У разбитого корыта - Colta

понимания порочности русского мессианства и черносотенной эзотерики начала ХХ века. Вот где источник той части русской культуры, которая позволила совершать военные преступления в Украине, отдавать приказы об их возможности, а не Пушкин и Бродский. Вторичная и наци-ориентированная русская философия, повторявшая в университетах зады немецких реакционеров старых времен, имела успех в околокремлевских кругах, об этом есть множество свидетельств. Оказалось, что закрыть свободные университеты, которые предлагали европейские практики, ничего не стоит. Или выгнать из этих заведений преподавателей с антивоенной позицией. И это вопрос к устройству русской культуры и социума после 1991 года. Их акторы спрашивают друг друга: почему большинство учреждений культуры не выдержало испытаний 24 февраля? Потому, что они в большинстве своем зависели от государства. Потому, что закон и порядок не стали основанием работы культурных и социальных институций — тут кейс «Мемориала» наиболее вопиющий. Потому, что суды подотчетны кремлевской администрации. Попытки независимых театров и издательств продолжать свою гуманитарную политику меня, безусловно, трогают и восхищают, как и стоическая позиция гуманитариев, которые не покидают Россию в «темные времена». Но надо отдавать себе отчет, что мы живем в условиях военной цензуры, которая закрывала и будет закрывать все источники независимой мысли ради объяснения «спецоперации» и оправдания агрессии местного квазифашистского режима против Украины.

Будущее гуманитарного сообщества связано в том числе и с неприятной нам критикой со стороны украинцев. Почему западные слависты после 24 февраля позволяют себе делать антивоенные проекты с участием граждан страны-агрессора и граждан Украины, которая подвергается прямому геноциду со стороны России? Это вопрос, с которым нужно аккуратно и последовательно разбираться. Моя версия состоит в том, что для деконструкции этого сюжета нужно обратиться к истории Холодной войны, изучения «образа врага» в американских и затем немецких университетах. Чтобы понять гипотетического противника, ты должен обнаружить его культурные коды, этим и объясняется внимание к «русскому», а точнее, советскому сюжету. Советская империя и постсоветская Россия были главным если не врагом, то образом «другого» в послевоенном противостоянии, начиная с 45 года. Украина была частью этого пространства в глазах исследователей. Безусловно, в свете современных военно-политических реалий этот подход должен быть пересмотрен в пользу независимой от Москвы украинской культуры.

Что касается не группы интеллектуалов, а российского «глубинного народа», который отсылает своих сыновей на украинский фронт, матерей и жен, пабликами которых переполнен интернет. Да, я потрясена пассивностью глубинки, готовностью отправлять своих мужчин на верную гибель, хотя мне знакомы разные персональные рассказы ненависти к власти, собранные в моем уме за 20 лет работы полевым репортером в маленьких городах и деревнях. Как сказала Юлия Вишневецкая, режиссер документального проекта Радио Свобода «Признаки жизни», я больше не могу слушать, как хороший человек превращается в чудовище. Я больше не могу сочувствовать героям кино, которое я снимаю.

У этих сюжетов уже есть множество оправдательных толкований и версий со стороны русских интеллектуалов: мол, мы не знали, как народ живет на самом деле, что заставляет его отправляться на войну — бедность и кредиты. А мораль и совесть не заставляет отказаться от мобилизации? Или у глубинного народа не может быть этих категорий, только покорность начальству, глупость, жадность в получении наследства от мертвых сыновей? Как вообще старшие могут отправлять своих детей на верную смерть? Мое убеждение: как только поменяется правительство и сменится телевизионная риторика, Родина-смерть тут же превратится в Родину, протестующую против войны и голосующую за жизнь. Только в России надо жить долго и помнить, к чему привела война в Афганистане.

Что касается российских архитекторов и строителей, это мой любимый для понимания реальности слой граждан. Они получили огромные преференции с начала нулевых, в отличие от врачей и учителей, инженеров и преподавателей вузов. Этот слой, даже отправив своих сыновей в безопасные страны, будет цепляться за госзаказы и таким образом косвенно поддерживать «спецоперацию» — business as usual. Они мыслят будущее на короткой дистанции. Как и большинство «неуехавшего» среднего класса в крупных городах России, они надеются на нормализацию и возвращение к довоенным нормам бизнеса и гражданской структуры. Но это вряд ли будет возможно. И отчасти напоминает работу инженеров-механиков «Титаника», пока он еще плывет.

Будущее сейчас, скажем прямо, связано с работой ВСУ и американскими поставками вооружения в Украину, с закрытием неба над ней. С признанием поражения Россией в лице ее руководителей — и их персон в будущем международном трибунале. Со своими личными жизненными проектами мы будем разбираться после. Каждый день важнее разбираться с настоящим.

Без будущего

АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ О ВОЗМОЖНЫХ ВЫХОДАХ ИЗ КАТАСТРОФЫ 2022 ГОДА

1

В 2012 году на одном из региональных экономических форумов я слушал доклад профессора из Высшей школы экономики. Он был посвящен будущему. Автор утверждал, что у России появилось «будущее», поскольку социология фиксирует увеличение «горизонта планирования» домохозяйств. Опросы показывали, что десятилетнее экономическое развитие, стабильность и формирование институтов привели к тому, что активные слои населения стали иначе относиться к ипотеке. Если еще пять-семь лет назад ипотека казалась рискованным и неоправданно дорогим личным решением в силу короткого горизонта будущего, то к 2012 году будущее уже стало проявляться в умах вперед на целое тридцатилетие. Ипотека перестала казаться экзотикой. А будущее — как одна из форм времени — изменило свой характер. К этому времени прошло двадцать лет с исчезновения СССР. Только во втором постсоветском десятилетии массовое распространение получило автострахование (обязательным оно стало в 2003 году), оплата товаров и услуг банковскими картами, устоялось регулирование форм собственности домохозяйств и многие другие финансовые инструменты повседневной жизни миллионов людей, благодаря чему личные инвестиции долгосрочного характера приобрели смысл и стали «конструировать» личное и коллективное будущее. До этого три советских поколения жили, опираясь на опыт постоянного обнуления накоплений, потери имущества. «Сбережения сгорели», «наследство пропало» — это были рутинные события в жизни трех поколений. Идеологически будущее в СССР конструировалось как «антибуржуазное». Акцент делался на коллективном утопическом будущем, а личное будущее или будущее семейств было предметом острых анекдотов. Хотя официальная идеология в СССР стремилась сконструировать будущее как бесконфликтное и комфортное, советский человек, опираясь