Отто фон Штиглиц - Андрей Готлибович Шопперт

ленточкой. А ведь тут, наверное, марокканские ковры. Но нет у них. Да и с Франками беда. Ну, зато благая весть есть. Нет лидера у франкистов, так как самого Франко нет. Хотелось на это надеяться. Нет, ну двести метров под откос. Точно нет. Почему не проверили? Вот и терзай теперь душу сомнениями. Сползал бы. Рука обожжена и ранена. Болит и дёргает. Ещё заражения не хватало. И раненых полно. Не до ползаний. Хорошо, хоть аптечку нашли и там йод есть и спирт с бинтами. Промыли раны и перевязали. На счастье все раны сквозные, но доктор нужен.

Альмандронес выбрали по той простой причине, что он не в сторону республиканцев. Тут просто ориентироваться, Республика на юге, фашисты на севере. Если Франко будут искать, а довольно много народу знало, куда и с кем он едет, то бросятся к линии фронта, догонять супостатов, ну, Брехт бы точно туда бросился искать ворогов и убивцев. Потому пошли в противоположную сторону. Глянули на карту, до городка пять км. Точно на север. По полям. Они как раз крушение с этой стороны железной дороги потерпели. Но дураков нет. Напрямую не пошли. Сделали крюк и как бы со стороны Гвадалахары пришли. Мы ёксель-моксель с фронта, вон все побитые и покалеченные ваши немецкие фроинды. Хайль Гитлер. Где тут яйко, млеко? Да и матка? В смысле матка Боска. Храм? Молитву за здравие и упокой отслужить.

– Ви есть католики? – спросил, разбуженный уже ночью, ввалившимися в городок дойчами.

– Я, я. Каталикос всех армян. Гостиница, яйко, млеко. Хотель. Больньица. Дьевочка. Я. Я. Фрау.

Этот гад алькальд знал немецкий. Не на пятёрку, на троечку, но знал. Зачем храм, а потому, что узнали у попавшегося по дороге аборигена, что при храме какой-то матери есть лекарь, который пользует местную паству. А ещё в этом маленьком селении и прокормиться будет не просто. Война все запасы повымела, тем более, селение недалеко от линии фронта. Бывали интенданты и не раз и не два. Может хоть у священника есть запас на чёрный день.

– Вас тридцать человек. У нас жителей чуть больше, как же мы вас всех приютим, херы?

– Мы не долго. Командование перебросит нас машинами в Ториху.

– О, тогда другое дело. Гутен Нахт. Велком. Вienvenido.

– Яйко, млеко? Лекарь?

– Для наших немецких друзей поищем. Вы сможете заплатить? – вот гусь этот алькальд Они, понимаешь, бросили своих фрау и киндеров, и приехали сюда биться за освобождение его страны от коммунизма, где у всех общие жёны будут. Вы хотите общих жён? А он тут у них марки вымогает. А, может, хочет? Вон, у него старушка. А соседка стоит у забора такая плотненькая чернявая. И седина в бороде есть. Напугали ежа голой … Но на самом деле, местных франкистких денег взяли в Сарагосе целый мешок. Чего не расстаться. В Мадриде они точно не пригодятся. Там свои песо или песеты. Нет, в Испании точно песеты. Это в Мексике песо.

– Конечно, сеньор алькальд, у нас есть деньги и мы честно расплатимся за медикаменты и продукты, ну и за жильё, если ваши добрые граждане решатся приютить нас на пару ночей.

– Вienvenido. Пошьёл будьить народ (muchachos) и девчьатос.

– Я. Я. Народ к разврату готов. Гут. Компренде. Эль пуэбло унидо хамас сэра венсидо; (дословно – «Единый народ никогда не будет побеждён!»). – Больше всё равно по местному ни черта не знает.

Глава 3

Событие седьмое

Встречаются два священника. Один говорит:

– Представляешь, на днях веду службу в церкви заходит женщина, мало того с непокрытой головой, ещё и курит в божьем храме. Я чуть пиво из рук не выронил.

Брехт поселился у священника. В пристройке к храму. Церкви? Как у католиков маленькие церквушки называются? Капелла? Или капелла – это часовня? Там нет священника. А тут есть, вон дядечка скрюченный в чёрном. Ладно, пусть будет церковь. Называется эта церквушка громко – «de María Inmaculada» (Непорочной Марии). Что-то вроде кельи Брехту выделили. Адонсия попыталась оказаться рядом, но Брехт умоляюще глянул на падре и тот шугнул блудницу из святилища. Разделся, умылся, съел миску полбы. Ну, каши какой-то пресной, даже чуть сладковатой. Рыгнул сыто (прости господи) и спать товарищ полковник завалился. Ох и отоспится после вчерашнего. Не. Холодно. Никто не топил, да и не заметил печки в келье Иван Яковлевич. Снова оделся, укрылся, чем мог. Ну, теперь-то соснуть минут шестьсот.

Хрена с два. Это же деревня. У каждого горожанина по курятнику и в каждом петух. И как давай они ни свет, ни заря глотки драть. У священника самый голосиссссссстый. Но и остальные не лаптем щи хлебали. Отрабатывали честно кормёжку. По воплю за зёрнышко. Целый час орали. Иногда по десятку в раз. Потом давай коровы мычать. Потом козы. Чего они так противно делают? Мекают? Бекают? Гады. Лошади ржали. Есть у рок-группы Pink Floyd альбом Animals. Вот точно так же начинается. А ведь в юности нравилось Ивану Яковлевичу. Тут вам не там. Там искусство, а тут – правда жизни.

Энималс не прекращался, и Иван Яковлевич решил, что нужно вставать, всё равно уже не заснуть. Нужно перебинтовать руку, порезанную и ошпаренную, ночью дёргался ворочаясь в страшно холодной келье под половиком каким-то, уснуть-то уснул, но повязку сдёрнул. Нужно обработать йодом и перевязать. А в его келье темно – маленькое окошечко с зеленоватым стеклом под потолком. Брехт взял сумку с медикаментами и толкнул дверь. Ночью, когда его устраивал падре Рамон в эту комнатку, Иван Яковлевич не понял, как дом спланирован, всё по каким-то переходам шли да по лестницам. Выглянул и понял сейчас, что он не в доме, и не в церкви этой. Он на колокольне. Прямо над ним висело четыре колокола. Небольшие, далеко им до Сысоя. Солнце вставало из-за гор на востоке, обещая хороший денёк. Тепло будет, градусов пятнадцать