Вокруг света - Андрей Ренников

— С тех пор блуждаю… Нет покоя, пристанища. Горе мне!

Привидение молча постояло еще некоторое время, провело рукой по голове Ольги Ивановны, дунуло в лицо Степану Александровичу. Затем, не добившись ничего, направилось к детской кровати, сердито сдернуло с Мити одеяло.

— Проснись хоть ты… дрянной мальчишка! Я здесь!

— А кто? — обиженно открыл глаза Митя, натягивая на себя одеяло.

— Я, привидение! Ууу!

— А что такое привидение?

— Призрак я! Бездомный! Убили в шестнадцатом веке.

— А что такое призрак?

— Дух! Бесплотный дух. Нет покоя нигде. Блуждаю!

— А что такое бесплотный?..

Митя не договорил, закрыл глаза. Загрохотали в ответ цепи, запрыгала на месте разгневанная фигура. А из–за стены послышались возмущенные голоса, раздался энергичный стук в перегородку:

— Дю кальм, силь ву плэ! Силанс!

Воротилов еще не ложился. Сидел у стола, с увлечением вычерчивая изобретенный им аппарат, на который предполагал взять патент. Изобретение должно было предохранять пешеходов от автомобилей и представляло собой легкую металлическую сетку с резиновыми буферами с четырех сторон.

Перспективы были чрезвычайно заманчивы: себестоимость 800 франков, продавать можно за 2.000, комиссионных — 40 процентов, чистого дохода 400. Если из всех пешеходов мировых столиц аппарат приобретут только два процента, и то получится не меньше миллиона. Значит, четыреста на один миллион — 400 миллионов.

— Ки э ла? — удивленно спросил Воротилов, оборачиваясь. В коридоре, возле дверей, он ясно услышал громыхание цепей и тяжкий вздох.

— Иван Николаевич, вы?

Вздох повторился. Воротилов подошел к дверям, распахнул.

— Кто здесь?

В темном коридоре неподвижно стояло привидение огромного роста, испуская таинственный фосфорический свет.

— Призрак? — деловито спросил Воротилов, с любопытством всматриваясь в фигуру.

— Привидение… — мрачно кивнув головой, ответил Дух.

— Ко мне? Или к соседям?

— К тебе.

— В таком случае, антрэ!

Воротилов любезно посторонился, пропустил привидение. Пока Дух располагался у стены, в мозгу Воротилова уже шла лихорадочная работа. Предохранительная сетка против автомобилей, конечно, в данном случае не пригодится. Но разве можно не использовать такого визита? Призраки на улице не валяются. Спрос на все мистическое очень велик.

— По случаю Рождества изволили заглянуть? — закуривая папиросу, задумчиво сел Воротилов в кресло.

— Да… Пугать хожу православных. Страх наводить.

— Ну, что же. Дело хорошее. А что: пугаются? Не желаете ли, кстати, папиросочки? Хотя синенькие, дрянь, но все таки…

— Не курю я. Нет мне покоя! Блуждаю!

— Ах, уж не говорите. Я сам, голубчик, который год в таком положении. А у вас какие условия? Сдельно пугаете? Или помесячно?

— Без отдыха… Каждую ночь. Под Рождество особенно… С шестнадцатого века брожу…

— С шестнадцатого? Это, действительно… Стаж. Можно сказать — спесиалитэ. А из–за чего это с вами, если не секрет?

— Не погребен. Убили по приказу царя. В подвале оставили. Нет пристанища. Нигде…

— Так, так… Не погребли. Понимаю. А знаете что?

Воротилов встал, быстро направился к Духу.

— Я могу предложить вам отличную комбинацию, — взяв Духа за отворот савана, радостно произнес он. — Я вас погребу, хотите? Вы мне укажете точный адрес, где ваше тело лежит, и я спишусь, с кем нужно, в России. А вы, со своей стороны, заключите со мной договор на два года с условием ежедневно выступать в кабаре. Всю организацию дела я беру в свои руки. Переговоры с ресторанами, реклама, помещения — это все я. Вы только появляетесь, громыхаете цепями и стонете. Если публика пожелает потрогать руками, чтобы убедиться в бестелесности, вы сопротивляться не будете. Весь доход с предприятия в течение двух лет получаю, конечно, я, деньги вам все равно не нужны. Ну, а тем временем я списываюсь с Россией, мои люди выкапывают вас из подвала и, по истечении срока контракта, хоронят. По рукам?

— Я ухожу… — побледнело привидение, отступая к дверям. — Я не могу. Чур меня!

— Что? Невыгодно? Погодите. Одну минутку. Ну, хорошо, не два года, а полтора. К 25 июля будущего… Идет?

— Чур меня!

— Год, в таком случае! Черт с тобой! Год! Что? И это не годится? Не понимаю! С шестнадцатого века блуждает, а один год потерпеть не в состоянии. Привидение! Мы еще обсудим! Привидение!

Воротилов подскочил к двери, захлопнул, чтобы не дать возможности призраку уйти обратно. Заметавшись по комнате, Дух бросился ко второй двери, ведшей в соседний номер, торопливо сбил с ног цепи, стал протискиваться сквозь замочную скважину.

— Полгода! Согласен! Три месяца! Месяц! — восклицал между тем Воротилов, держа Духа за подол и стараясь втянуть обратно в комнату. — Похороны по первому разряду! Доход пополам! Не хочешь? Идиот!

Кончалась ночь. Пропели вторые петухи. Уже готовились к своей очереди третьи. На улицах Бийанкура было пустынно и тихо. Дождь по–прежнему шел. Ветер по–прежнему выл. Мрачно глядели с разных углов черные окна закрытых ресторанов. И только в одном из них неясно дрожал в стекле слабый фосфорический свет.

За столом, покрытым белой бумагой с красными винными пятнами, сидели два призрака. Один уныло смотрел

через окно в темное небо. Другой нервно ерзал, испуганно оглядываясь по сторонам.

— А это не он? Приближается!

— Да брось ты. Все время мерещится. Ящик это, не человек.

— Ящик? Да, да. Верно. Ящик. Ах, Господи, Господи! Ночь–то какая! Ветер. Дождь. Ни зги не видно. Всюду чудятся люди… Хоть бы утро скорее!

РУССКИМ ИНТЕРНАЦИОНАЛ

После свержения большевиков, когда эмиграция вернется в Россию, в Петербурге можно будет наблюдать любопытные бытовые сценки…

Вагон трамвая № 3 по–прежнему ходит от Новой Деревни до Балтийского вокзала. Народу много. Душно. Среди стука колес и звона окон слышны отрывки бесед, отдельные фразы.

— Ох, как жарко! Будто не Петербург, а Лемнос.

— Что Лемнос! Наш Сиди — Бишр вспомнишь.

— Мсье! Вы уронили пакет. Вот.

— Хвала лепо.

— Что? Сербской эвакуации? Вот приятно! Позвольте познакомиться: Журавлев. Тоже эсхаесец.

— Врло задоволен… Птичкин. Давно в Петербурге?

— Еденаедцать месяцев. Вы — белградец?

— Нет. Вранячкой Бани. А вы? Сараевский? Как же, бывал в Сараеве. Лепо. Прекрасный городок. Лукина, случайно, не знали?

— Господи! Как не знать. Приятели. Вместе в кинематографе в оркестре играли. Он на флейте, а я капельдинером.

— Доннер веттер! — раздается рядом с сербскими пассажирами сердитый голос. — Не толкайтесь, майн герр, когда разговариваете. Это вам не Тиргартен во время альге- майна штрайка.

— Действительно, субъект! Ляля, отодвинься. Сао джип, дингай геби чака деджазмач.

— Бер мытаф, мама, не обращай внимания. Беребеви альга ферендж чыки чыки.

— Сударыня, прошу вас не ругаться. Я не виноват, что тесно.

— Никто вас не трогает, мсье. Я просто разговариваю с дочерью по–абиссински.

— Мсье! Эйэ ла бонтэ, передайте деньги ресеверу. Мерси бьен. Плетиль? Десять сантимов? Виноват — копеек? А я думал пять. Экскюзэ муа.

— Битте шен.

— Кому еще билеты? Господа! Прошу билеты! — раздается зычный возглас кондуктора.

— До краю, — сует деньги старушка.

— А мне до гар Монпарнасс. Пардон. До Балтийского.

— Нет, — слышится голос одного загорелого пассажира, — тигров мне не приходилось бить, но льва одного подстрелил, это верно. Возле Маракеша, знаете, к югу. Идем как–то мы, французы, на наш форт Кебиль, устали здорово после перестрелки с марокканцами. А тут вой… Лев ревет. Сержант и говорит: «Волонтеры, вперед! Кто хочет успокоить льва?» Была не была, думаю, целый день с марокканцами дрался, трудно, что ли, еще полчаса пострелять? А для русского престижа как–никак полезно. Вот и вызвался… Трое нас было — русские все.

— Убили?

— Уй.

— Мне в Бразилии не пришлось диких зверей встречать. Все в городах жил. Зато змей видел. Здоровенная это штука, сеньор, боа констриктор. Бревно. Я против змей там даже прибор изобрел, знаете: антисерпантин. Патент у бразильцев взял. На подоконник, если хотите ночью с открытым окном спать, кладется во всю ширину эдакая доска, а сверху окна в раме ходит тяжелый нож. Как в гильотине. Змее достаточно влезть на доску и добраться до середины, как нож вдруг падает — и трах. Тутто финито.

— Так, батенька, не только змею убить можно. И хозяин, если забудет да выглянет ночью в окно, тоже здорово пострадает.

— Си, синьор, может. Только хозяева–то там кто? Португальцы. Пусть сами и берегутся.

В вагон входит вместе с каким–то странным мужчиной молоденькая дама. Берется за ремень, подвешенный к потолку, оглядывается.