Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров - Иван Ефремов

Университет тогда был почти закончен и гордо вздымал дугу высоких белых колонн на фоне конических вершин гор Чингильте. На гигантской площади с памятником Сухэ-Батору вырастали новые здания — государственный театр, кинотеатр, гостиница, а немного поодаль, ближе к реке Толе, росло величественное здание библиотеки. Возле, в простом и суровом еще кирпиче или выбеленных и отделанных синими панелями зданиях, обрисовывались чистые и светлые архитектурные формы.

Эти новые стройки так резко контрастировали с угрюмой изолированностью и теснотой глухих частоколов, надменностью громадных, но с низкими входами ворот бывших богатых дворов, грязью и пылью Заходыра (толкучка на базарной площади), скученностью и одиноким трудом лавочек китайских кустарей в старом городе, что самому ненаблюдательному и незнакомому со страной приезжему новая жизнь Монгольской республики говорила сама за себя, не требуя никаких дополнительных разъяснений.

В Улан-Баторе новые дома, большие и малые, белые с отделкой из любимой в Монголии яркой и чистой синей краски. На солнце эти дома кажутся радостными и легкими, но особенно хороши они, если смотреть поверх них на юг, где высится над городом зеленая, с серыми выступами скал и плоской гольцовой вершиной громада Богдо-улы («Святая»).

Гора-заповедник, последний отрог Хэнтейской (Хэн-тей — «Сердитый») тайги, выдвинувшийся на юг, одинокий среди степной зоны Улан-Батора, всегда привлекает внимание жителя города. Ее облик изменчив и отражает все быстрые перемены здешней погоды.

Разные краски, угрюмые и веселые, бегут, сменяясь, от серых гранитных полей вершины через черноватую зелень высоких кедровников к светло-зеленым бархатистым безлесным склонам нижних уступов, там, где белыми камнями выложены монгольские надписи и римские цифры в честь двадцатипятилетия Народной республики.

В сентябре погода была неизменно ясной и тихой. Богдо-ула, казалось, надела золотой пояс — так ярко желтели в солнечном свете осенние лиственничные леса. И серые скалы, и хмурые темные кедровники как будто впитывали в себя оранжевые отблески, светлея и радуясь…

Но гораздо больше привлекала меня линия удаленных голых гор, правее от величественной Богдо-улы, там, где шел тракт в Южную Гоби. Туда, к этой часто застилавшейся пыльной дымкой дали, постоянно устремлялись мысли, пока шла подготовка к полевым работам и волей-неволей приходилось задерживаться в Улан-Баторе.

Дружеская встреча в монгольском Комитете наук, неизменная поддержка и помощь в советской миссии и торгпредстве ободрили нас с первых же шагов. Мы быстро подружились с немногими советскими специалистами, работавшими в университете, Комитете наук и других организациях. Гобийская часть республики была почти совсем неизвестна молодой монгольской геологии, поэтому нам старались помочь сбором всевозможных сведений о «костях дракона», старых записей и отчетов путешественников.

Сотрудники Комитета наук усердно учили нас сложной монгольской вежливости и пословицам, посмеиваясь над нашим нелепым произношением. Нас, новичков в Монголии, восхитила романтическая красочность монгольского языка. Комитет наук, по-монгольски «Шинж-лех Ухааны Хурэлэн», в точном переводе назывался «Круг Мудрых Изучающих». Ученый секретарь (нарин бичгийн дарга) переводился как «начальник тонкого письма». Даже моя, весьма сухая, должность в Академии наук, где я заведовал отделом древних позвоночных Палеонтологического института, после перевода на монгольский звучала, как «лууны яс хэлтэс дарга»— «начальник отдела драконовых костей»!

День за днем мы оборудовали склад, завозили горючее, делали железные печки для палаток, чтобы работать, не боясь ночных морозов, доставали деревянные бочки для воды, кошмы, заготовляли нужные продукты.

Мы спешили, но и время летело необычайно быстро. Наконец троим из нас — Ю. А. Орлову, В. А. Громову и Я. М. Эглону — удалось отправиться в Гоби в качестве передового отряда для устройства базы. Было решено начать работу с наиболее удаленных и трудных мест в Южногобийском аймаке (областном центре). Многие советовали нам начать с Восточной Гоби, более близкой и более доступной. В ней при геологических работах последних лет было обнаружено много мест с остатками ископаемых костей.

Но мы все же направились в Южную Гоби: там, в неизученных районах, были огромные массивы красных пород — отложений древней Центральноазиатской суши. В больших впадинах между недавно поднявшимися хребтами мы надеялись открыть богатые местонахождения остатков ископаемых животных. Иными словами, в Восточной Гоби нас ждал верный успех средней руки; в неизведанных районах Южной Гоби — провал или крупный успех. Мы не могли в первой экспедиции довольствоваться средним результатом и поехали в Южную Гоби…

К началу сентября окончательно определился и состав экспедиции: три профессора-палеонтолога, два опытных препаратора и три шофера. К нам присоединились переводчик Лубсан Данзан, только что окончивший Московский университет, геолог, прикомандированный от Комитета наук МНР, а также повар и пятеро молодых рабочих.

Наши научные силы скомбинировались удачно. Директор Палеонтологического института профессор Ю. А. Орлов был наиболее крупным в СССР специалистом по ископаемым млекопитающим, профессор В. И. Громов — по позднейшим млекопитающим и по четвертичной геологии, я занимался ископаемыми пресмыкающимися и геологией древних материковых отложений.

Наши весьма опытные лаборанты, или препараторы-палеонтологи, — разносторонние специалисты, не только умеющие извлекать ископаемые кости из крепких пород, в которые они заключены. Препаратор — это искусный человек, знающий и раскопки, и монтировку скелетов вымерших животных в музее, умеющий изготовлять гипсовые реконструкции — восстанавливать недостающие части и куски — и многое другое.

Более всего сходны препараторы-палеонтологи с реставраторами у археологов и историков, а хорошие умельцы, конечно, редки и подчас важны для науки больше, чем иные научные сотрудники. Таким умельцем на все руки, вдобавок еще скульптором и резчиком по дереву был наш начальник раскопочного отряда Я. М. Эглон — самый опытный раскопщик. Другой препаратор — М. Ф. Лукьянова, единственная женщина в экспедиции, была искусным специалистом по очистке костей от породы, их закреплению и сохранению.

Наш автотранспорт состоял из трехосной трехтонки и двух полуторатонных грузовиков ГАЗ-АА. Трехтонка предназначалась для основной перевозки грузов и коллекций на базы, а также как бензовоз в дальних маршрутах, а полуторки — как легкие машины для всевозможных разъездов.

И вот наконец я выехал из Улан-Батора в середине сентября, чтобы присоединиться к своим товарищам, которые отправились немного раньше и уже совершили два коротких маршрута в районе Далан-Дзадагада («Семьдесят источников») — аймачного центра Южной Гоби, выбранного нашей опорной базой для южногобийских исследований.

В Улан-Баторе установилась холодная погода. На горах вокруг города выпал снег. От Богдо-улы до низких и угрюмых гор Чингильте на севере небо было закрыто сплошным покровом белесых туч. С востока вершины гор Баин-Дзурх («Богатое сердце») отдавали розовым — там солнце начало пробиваться сквозь облачный покров.

Холодный ветер врывался в кабину. Раскачиваясь и сотрясаясь, тяжело нагруженная машина ползла по бесконечному подъему. Слой снега вокруг был очень тонок, из него выступали и мелкие камни, и пучки ковылька. Поэтому вместо ровной снежной белизны склоны казались пестрыми. Черная щебенка со снегом давала чистый серый тон на откосах, а трава, торчавшая из-под снега, окрашивала горы бледной желтизной.

Дорога — собственно, накат по каменистой, щебнистой почве — поднималась по сквозной долине на перевал. Все ниже ползли суровые тучи, все сильнее свистел холодный ветер, и казалось, негде укрыться от холода в пустынных равнинах Гоби в столь позднее время года.

Орлы сидели поодаль на холмах, и хмурый вид хищников гармонировал с угрюмыми низкими тучами. Кое-где важные тарбаганы цепенели пеньками от любопытства и всматривались в машину, затем поспешно бежали к норам, смешно виляя жирными задами.

Песчанки во множестве суетились на дороге, ныряли в едва заметные дырки в плотно укатанной почве от грозных, налетавших, как смерч, колес.

— Чего эта мелочь роется на самой дороге? — спросил водитель трехтонки, шофер Андросов.

— Дело простое. На дороге земля укатана, не осыпается над входом — значит, нору вырыть гораздо легче. И сама нора крепче — дольше стоит и трудно разрыть…

— Вот как! Значит, это неспроста?

— В природе ничего «спроста» не бывает!

Слева от дороги, на маленькой ровной площадке перед отвесным утесом, лежал труп верблюда, застывший в необычной позе — с подогнутыми под себя ногами и высоко вытянутой вверх шеей. Череп свалился и лежал рядом, а мертвый верблюд, как мрачная статуя, казалось, стерег пустынную долину…