Красные пианисты - Игорь Бондаренко

 Только тут, на приеме у Гелоу, Эдит узнала о войне с Россией. Взволнованная, она почти подбежала к Футу:

 — Немцы напали на Россию! — скороговоркой выпалила Эдит.

 — Еще одна война? Сколько можно? — невозмутимо заметил англичанин.

 Вечер стоял душный. Настежь открытые окна, выходившие в сторону Альп со снежными вершинами, не смягчали жары.

 Немного освободившись от гостей, Сильвия подошла к Александру с бокалом шампанского в руке. Оно искрилось на свету. Фут тоже держал бокал с шампанским.

 В отличие от Перро муж Сильвии был по-южному ревнив и подозрителен, поэтому ей приходилось глубоко прятать симпатию, которую она питала к англичанину.

 Высокий мужчина во фраке и стройная женщина в черном платье стояли с бокалами в руках, улыбались друг другу, и никто бы не мог подумать, что они, а вернее, она говорила о таких серьезных вещах:

 — Вы не верили, что немцы скоро нападут на русских. Маршал Антонеску будет с Гитлером. Мне страшно, Александр.

 — Чего вам бояться, дорогая?

 — Пламя войны охватило почти всю Европу. Оно доберется и сюда!..

 — Швейцария — благословенный уголок. Я думаю, Бог этого не допустит.

 — Но разве вы не знаете, что Гитлер считает Берн, Базель и Цюрих немецкими городами?

 — У этого господина завидный аппетит. Но как бы война с Россией ему не испортила его.

 — Вы верите, что Россия сможет долго продержаться?

 — Я думаю, что моя страна поможет России.

 — А если бы вы сейчас были в Англии, вас бы призвали в армию?

 — Я уже говорил вам, я белобилетник. Иначе я бы не стоял здесь с вами.

 — Подумать только: мы принадлежим с вами к двум враждующим державам. Какая нелепость!

 — Война вообще нелепость. Я бы собрал всех зачинщиков войны и высадил на необитаемый остров. Пусть бы они там перегрызли друг другу глотки.

 В это время в зал вошли музыканты, приглашенные Сильвией Гелоу.

 — Простите, я должна заняться концертом.

 Гости стали рассаживаться. Александр Фут занял место в большом удобном кресле.

 Перед концертом Сильвия Гелоу сказала несколько слов о композиторе, музыку которого им предстояло послушать. Румынский композитор Сигизмунд Тоцуда — воспитанник Клужской консерватории и музыкальной академии «Санта Сесилия» — был еще довольно молод. Ему исполнилось всего тридцать три года. Однако не только в Румынии, но и за рубежом его музыка пользовалась успехом. Этот успех объяснялся тем, что композитор опирался в своей работе на национальные фольклорные мелодии.

 Гостям было предложено послушать концерт для струнного оркестра.

 Во время концерта Александру Футу было интересно наблюдать за музыкантами. Уже по тому, как вел себя тот или иной музыкант, можно было судить о его характере. Вот этот чернявый, с виолончелью… В игре, казалось, принимают участие не только его пальцы, но и каждая клеточка его тела. И конечно же, лицо. Его мимика постоянно менялась.

 Рядом с ним — изящная девушка в черном платье с арфой. Как хорошо смотрятся эти два «инструмента»: гибкое человеческое тело, созданное природой, и арфа, творение рук людских.

 Когда концерт закончился, Сильвия Гелоу спросила Фута, как ему понравился Тоцуда.

 — Эта музыка рождена народом, еще не испорченным цивилизацией. Она течет плавно, как река на равнине. Такова и жизнь этого народа — простая и естественная.

 — Вы это хорошо сказали, Александр.

 Около двух часов ночи гости стали разъезжаться. Фута домой подвезла Эдит на своем «шевроле».

 По дороге они болтали о всякой всячине, и лишь перед Лозанной Эдит спросила:

 — Что это весь вечер тебе напевала Сильвия?

 — Сначала она говорила о политике. Потом о музыке.

 — Только и всего?..

 — Разве я дал повод для ревности?

 — Нет, Александр, нет…

 У дома они попрощались. Фут поднялся к себе наверх. Он немного устал. Александр принял ванну и сварил кофе. Кофе его освежил.

 Из тайника он достал передатчик, развесил антенну. В четвертом часу ночи он вышел в эфир:

 «В этот исторический час с неизменной верностью, с удвоенной энергией будем стоять на передовом посту.

 Дора».

 Это была первая радиограмма, отправленная группой Радо в Центр.

Глава шестая

Вернувшись из Лозанны, Радо пошел к Эдуарду и Ольге Хаммель, двум своим радистам, проживающим в Женеве. Они уже знали о начале военных действий Германии против СССР.

 Супруги Хаммель держали радиомагазин. Эдуард отлично разбирался в радиоделе. Он сам собрал передатчик, который хранился в надежном тайнике. Ольга тоже умела обращаться с передатчиком. Работать ключом их обучил Александр Фут.

 До начала войны Шандор Радо передавал информацию в Москву через связных. Радисты были на «консервации».

 С нападением на СССР война охватила весь Европейский континент, паспортный режим становился таким, что пользоваться связными не представлялось возможным. Настало время пустить в дело передатчики.

 Как всегда, в доме Хаммель Радо встретили с радостью.

 В полдень они слушали Москву.

 — Почему выступил Молотов, а не Сталин? — спросила Ольга.

 — Очевидно, Советскому правительству надо сперва во всем разобраться. Я думаю, Сталин выступит в ближайшие дни, — сказал Радо.

 Договорившись о следующей встрече, Радо поспешил домой.

 Шандор рассказал Лене о встрече с Футом и супругами Хаммель. Лена сообщила мужу о том, что она договорилась о встрече с Рашель Дюбендорфер и Паулем Бехтером.

 Из соседней комнаты доносилась веселая музыка. Приемник был включен. Шандор едва заметно кивнул, и Лена поняла его жест.

 — Это Берлин, — сказала она.

 — Веселятся, — коротко бросил Радо.

 — О нападении Германии на СССР передало радио Виши, Мадрид и Стокгольм, — сообщила Лена.

 Вечером Лена и Шандор отправились к Рашель Дюбендорфер и Паулю Бехтеру.

 Солнце уже зашло за горы. Розовым отсвечивали облака. Со стороны Женевского озера веяло прохладой. Часто именно здесь, на набережной Женевского озера, Радо встречался с Дюбендорфер. Рашель и Пауль были единственными из помощников Радо, кто знал настоящие его имя и фамилию.

 Рашель Дюбендорфер в свое время работала машинисткой в ЦК Германской компартии. Пауль Бехтер, ее супруг (хотя их брак и не был зарегистрирован), тоже знал Радо и Лену. В двадцатые годы, когда Радо и Елена Янзен решили пожениться, у них возникли трудности формального характера, и Пауль Бехтер, депутат ландтага от социал-демократической партии, быстро, своей властью помог преодолеть эти формальности.

 Дверь супругам Радо открыла Рашель. Она была красивой женщиной. Ее черные волосы, искусно уложенные, обрамляли белое, немного полноватое лицо.

 Лена и Рашель обнялись. Радо пожал ей руку. В это время вошел Бехтер.

 — А мы уже вас заждались, — сказал он. Бехтер был выше ростом, и, разговаривая с ним, Шандору приходилось несколько задирать голову.

 — Проходите, — сказала Рашель, — сейчас будем пить кофе.

 В гостиной стол уже был накрыт белой скатертью. Рашель успела прихватить с собой из Германии кое-что из посуды. Небольшие в цветочках чашечки из майсенского фарфора украшали стол.

 — Этот безумец решился! — начал разговор Пауль.

 — Да, он зашел далеко, — согласился Шандор. — А ведь его можно было остановить.

 — О чем говорить теперь, — безнадежно махнул рукой Бехтер. Это был их давний спор: почему произошел раскол в рядах немецкого рабочего движения.

 — Его можно было остановить и позже, перед Мюнхеном, — заметил Радо.

 — Упущено много возможностей, — согласился Бетхер.

 — Сегодня вечером должен выступить Черчилль, — сообщила Рашель.

 — Тогда надо включить приемник.

 Лондон передавал богослужение. Но вот оно закончилось, и диктор объявил, что перед микрофоном премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль.

 Черчилль заговорил негромко, но в комнате стояла такая тишина, что даже шептание листьев из сада отчетливо доносилось в раскрытое окно.

 Черчилль говорил медленно, как мог говорить уже немолодой и усталый человек. Но постепенно голос его креп, набирал силу.

 «За последние двадцать шесть лет не было более последовательного противника коммунизма, нежели я. Я не возьму назад ни одного своего слова, сказанного против коммунизма, но сейчас я вижу русских солдат, стоящих на пороге своего дома, где их матери и жены молятся — да, ибо бывают времена, когда молятся все, — о безопасности своих близких. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства существования с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная военная машина… Я вижу также серую вымуштрованную, послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся подобно тучам ползущей саранчи…»