прочего, были и такие слова:

"Мы ни разу, даже в самой узкой среде, даже в понедельник, ни разу, повторяю, не обсуждали общих вопросов политики... Мы и вся партия не имеем никакого целостного плана... У нас нет ни линии, ни общего мнения... Мы даже перестали говорить на эти темы... Но если разрушена даже центральная мыслительная лаборатория, если между собой без боязни и заподозриваний по совести нельзя обсудить важнейшие вопросы политики, тогда положение становится опасным... У нас нет обдумыванья..." {1}

Итак, за много лет до нападения Гитлера руководство компартии и страны как будто не имеет никакой линии? Так ли это? Решения вообще никто не принимает? Время показало, что в данном случае Бухарин был не прав. Сталин отлично сознавал значение долгосрочного планирования, и читать ему нотации на этот счет не стоило. Здесь не имеются в виду всем известные государственные пятилетние планы. Я говорю о тайном, для себя, планировании шагов и действий.

Работавший перед войной в Генштабе М. В. Захаров передает со слов тогдашнего начальника Генштаба Б. М. Шапошникова такой разговор его со Сталиным:

"В ходе доклада, рассказывал Б. М. Шапошников, он намекнул И. В. Сталину о своей большой загруженности текущими делами. Выслушав доклад, И. В. Сталин слегка усмехнулся, а потом заметил, что начальник Генштаба обязан спланировать свою работу так, чтобы текущие дела не занимали у него более четырех часов в сутки. Остальное время он должен лежать на диване и думать только о будущем"{2}.

Эта фраза, очевидно, заинтересовала собеседника вождя, раз она дошла до нас. "Обдумывание", как видим, имело место, но пряталось в извилинах мозга Сталина. Да и как можно обсуждать "линию" с людьми, которых она приведет к стенке? Ведь Сталин не только физически уничтожил большинство членов ЦК партии и Политбюро 20-х годов; даже пережившие все волны репрессий "ближайшие соратники" висели на волоске. Одни из них могли считаться, строго говоря, "членами семьи врага народа", так как у них были репрессированы ближайшие родственники (Молотов, Каганович, Калинин); других Сталин в разное время всерьез обвинял в предательстве (Молотов, Микоян, Ворошилов). Лазарь Каганович, находясь на пенсии, в частном разговоре как-то признался, что при Сталине боялся по ночам уличного визга тормозов. Вряд ли в 20-е годы все они согласились бы на такое будущее для самих себя. Подлинная (а не рекламируемая) генеральная линия, вопреки впечатлению Бухарина, существовала, но она была строго засекречена ото всех. Достаточно полное представление о ней имел только один человек на свете. Сталин много раз противоречил сам себе, круто менял курс категорически опровергал назавтра то, что категорически утверждал позавчера; выступал против своего же "культа личности". Но нигде и никогда он не формулировал свои настоящие замыслы от "а" до "я". Рискну предсказать: рассекречивание каких угодно архивов не даст нам в руки документа, в котором бы Иосиф Виссарионович откровенно излагал свои концепции и свою политическую стратегию. Он вел себя, как зверь, запутывающий следы, или как футболист-нападающий, обводящий соперников каскадом финтов и ложных движений. Быть может, секретность и блеф присутствуют в той или иной дозе в политическом стиле всех деятелей всех времен, но Сталин начиная с 1937 года вообще избавил себя от необходимости кому-либо всерьез объяснять свои решения и поступки. Многочисленные мемуаристы, описывающие довоенные совещания в Кремле, не приводят, насколько мне известно, ни одного случая живой дискуссии, настоящего обмена аргументами между Сталиным и кем-либо из присутствовавших. Обычно хозяин кабинета прохаживался, не мешая гостям высказываться и спорить, а в какой-то момент (порой внезапно) объявлял свое решение. Он часто задавал вопросы выступающим, но очень редко мотивировал свои окончательные приговоры. И мотивировки эти были предельно краткими. Так, он в один прекрасный день прекратил строительство многобашенных танков (которое до тех пор поддерживал), сказав: "Нечего делать из танка "Мюр и Мерилиз" (название крупного московского универмага со множеством башенок на крыше). Он хотел, чтобы исполнили его волю, но не хотел, чтобы поняли его мысли. С этой целью он время от времени устраивал домашний театр абсурда: например, на одном из послевоенных заседаний Политбюро вышел из кабинета, сказав, что хочет позвонить Мао Цзэдуну и попросить сто миллионов долларов взаймы, а вернувшись, заявил, что Мао дать в долг согласен, но мы брать не будем. Пересказывавший эту сцену Хрущев счел ее проявлением старческого маразма, между тем как такие действия Сталина хорошо согласуются со сказанными им однажды словами о том, что в политике одной логики мало, для достижения успеха нужны и парадоксы. По свидетельству работавшего в Кремле переводчиком Н. Т. Федоренко, "Сталин вообще редко смотрел на собеседника. Его взгляд обычно был обращен куда-то в сторону... Сталин искусно носил маску, за которой скрывалось нечто непостижимое... Весь его облик, манера держаться, беседовать как бы говорили окружающим, что власть должна быть таинственной, ибо сила власти в ее неразгаданности... Достаточно было появиться Сталину, как все будто переставали дышать, замирали. Вместе с ним приходила опасность" {3}.