Ради подруги - Александра Мадунц

Я оглядела окружающих. Три девицы и три молодых человека. Если б я пришла на экзамен, то могла бы смело заключать пари, что мне придется поставить пять двоек, зато один парень потянул бы на четыре или даже на пять. Он-то и направился ко мне.

— Ты, разумеется, Светик, — радостно известил меня он. — А я Андрей. Эдик много нам про тебя рассказывал. Не узнать тебя по его описанию было бы невозможно!

— Правда? — вежливо осведомилась я, судорожно думая, кто же такой этот мерзкий Эдик и не заявится ли он сюда. Вспомнила! Эдик — Светин хозяин. Она как-то жаловалась, что вместо денег ей часто выдают бумажки, которые работники фирмы называют «эдиками» — ими можно расплачиваться исключительно в принадлежащих Эдику магазинах.

— Эдик так тебя ценит! — продолжал Андрей. — Просто замечательно, что вы с ним согласились нам помочь. На первых порах у нас наверняка возникнут проблемы. Мы ведь так расширились совсем недавно. И все благодаря удивительным способностям Геннадия Борисовича, — и он повернулся к орангутаноподобному субъекту, внимательно изучающему мои ноги. — Он — душа и мозг нашего предприятия.

— Для тебя… блин… — Гена, — милостиво разрешил душа и мозг, вцепившись в мою руку и тряся ее в весьма крепком пожатии. — Эдька сказал, ты баба во! И ты — баба во!

— Спасибо, — пробормотала я, безуспешно пытаясь вырвать руку.

— И я ему сейчас скажу, — словно заезженная пластинка, повторил Гена, — ты баба во!

И, к моему ужасу, начал тыкать пальцами в кнопки мобильника. Я оцепенела. Неужели позвонит Эдику? Что же мне делать? Уж он-то прекрасно знает Светин голос!

— Эдька, — как сквозь пелену, услышала я, — она пришла. И она — баба во!

Поскольку ради телефона мою руку пришлось отпустить, я судорожно попятилась, надеясь скрыться. Бац! Я обернулась. Да что ж они все сгрудились на кухне, гады такие! На полу у моих ног лежал тот, который с галунами. И не так уж сильно я в него врезалась, честное слово. Просто неустойчивый какой-то попался.

— А это — заместитель Геннадия Борисовича, — проинформировал меня вездесущий Андрей. — В основном тебе придется работать именно с ним. Давайте я вам помогу, Николай Борисович!

Горько вздохнув, что ливрейный лакей оказался обыкновенным заместителем, я принесла свои извинения. Наверное, он их принял. По крайней мере, замычал, дохнул на меня винным перегаром и куда-то смылся. Я хотела последовать его примеру (в последнем пункте, разумеется), однако Андрей явно не желал прекращать свою деятельность экскурсовода.

— А я осуществляю менеджмент, — признался он почти шепотом, словно открывая великую тайну. — Ну, ты понимаешь?

— Да, — на всякий случай соврала я. — А кто это режет колбасу? Очень красивая девочка.

Я надеялась отвлечь ею внимание собеседника, однако он равнодушно кивнул:

— Это Вика, моя жена. Теперь она будет руководить одной из наших школ.

Слово «школа» меня несколько успокоило, хотя, честно говоря, я с трудом представляла себе окружающих пашущими на ниве образования. Но всерьез задуматься у меня не было времени, ибо в этот момент к Вике подошел Гена. Пошуровав рукой в блюде с колбасой, он гневно пророкотал: «Ты как режешь, блин!» — и, схватив девушку за волосы, добросовестно повозил ее лицом по

по блюду. Я созерцала происходящее молча, ибо лишилась дара речи. Почему молчали другие, не знаю. Вика быстро стряхнула с лица колбасу и приложила к носу салфетку, тут же пропитавшуюся кровью. Похоже, начальника это слегка проняло. Он скривился, вытащил из кармана какую-то купюру и небрежно сунул в вырез Викиного платья. Инцидент был исчерпан. Все вернулись к своим делам. Одна я стояла, как завороженная.

Первой мыслью было срочно отсюда бежать. А второй — что в подобных кругах, пожалуй, не шутят. И если Света уверяет, что ее убьют, это вовсе не фигура речи, а констатация факта. Раз женщину без особой причины тычут мордой в колбасу, что же с нею сотворят, когда причина будет иметься? Я должна создать подруге алиби. Даже хорошо, что Гена позвонил Эдику — лишний свидетель не помешает. И я обязана просидеть здесь подольше. И просижу!

Единственная поблажка, которую я себе позволила — это отказалась от идеи помочь с приготовлением пищи. Откровенно признаюсь, хозяйственные способности не являются самой выигрышной моей стороной. Более того, один мой знакомый, долгое время мечтавший на мне жениться, мгновенно исцелился, увидев, как я режу твердокопченую колбасу.

Я выползла из кухни обратно в зал. Народу прибавилось, еды на столах тоже. Особо нетерпеливые уже хватали куски прямо с блюд. А вот и бутерброды с икрой. Сейчас стащу один, и будь что будет! Сил больше нет терпеть! Я протянула руку — и снова ее опустила. Ведь я — это не я, а Света, и от моего поведения, быть может, зависит ее жизнь. А Света не стала бы воровать бутерброды. Она занялась бы совсем другим.

И я обреченно оглянулась по сторонам в поисках самого длинного мужчины в зале. Несомненно, вон тот. Значит, придется к нему пристать.

Скажу прямо, мне лично совершенно непонятно пристрастие Светы к пожарным каланчам. Мы с нею одинакового роста — между прочим, того самого, какой считался у древних римлян ростом Венеры — и в наш век манекенщиц выглядим скорее невысокими. Поэтому я предпочитаю мужчин… ну, разумеется, выше меня, однако на разумную величину… кому приятно постоянно задирать голову? Так вот, Свете приятно. При виде любого двухметрового субъекта она просто теряет разум. Не сомневаюсь, что за своего бывшего мужа она выскочила исключительно потому, что он был самым долговязым на курсе. Казалось бы, это должно было ее исцелить — да где там! До сих пор, описывая кого-нибудь, она первым делом упомянет рост, а в любой компании молниеносно притулится к какому-нибудь верзиле.

Я подошла к пожарной каланче. Легко сказать — притулится! Как же она это делает? Не скрою, мой личный опыт приставания фактически равняется нулю, в моей жизни превалируют иные интересы. Однако я сейчас — не я, а Света. И, бросив прощальный взгляд в сторону бутербродов, я лучезарно улыбнулась намеченной жертве.

Боюсь, от голода улыбка моя вышла чересчур плотоядной. По крайней мере, жертва попятилась.

— Вы не знаете, когда начало? — решила не прекращать атаки я.

Мой визави глянул на часы:

— Сейчас восемь. Уже на час опаздывают. Они и в школе опаздывали.

Опять эта школа! Вообще-то, Света могла бы объяснить, куда именно меня отправляет. Так и тянет спросить, что за школа, а спрашивать нельзя. Надо перевести разговор на другое… только помнить, что я Света… значит, ни о каком театре… и тем более о книгах… о… о…

И тут я с ужасом обнаружила, что мне безумно хочется заговорить о математике. Вот ведь незадача! Самое главное, я на самом деле — отнюдь не правоверный ученый и думаю о науке гораздо меньше, чем полагается. А уж в свободное время и вовсе о ней забываю и тем более не навязываю ее собеседникам. Но сейчас словно бес какой-то в меня вселился и требовал поведать каланче содержание первой теоремы о гомоморфизме. Понимаете ли, гомоморфный образ группы изоморфен фактор-группе по ядру гомоморфизма. Такая вот простенькая теоремка. Однако сомневаюсь, что Света выбрала бы ее в качестве инструмента обольщения. А я сейчас — Света и ни в коем случае не должна думать о гомоморфном образе группы! О чем угодно — лишь бы не о нем!

— А знаете, — снова сделала попытку я, — го… — я задохнулась от ужаса, но мужественно исправилась: — Голодно что-то.

Это каланче понравилось.

— Точно. Я уже всю буженину у них съел. Пошли!

И он подвел меня к вожделенным бутербродам. Однако не успела я откусить и куска, как наконец началось. Под звук аплодисментов в зале появились Гена, Вика в подновленном макияже и тип в галунах, с которым мне предстояло работать. Или Свете? Все-таки мне, потому что как Света намеревается объяснить ему свою метаморфозу, ума не приложу.

Пересказать торжественные речи я не берусь. Они были довольно долгими, но немногословными. Точнее, слов было достаточно, однако все одних и тех же. Звучал «блин», иногда разбавляемый мычанием. Еще фигурировали новый офис, евроремонт и школа. Больше я не поняла ничего — за исключением, пожалуй, того факта, что большинству из присутствующих грозило впоследствии старческое слабоумие. И не подумайте, что я кого-то оскорбляю — просто ставлю медицинский диагноз. Дело в том, что в обожаемом мною журнале «Наука и жизнь» одна из статей была посвящена этой весьма распространенной в последние десятилетия болезни, и в качестве главного признака ее приближения называлось нежелание индивидуума употреблять сложные предложения. С тех пор авторы большинства бестселлеров вызывают у меня живое сочувствие. Стоит мне прочесть: «Он сунул руку в карман. Вытащил пистолет. Взвел курок. И выстрелил. В нее», — как будущее писателя предстает передо мной в весьма мрачном свете. Так вот, будущее работников загадочной школы было не лучше. А статья мне запала в душу потому, что я впервые наткнулась на болезнь, симптомов которой пока не сумела найти у себя. Впрочем, возможно, дело в том, что до старости мне дожить не удастся.