Русский след Трампа. Директор ФБР свидетельствует - Джеймс Коми

Пройдет немало времени, прежде чем я расскажу своей жене о той маленькой вылазке.

* * *

При работе в офисе Руди Джулиани существовало нечто вроде неписанного кодекса, как, полагаю, и в большинстве организаций. В его случае, месседж заключался в том, что Руди был звездой на вершине, и успехи офиса стекались к нему. Вы нарушали этот кодекс на свой страх и риск. У Джулиани была исключительная непоколебимость и, будучи молодым прокурором, я считал его жесткий стиль захватывающим, что отчасти и влекло меня в его офисе. Мне нравилось, что мой босс был на обложках журналов, стоя на ступенях здания суда, уперев руки в бедра, словно он правил миром. Это воодушевляло меня.

Прокуроры практически никогда лично не встречались с этим великим человеком, так что я был особенно взволнован, когда как-то в начале моей карьеры, вскоре после того, как меня назначили на расследование, касавшееся одной нью-йоркской шишки, одевавшейся в блестящие спортивные костюмы и носившей на шее медальон размером с нобелевскую медаль, он остановился у моего кабинета. Штат Нью-Йорк проводил расследование в отношении Эла Шарптона[3] из-за подозрений в хищениях из его благотворительной организации, и меня назначили проверить, не попадает ли это дело под федеральную юрисдикцию. Я никогда не видел Руди на моем этаже, а теперь он стоял у самой моей двери. Он хотел, чтобы я знал, что он лично внимательно следит за ходом расследования и убедиться, что я проделаю хорошую работу. Мое сердце билось от тревоги и волнения, когда он давал мне напутствия, стоя в дверном проеме. Он рассчитывал на меня. Он обернулся уйти, а затем остановился. — «О, и я хочу эту гребаную медаль», — сказал он и вышел. Но мы так и не открыли федерального расследования. Власти штата выдвинули против Шарптона обвинение, но по окончании судебного процесса тот был оправдан. Медаль осталась у своего владельца.

Мне потребовалось время, чтобы понять, что непоколебимость Джулиани не замешивалась на избытке скромности. Ценой этой диспропорции являлось то, что для других оставалось очень мало кислорода. Первым звоночком стала моя первая пресс-конференция. Я работал с ФБР, чтобы арестовать преступную группу, которая угоняла внедорожники из гаражных стоянок на Манхэттене и помещала их в грузовые контейнеры в Бронксе. Затем эти контейнеры заталкивали на корабли, направлявшиеся в Африку или на Карибы, где эти машины перепродавали. Следствию, возглавлявшемуся специальным агентом Мари Эллен Бикман, которая до того, как присоединиться к Бюро, была монахиней римско-католической церкви, удалось проникнуть в этот процесс и тайно сфотографировать процесс загрузки. Специализацией Мари Эллен являлись угоны автомобилей и убеждение закоренелых преступников стать правительственными информаторами. И хотя она не одобряла нецензурную брань, столь распространенную в правоохранительных органах, она была выдающимся следователем; со своей предыдущей карьеры она вынесла способность самым действенным образом использовать вину, чтобы растопить сердца головорезов. В данном случае воры были настолько умелыми, что автомобили уже были на пути из страны еще до того, как было заявлено об их угоне. Это было крутое дело, и ФБР с Джулиани решили устроить пресс-конференцию.

Мой руководитель велел мне стоять позади подиума, пока Джулиани, специальный уполномоченный департамента полиции Нью-Йорка и глава нью-йоркского отделения ФБР будут говорить с прессой. Я не должен был ни при каких обстоятельствах говорить или двигаться. Затем он повторил то, что я слышал и раньше: «Самое опасное место в Нью-Йорке — между Руди и микрофоном». — Я стоял замерев позади, выглядев, словно лишний в фильме про баскетбол, забредший не на ту площадку.

Хотя убежденность Джулиани была захватывающей, она вскормила имперский стиль, основательно сужавший круг людей, с которыми он взаимодействовал, и лишь намного позже я понял, как это опасно: руководителю нужна правда, но император не всегда слышит ее от своих подчиненных. Поведение Руди оставило за собой на Манхэттене шлейф обид среди дюжин федеральных судей, многие из которых работали в том самом офисе окружного прокурора. Они считали, что он строил офис вокруг одного человека, себя, и скорее использовал гласность вокруг своих дел в качестве способа подпитки своих политических амбиций, чем отправлял правосудие. Эта обида все еще ощущалась, когда я стал старшим федеральным прокурором на Манхэттене — и сел в кресло Джулиани — дюжину лет спустя.

Одним из высших приоритетов Джулиани являлась организованная преступность, в действительности ставшая центром внимания задолго до того, как он вступил в должность. Его прокуроры возбуждали дела против отдельных боссов мафии, вроде Салерно, а также обвиняли предводителей пяти семейств Коза Ностры, восседавших в «Комиссии[4]«, распределявшей криминальные деньги среди семейств и выступавшей в качестве арбитра в спорах. Что более важно, офис Руди возбуждал гражданские дела, чтобы позволить правительству взять под контроль большие профсоюзы — среди прочего водителей, электриков, плотников и портовых рабочих — чтобы лишить мафию ее основного источника денег и влияния, шедших от использования профсоюзов для вымогательства денег у легального бизнеса. Эти успешные усилия по уничтожению Коза Ностры продолжались еще в течение долгого периода после того, как Руди ушел в отставку с поста окружного прокурора Соединенных Штатов, чтобы заняться политической карьерой.

Наиболее могущественной из пяти семей мафии была семья Гамбино. Как и остальные семейства, она уходит своими корнями к сицилийским эмигрантам в Соединенные Штаты, обретшим богатство и власть, терроризируя сперва своих товарищей-эмигрантов, а затем полностью всех соседей и города. В первых попытках дать бой мафии, в 1946 году американское правительство депортировало знаменитого мафиози Чарльза «Счастливчика» Лучано, отправив его обратно на Сицилию, где он быстро придал энергии и реорганизовал мафию на том острове, укрепив трансатлантическую связь между преступными организациями, что на десятилетия поспособствовало процветанию торговли героином. В центре той торговли наркотиками в 1970-х и 1980-х стоял человек по имени Джон Гамбино, влиятельный сицилийский представитель, служивший «каналом» или связью между семьями сицилийской мафии и семьей американских Гамбино, в которой он был старшим руководителем.

Мне повезло поучаствовать в деле против этого «канала» и семьи Гамбино в качестве одного из двух обвинителей в деле «Соединенные Штаты против Джона Гамбино». Это дело начинали два других прокурора, которые отошли в сторону по личным причинам. К тому времени я поднялся в отделении до должности руководителя и привлек к работе над этим делом еще одного прокурора, Патрика Фитцджеральда, своего близкого друга со времен учебы на юридическом факультете. Окончивший юридическую школу Гарварда, Пат был сыном ирландских эмигрантов и вырос в маленькой квартирке в Бруклине. Его