Ради подруги - Александра Мадунц

Заинтересовавшись, я прочла опубликованную на той же странице статью и с горечью узнала, что столбики — это символ. Когда калорийность крысиного рациона снизили вдвое, почти вдвое увеличилась продолжительность жизни. Что уж говорить про пауков! Они и вовсе превратились в паучих аксакалов. Правда, людям советовали вступать на низкокалорийный путь лишь после двадцати, когда организм вполне сформирован, однако я, к сожалению, уже проскочила сей рубеж. К тому же требовалось не просто меньше есть, а умудряться при этом потреблять должное количество всех необходимых организму веществ. Ну, разве это не прямое указание на мюсли? Божий промысел, честное слово!

Вторым толчком к подвигу явилось стремление к экономии. Ну, стремление — мягко сказано. Невозможность без нее обойтись, поскольку моей зарплаты не хватает даже на потребительскую корзину, а ведь при нашем климате и самому непритязательному гражданину не обойтись только едой — требуются одежда и жилье. Я рассчитала, что европейский завтрак втрое дешевле моего, состоящего из бутербродов, и окончательно решилась.

Увы, радужные планы рассыпались, как карточный домик. Нам вечно тычут в нос пример цивилизованных стран и удивляются, почему у нас все иначе. Да потому, что в цивилизованных странах живут совсем другие существа. По крайней мере, желудки у них точно другие. Вероятно, французы или немцы способны позавтракать горстью зерен и после этого чувствовать себя вполне счастливыми, а в качестве обеда довольствуются «Сникерсом» (если, конечно, проголодались). Мне же придется смириться с тем, что мой столбик не дорастет до желаемых высот, и ничего тут не поделаешь.

Хотя начиналось все прилично. Я залила молоком четыре столовые ложки низкокалорийного кушанья и довольно бодро за него принялась. Должна признать, что насыщают мюсли поразительно. По крайней мере, ощущение безумной сытости возникло у меня гораздо раньше, чем четыре ложки были съедены. Обрадовавшись, я подсунула остатки маме и отправилась на работу.

Голод пронзил меня при подходе к институту. В свое оправданье могу лишь сказать, что добираюсь до института почти два часа. Страданья мои были неописуемы. Еды я с собой по привычке не взяла, а денег на буфет и вовсе не имела. Как я провела занятия, не знаю сама. Желудок выплясывал какой-то бешеный танец, а мозги одно за другим фабриковали видения различных вкусных блюд. Спас автоматизм. Возможно, с профессиональной точки зрения я оказалась даже в выигрыше, так как у меня резко повысилась свирепость, столь необходимая преподавателю и недостаточно развитая у меня в обычном состоянии.

Дома я вцепилась в ужин, словно не ела год. Следующий день пришелся на субботу, и через два часа после потребления мюсли я, не выдержав испытания, сделала себе пару бутербродов. Свой обычный завтрак. Таким образом, экономия, как всегда, обернулась своей полной противоположностью. Равно как и уменьшение калорийности. Я просто перешла на четырехразовое питание, добавив к рациону злаки. Однако такой вариант меня решительно не устраивал. В результате я упорно продолжала попытки воспитать организм на западный манер, надеясь, что рано или поздно он привыкнет и образумится. И обедов с собой в институт не брала. Нечего его баловать! Хватит того, что по выходным я иду у него на поводу и даю ему потачку.

Результатом этой воспитательной работы и являются мысли о еде, вытеснившие из моей головы даже Светины заботы. Впрочем, правду говорят, что насыщенная жизнь притупляет чувство голода. Из-за свалившихся на меня проблем мучения начались минимум на три часа позже, чем обычно. «Нет худа без добра» подействовало и на сей раз!

После звонка ноги сами понесли меня к выходу, поскольку прекрасно знали, что чем быстрее они будут двигаться, тем скорее попадут домой, где их ожидает вкусный ужин. Однако я велела ногам остановиться, а рукам полезть в Светин пакет. Первое, что мне попалось — это микроскопическая красная бархатная сумочка, обшитая бисером. Помимо помады, туши и зеркальца, внутри лежала записка с адресом. А также с указанием времени — «к девятнадцати часам». Домой смотаться мне явно не успеть. Придется занимать деньги у Насти, благо она сейчас в Доме Культуры, совсем под боком. К тому же там я смогу уединиться куда-нибудь и внимательно осмотреть полученный сверток. И с Настей посоветуюсь.

— Вот ты где! — раздался обличающий голос Курицына. — Ты что, на подоконнике сидишь?

Я вздохнула. Кто еще, застав меня на подоконнике, мог задать подобный вопрос?

Курицын когда-то учился со мной в одной группе, а теперь работал на той же кафедре. Еще в студенческие годы он славился на весь университет. Помню, мы обсуждали с подругами, в какой из групп мат-меха хуже обстоят дела с мужским обществом — а надо заметить, что количеством юношей наш факультет не блистал, и каждая из нас имела право пожаловаться. Однако самой обделенной единогласно была признана я, ибо, по меткому выражению Светы, в моей группе на двадцать девочек четыре мальчика, из которых один при виде любой особы женского пола пытается спрятаться под стол, другой алкоголик, третий негр, а четвертый вообще Курицын. Света, кстати, отработав с нами в институте год, уволилась и перешла в частную фирму, и я подозреваю, что, помимо странной преподавательской зарплаты, ее отпугнула перспектива вечно видеть перед собой это удивительное существо.

Чисто внешне Курицын был вполне похож на нормального человека, однако впечатление нормальности рассеивалось быстро. Он был патологически скуп, глуп и нахален. Если кто-нибудь подскакивает к тебе в очереди в буфет и, громко сопя, кричит: «Она должна была предупредить вас, что я здесь стоял! Возьми-ка мне котлету с картошкой, а деньги я отдам потом!», то можешь не сомневаться, что это Курицын и что денег ты не получишь никогда. Разумеется, никто не мешает тебе притвориться глухой и котлету с картошкой ему не взять, однако тогда будь готова к тому, что он схватит с тарелки твою, мотивируя это тем, что из-за твоей глупости не намерен оставаться голодным. Когда однажды он, давясь от жадности, неожиданно предложил угостить меня сушкой, весь мат-мех долго обсуждал сие потрясающее событие и поздравлял меня с великой честью стать предметом чувств знаменитости.

Увы, шутки были близки к истине. Курицын и впрямь стал оказывать мне знаки внимания. Его сопение вечно слышалось за моим плечом, а мои котлеты

чаще, чем чьи бы то ни было, перекочевывали в его желудок. Стоило мне повернуться в его сторону, как я была вынуждена упиваться рассказами о его выдающихся достоинствах. «Есть люди, для которых не существует невозможного, — повествовал мне Курицын, — и один из них — я. Иногда мне от этого даже не по себе. Впрочем, во все времена встречались избранники богов. Ты знаешь, что при последнем тестировании компьютер выдал мне характеристику — «редкий бриллиант»?»

Теперь бриллиант сверкал на нашей кафедре, доводя до исступления студентов и секретарш. Одна секретарша призналась мне, что в рабочие дни Курицына она всегда заранее пьет валерианку, а последнее время даже подумывает об элениуме. Я валерианку не пью — как-никак, закалена долголетним общением — однако и я не в силах спокойно переносить его потрясающую манеру подкарауливать меня после занятий и, неумолчно что-то бубня, провожать до дому.

Короче, я с понятным недоброжелательством ответила:

— Я уже ухожу. У меня нет времени.

— Хорошо, я с тобой. Все равно делать нечего.

— Я не домой, а к подруге. В Дом Культуры.

— Ага, — обрадовался Кирицын, — есть будете. В Доме Культуры часто еда остается, после банкетов всяких. Так я с вами. Не волнуйся, я не из нахлебников, так что свою долю честно внесу.

— Какую долю? — не поняла я.

— Вот! — и он гордо продемонстрировал мне пакетик кофе. — Тут написано — три в одном. Правда, по-английски, но для таких, как я, это не проблема. Так что хватит на три чашки — мне, тебе и подруге. А она за это меня угостит.

Я посмотрела на пакетик.

— Между прочим, три в одном означает, что в одной упаковке кофе, молоко и сахар. А порция всего одна. Кстати, сколько он стоит, Витя?

Курицын так и подскочил на месте от гнева.

— Ну, ничего себе! Одна порция! Надувательство сплошное. А сколько стоит, я не знаю. Я его взял.

— Из дому? — с надеждой спросила я.

— Да нет, из стола секретарши. А больше ничего съедобного там не было.

Я окинула редкий бриллиант ледяным взглядом, но бриллиант и глазом не моргнул. Пришлось действовать без обиняков.

— Лазить по чужим столам непорядочно. Ты это знаешь?

— Конечно. Но ведь я же никаких тайных записок там не искал. И не воровал ничего. Просто открыл ящик и достал кофе. Мне пить захотелось. Вот и все. Так я иду с тобой?

— Мы вовсе не собираемся есть, а будем мерить одежду. Так что, сам понимаешь, ты нам будешь мешать.