Тихий гром. Книги первая и вторая - Петр Смычагин

Дарья, зажимая в руках прихваткой огромный, бурлящий кипятком чугун, чебурахнула из него щелок в поставленное на пол у печи корыто. Едкий белый пар клубами повалил по избе, защекотал в носу у Михайлы.

— Ты, Даша, стираться налаживаешься, что ль? — спросил он, чихнув.

— Холсты стлать налаживаюсь, батюшка, — бойко ответила Дарья, отскочив от горячего пара и почти бросив чугун, прокаливший сквозь тряпку руки.

Чугун ударился о корыто, задребезжал, поскольку в нем уже была по кромке трещина, и затих. Будь на месте Дарьи любая другая сноха, дед оговорил бы ее за то, что не бережет добро, но тут только покрякал многозначительно и, словно бы раздумывая про себя, невнятно молвил:

— Рановато, чать, холсты-то стлать: снежище вон какой. И сверху нет-нет да подвалит.

— А мы с Настасьей, батюшка, полянку на задах нашли подходящую. Там, на косогоре, к речке.

Ничего не ответил дед. Любил он ее, эту младшую занозистую сноху, да, пожалуй, чуток и побаивался.

Дарья, рослая, стройная и красивая баба, могла ошарашить даже свекра-батюшку, если лез не в свои дела, таким словцом, что у того язык отнимался. Ростом и сложением не уступала Макару, мужу своему. И поколачивал он ее реденько, но она на него руки не поднимала. Сейчас была она на сносях и от этого вроде бы даже больше похорошела.

Дед Михайла, еще с вечера определив всем мужикам работу, ревниво, дотошно теперь следил за тем, чтобы дело было сделано именно так, как вчера обрешили.

Мирону сегодня ехать в станицу Бродовскую, к крепкому казаку Смирнову на поклон. Ежели надо, не пожалеет мужик спины, поклонится. Раз пять уж побывали у него за зиму Рословы, и сам дед ездил туда дважды, но толку не добились. Велел еще перед весной приехать. Землица у него удобная, от хутора совсем недалечко. Взять бы в аренду. А казак чего-то жмется, ломается, тянет. Видать, кто-то из хуторских потолще постельку стелет, чем Рословы. Да и Рословых Смирнову отшибать не хочется. Заимка его недалеко от хутора Лебедевского: летом какая-нибудь нужда обязательно в кузню к Тихону загонит.

Последний раз порешили спытать счастья, а там хоть за тридевять земель ищи. Да и весна уж настигает, успеть надо.

Макару с Митькой — сено возить сегодня. А потом всю неделю, оставив хозяйство на баб и ребятишек, большой артелью мужики будут вывозить лес из-под села Борового.

Давно теснотились Рословы в своей избе. И содомом, и вертепом честили эту избу втихомолку бабы. Теперь пришла пора новую ставить.

Убраться со скотиной и позавтракать успели, как всегда, до свету и — все по своим местам.

Мирон, приодевшись по-праздничному: в черной борчатке с мерлушковым черным воротником и такой же опушкой на шапке, в новых пимах, закладывал в кошеву Ветерка, гнедого жеребца. Тут же, во дворе, возились Макар с Митькой, готовя пятеро саней под сено.

Продернув через кольцо под дугой повод, Мирон подвязал его повыше, похлопал по крутой шее Ветерка. Тот косил фиолетовым глазом, нетерпеливо фыркал, перебирая ногами на месте.

— Митя, сынок, — позвал Мирон, удерживая коня под уздцы, — отопри-ка вороты.

Едва распахнулись ворота, жеребец, выбив копытом мерзлые брызги, вынес кошеву вместе с седоком на улицу, круто навалившись, повернул направо и пошел хорошей, спорой рысью.

Не вихрилась за кошевой Мирона поземка, потому как подтаивавшая днями дорога теперь подмерзла, остекленела, и кованые полозья скользили по ней легко. Только в Сладком логу дорогу перехватило ночной метелью, а в утренней тишине по логу холстами выстелился густой белесый туман.

Натягивая вожжи и упираясь ногами в передок кошевы, Мирон подставлял бородатое лицо встречному ветру, вдыхал бодрящий морозный воздух с едва ощутимой примесью конского пота. И часа не понадобится, чтобы домчаться до Бродовской, еще до солнышка там будет Мирон, Смирнова наверняка застанет дома. Только удастся ли поездка и на этот раз?

Какое-то тяжелое, нехорошее предчувствие и сомнения начали одолевать Мирона с середины пути. По мере приближения к станице волнение нарастало, уже не радовало мужика это прекрасное утро, не тешили надежды…

Два срока арендовали Рословы удобный и плодородный участок у Смирнова. За четыре года сблизились изрядно, и Рословы дорожили этой дружбой с богатым и влиятельным казаком, брат которого не первый год ходил в станичных атаманах. А теперь вот с самой осени чего-то выламывается казак: и землю не отдает, и не отказывает по-настоящему, и об арендной цене помалкивает. Рословы тоже с прибавкой не набиваются — нечем прибавлять-то, избу новую ставить надо.

Быстро мелькали придорожные березовые колки, покрытые праздничным серебром инея. Кошева то взлетала на белые горбившиеся возвышенности, то скатывалась в низины. Выехав на последний высокий взлобок, Мирон увидел далеко внизу станицу с церковью, с богатыми казачьими домами, прикрытыми легкой утренней дымкой. С речки наплывал туман, клубившийся особенно густо в тех местах, где вода не замерзала. Над бродом выворачивались белые барашки.

Но взгляд Мирона привлек совсем иной предмет: внизу, на выезде из Бродовской, показалась парная упряжка, пока еще плохо различимая. Выехать из станицы в эту пору мог любой житель, но кони показались ему знакомыми. И чем более сближались подводы, тем больше Мирон укреплялся в своей догадке: Прошечка это, Прокопий Силыч Полнов, сосед Рословых, Мирону — кум. Живет он богато, по-хуторски, лавку содержит и новый дом за речкой возводит, мужик малорослый, сполошный и своенравный.

— Здорово, кум! — еще издали весело крикнул Прошечка.

— Здорово! — неохотно ответил Мирон.

— Долго спишь, черт-дурак! — засмеялся Прошечка, проезжая возле Мирона. — На базаре теперь уж все горшки либо продали, либо перебили.

«Черт-дурак» — это присловие такое у Прошечки. На него уж редко кто обижался за эти слова. И не в них дело. Да не у Смирнова ли он побывал и не намек ли в его словах на главное? Знал Мирон, что Прошечка не раз к Смирнову заглядывал в эту зиму, но только теперь вдруг осенило его, из-за чего увивался там мужик. И до того это ясно ему стало, что хоть тут же заворачивай Ветерка да поезжай обратно. Однако не завернул.

— Ранняя пташечка уж носик, знать, прочищает, — вздохнул он, подшевелив вожжой коня, — а поздняя еще глазки продирает…

Остановившись у новых крашеных ворот, Мирон привязал за железное кольцо на столбе Ветерка и поспешил в просторный смирновский дом. Все здесь было и скроено ладно, и сшито крепко. Дом двухэтажный, низ кирпичный, верх рубленный из ровных сосновых бревен. Крыша из жести. Все придворные постройки — тоже под жестью. Соломы и в помине нет.

— Хозяин дома? — поздоровавшись и перекрывая заливистый лай кобеля, спросил Мирон у работника, подметавшего двор.

— Дома, — ответил тот, указывая на высокое крыльцо.

— О, да знать, Мирон Михалыч пожаловал! — радушно встретил его хозяин. — Проходи в горницу: бабы толкутся тут. — Но раздеться не предложил. Видать, на долгий разговор не рассчитывает. — Садись вон на стул… Ты чего ж это припозднился-то, Михалыч?

— Да ведь солнушка пока не взошла, — как бы оправдываясь, ответил Мирон, кряхтя и усаживаясь на стул возле стенки, недалеко от двери. — Куда же раньше-то? Ночью, что ль, будить?

— А Прошечка вон, сусед ваш, как баба лампу засветила, он и постучался в ворота. Не встрел ты его?

— На взвозе, вон за станицей встрел.

— Вот с им у нас и вышла полюбовная ряда. Не постоял мужик за ценой.

— Дык нас-то чего ж ты за нос водил цельную зиму, Иван Василич? — Как ни сдерживался Мирон, эти слова вырвались у него гневно, даже сквозь обветренные щеки проступил заметный румянец.

— Не упущать же мне, Михалыч, живой доход из рук. Хоть до тебя доведись… Хлеб на базаре небось не тому продаешь, кто подешевле даст, а подороже норовишь сбыть.

— Ты нам про цену ничего не сказывал… Аль кума не мила, так и гостинцы постылы?

— Верно, не говорил про цену, — неохотно признался Смирнов, огромной ручищей прижимая надвое рассеченную метлу бороды, и тут же завертелся: — Дак ведь я не отказываю вам в земле-то.

— Как же не отказываешь, коли Прошечке все отдал?

— А чего вам не взять клин за Зеленым логом по той же цене, по старой?.. Правда, подальше малость…

— Как не подальше, коли за кестеровским наделом клин ентот. А землица там, чать, не сравняешь с этой… По сухому году все бугры плешинами станут. Работа одна на ей бестолковая… Ах, да господи, на чего ж нам строиться-то теперь? Чего она уродит!

— Дак ведь все в рай-то просятся, а смерти боятся. Не навяливаю того клина, не хошь — не бери.

Совсем жарко стало Мирону под борчатой черной шубой. Вспотел, завозился на стуле.

— «Не бери», — переговорил он бессовестного казака, — по чужим ранам да чужим салом мазать не убыточно… Ежели б ты по осени вот эдак сказал, как мы с батюшкой по первому разу у тебя были, могли бы еще где поискать. А то всю зиму держал нас возля себя, теперь вот оттолкнул…