Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров - Иван Ефремов

Я отправился с визитом к аймачному дарге и был принят любезно, но не смог хорошо побеседовать. Аймачный начальник очень плохо говорил по-русски, а наш переводчик был в отъезде. Зато в айкоме Народно-Революционной партии я имел больший успех — секретари айкома владели русским языком и очень заинтересовались работой нашей экспедиции. Мне пришлось говорить целый час. Договорились о взаимопомощи в работе. Вернувшись домой, я принялся за дневники и едва успел покончить с ними, как явились наши исследователи Орлов, Громов и Эглон.

Шумная компания уже сильно загорелых и обветренных гобийцев сильно отличалась от бледнолицых «горожан», хотя «горожане», опаленные горячими ветрами Гоби, больше походили на краснокожих.

Орлов, Громов и Эглон похвалялись палеонтологическими открытиями. Ездивший с ними шофер Андреев, маленький, рыжий и веснушчатый, пугал наших шоферов гобийским бездорожьем. Наконец шутки утихли, и мы уселись с топографическими картами за стол. Первые же маршруты, проделанные передовым отрядом обнаружили два интересных местонахождения.

К северу от аймака, по старой караванной тропе, обнаружили массив-останец красноцветных меловых пород, одиноко стоящий посреди котловины и окаймленный большими сухими руслами. Это был Олгой-Улан-Цаб («Ущелье красной толстой кишки»). Исследователи долго лазили по склонам многочисленных оврагов и обрывам, находя кости динозавров, таких какие еще не встречались на территории Центральной Азии. Наконец в обрыве одной промоины был найден скелет гигантского травоядного динозавра — зауропода. Длинный хвост, полагавшийся этой породе ящеров, был нацело уничтожен размывом. Остались только два громадных первых хвостовых позвонка, которые Эглон с трудом извлек из твердой песчаниковой плиты.

Крестец и таз уходили внутрь и в глубь обрыва а за ними, наверное, шел и весь остальной скелет гиганта, достигавшего, судя по размерам извлеченных позвонков, примерно 25 метров в длину. Это была первая находка более или менее полных остатков зауропода во всей Центральной Азии. Однако на извлечение скелета из твердой породы ушло бы с нашими малыми силами не менее года работы. Несколько лет потребовала бы и препаровка костей в Москве, поэтому находку пришлось оставить.

Северо-восточнее, между Олгой-Улан-Цабом и даланд-загадской дорогой, располагался второй отдельный массив, сложенный еще более темно-красными глинами, с меньшим количеством песчаников — Улан-Ош («Красный водопой»). В узких промоинах красных стен Улан-Оша Громов, Эглон и Орлов нашли кости мелких попугаеклювых динозавров и обломки панциря черепах. Целая когтистая лапа небольшого динозавра была выложена на стол передо мной как доказательство хорошей сохранности материала. Я взглянул на карту. И Олгой Улан-Цаб и Улан-Ош находились в пределах одной большой котловины, вытянутой в широтном направлении и ранее, очевидно, целиком заполненной красноцветными костеносными меловыми породами, от которых теперь остались неразмытыми лишь отдельные участки.

— Погодите-ка, — воскликнул я, — где-то тут близко Барун-Баин («Западный Богатый») — место, где ботаник Юнатов видел много костей динозавров…

— Вот оно! — Ноготь Орлова ткнул южнее синего кружка, обведенного вокруг Улан-Оша. — Тоже в этой большой впадине.

— И не только оно, — Громов нагнулся к карте, чадя вонючей трубкой, — на запад все та же котловина проходит до Баин-Дзака («Богатый саксаул»). А на Баин-Дзаке мы уже побывали. Оказалось, что это и есть знаменитое Шабарак-Усу американцев. Яйца динозавров ведь мы нашли тоже, и неплохие…

— Так, все понимаю — в этой впадине в разных ее местах уцелели низкие горизонты меловой толщи, выраженные разными фациями — пески в Баин-Дзаке, болотные глины в Улан-Оше и Барун-Баине… Но все же нет очень крупных скоплений остатков динозавров, хотя если поставить раскопки, то получим хороший материал. Но это не решает успеха экспедиции.

— Разумеется, — хмуро сказал Орлов, — мы должны доказать повсеместное обилие и разнообразие ископаемых позвоночных и распространение материковых отложений… Фу! — яростно отмахнулся он от трубки Громова.

— Хорош табачок! — невозмутимо отозвался Громов, окутываясь дымом.

Встреченный одобрительными восклицаниями, в комнату вошел крепкий пожилой монгол в нарядном, вишневого цвета дели. Это был Цевен, проводник, направленный аймаком в нашу экспедицию. Он отлично умел проводить машину по бездорожью и обладал широкими и разнообразными знаниями всего, что относилось к природе Гоби. За эти познания и отличную работу проводник Цевен был прозван нами «академиком».

После угощения Цевен вытащил длинную трубку, набил ее пылевидным табаком — дунзой — и затянулся. Начался неторопливый разговор о дальнейших планах поездок. Мы стеснились на конце длинного стола из неровных досок. Ветер, врываясь сквозь щели крыши, слегка колебал пламя свечей. Лысеющие головы Громова и Орлова, светлая и темная, наклонились к картам. Данзан, хмурясь и торопясь, переводил речь Цевена и наши вопросы.

— Мой друг, старик Балсандорж-гуа, и я знали, что вы приедете. Мы ездили туда и сюда, спрашивали многих аратов, молодых и старых, всех, кто знает, где лежат «кости дракона». Два места я вам показал, одно вы сами нашли, одно, говорите, нашел ботаник Юнатов… Но это еще не все. Вы правильно сказали, что большого богатства костей здесь нет. Самое большое богатство там, — старик махнул рукой на юго-запад, — за Гурбан-Сайханом… Нэмэгэту («Защищающий от ветра») — вот где много больших костей. Больше вы нигде в Гоби не найдете. И никто там еще не был…

Цевен умолк и стал выколачивать трубку в маленькую серебряную чашку.

— Дорога туда только до Ноян сомона, — сказал я, следя за картой, — дальше нет дороги. Чтобы прошли машины, особенно необходим знающий проводник. Ехать далеко, всякая поломка машины будет опасна не только для плана экспедиции, но и для людей.

— Я не могу поехать с вами, — ответил Цевен, обменявшись с Данзаном быстрыми непонятными фразами, — хозяйство больше нельзя оставлять! Вместо меня поедет заведующий потребительской кооперацией Цедендамба, я ему все рассказал. Цедендамба сам родом из Сэвэрэй («Сжатый, стянутый») сомона и те места знает.

— Знает-то знает, — ответил я, от огорчения затягиваясь поглубже из огромной самокрутки, — но вы знаете, как и где проходят машины. А от незнакомого с машинами проводника иногда бывает хуже, чем совсем без него… Но хозяйство — дело серьезное, ничего не скажешь. Вот если бы были у вас колхозы…

Цевен широко улыбнулся, встал из-за стола и проговорил что-то.

— Он сказал, был бы колхоз, тогда он был бы с нами в экспедиции все время, пока был нужен, и за скот был бы спокоен. А теперь очень хочет помочь, ему понравились вы, но никак не может… — перебил Данзан, улыбнулся и закончил: — Говорит, что скоро они сделают колхозы, жаль только, что нам завтра надо ехать!

Все рассмеялись.

— Пока он не ушел, надо спросить его про олгой-хорхоя! — воскликнул Эглон.

Ян Мартынович подразумевал странное животное монгольских легенд. Среди жителей Гоби издавна распространено предание о большом и толстом черве (олгой — толстая кишка, хорхой — червяк), свыше полуметра длиной, живущем в недоступных песчаных местах Гобийской пустыни. Рассказы об этом животном совпадают. Олгой-хорхой известен как очень страшное существо, обладающее непонятной убийственной силой, способной поразить насмерть прикоснувшегося к нему человека.

Никто из ученых-исследователей не видел необычного червя, но легенда о нем так распространена и так единообразна, что, нужно думать, в ее основе действительно есть какое-то чрезвычайно редкое, вымирающее животное, вероятно, пережиток древних времен, уцелевший теперь в самых пустынных уголках Центральной Азии. Я использовал легенду об олгой-хорхое в одном из своих фантастических рассказов. Про олгой-хорхоя слышал и начальник американской экспедиции Эндрьюс.

Данзан заговорил с Цевеном несколько смущенно, как будто опасаясь насмешек со стороны остроумного старика за наивный вопрос о легендарном животном. К общему удивлению, Цевен объявил, что много слышал об этом гигантском червяке, убивающем наповал, но не видал его. В четырех уртонах на юго-восток от аймака есть местность Халдзан-дзахе («Лысый край»), где на барханных песках живет олгой-хорхой. Но его можно видеть только в самую жару, в июне — июле, позднее он зарывается в землю и спит.

Посыпались шутки об этих непонятных свойствах хорхоя. Цевен рассердился и, сурово нахмурившись, сказал несколько слов Данзану.

— Он говорит, — перевел молодой геолог, — они смеются только потому, что ничего не знают и не понимают. Олгой-хорхой — это страшная вещь!..

Цевен пошел домой. Мы поспешили проводить арата до выхода со двора и тем оказать ему почет по-монгольски. Проводник был польщен, когда все три профессора вышли за ним следам.