Свет смерти - Мария Скрягина

Комиссар выразительно посмотрел ему в глаза.

— Рауль, давай не будем… Наше дело маленькое, наверху виднее, кто и от чего умирает. Не нам совать свой нос в политику и все такое. Твою работу оценили и ладно. — Он постучал по конверту. Хименес взял деньги, повертел в руках.

— Все-таки странная смерть, — потом поднял глаза.

Комиссар пожал плечами:

— Отравление, просто отравление. Ну, что ж, иди отдыхай. Передавай привет супруге.

Хименес вышел из участка и закурил. В кармане пиджака лежали деньги, чистенькие, свеженькие купюры.

Когда Рауль взял «премию» в первый раз, ему было так тошно, что он напился, а на следующее утро пошел в церковь. Ему хотелось очиститься. А еще больше — оправдаться. И после нескольких тусклых и беспросветных дней нашел оправдание — ведь он делает это не для себя, а для своей семьи.

Семья — это святое, и ради тех двоих он готов на все, даже на предательство. Но разве он кого-то предает? Почему те, другие, богатые, лживые, развратные, почему они имеют право на безбедную жизнь, а он, честный, работяга — нет? Почему они могут спустить за один день столько, сколько вся семья Хименеса тратит за месяц? Где справедливость? Если справедливости в мире нет, Рауль сам придумает ее, сам устроит. Его мальчику нужна операция — он сделает для этого все. Ведь надеяться не на кого. Он один против всего мира, он один должен бороться за существование своего маленького корабля. Что ж, если эти богатенькие дяденьки, их сыночки и дочки готовы платить, готовы делиться, он, Хименес, не против. Они должны платить за свои грехи. Так думал Рауль, шагая по улицам, сжимая руки в кулаки.

И все-таки, где-то в глубине еще был жив молодой Хименес, человек с идеалами, человек, которого за его честность, порядочность и жажду справедливости полюбила девушка из хорошей семьи. Не ровня ему, нет, слишком красивая, слишком возвышенная, образованная. Родители так и не простили ее. Хименес часто задавался вопросом: жалеет ли она? Жалеет ли она о таком вот скудном, совсем не роскошном существовании, о маленькой квартире, о том, что приходится подрабатывать уроками французского у высокомерных господ, и что хуже всего — о том, что пока им не справиться с хромотой Дуду? При этой мысли Хименес шел куда-нибудь выпить, забыться, а по возвращении домой сразу ложился спать, ни с кем не разговаривая.

«Пусть платят, пусть платят за все», — твердил он про себя, проваливаясь в черный, густой, пьяный сон, и несчастная фигурка Эдуардо вставала у него перед глазами.

Сегодня он не пошел пить, сегодня можно было прийти домой, достать припрятанные «премиальные» деньги и гордо протянуть жене: теперь Дуду можно будет отвезти к самому хорошему врачу. Он шел, окрыленный, довольный собой и вдруг заметил их на улице, перед домом. Мия и Эдуардо были одеты в свою самую лучшую одежду, такими он их не видел давно. Они стояли, тихо переговариваясь, как будто кого-то ожидая.

— Эй, привет, а вы куда собрались?

— Рауль, хорошо, что ты пришел, я оставила тебе записку… Видишь ли, кое-что случилось… — Она хотела продолжить, но тут помимо воли слезы хлынули из ее глаз, и Мия замолчала, пытаясь их сдержать. — Отец, он… Смертельно болен, ему очень плохо… Он прислал письмо, попросил прощения… Хочет видеть нас с Дуду… Перед … перед… смертью. Сейчас должна прийти машина, если хочешь, поедем с нами, он просит прощения и у тебя.

Рауль сглотнул. Как-то все это неожиданно на него обрушилось.

— Нет-нет, пожалуй я не поеду, передай, что я не в обиде на него и все такое — ну, ты знаешь, что сказать. Жаль старика, — добавил он, хотя ему вовсе не было жаль этого черствого, эгоистичного, полного предрассудков, человека. Даже известие о его предстоящей смерти Рауля не растрогало. Так полагалось — простить человека, уходящего в мир иной, и он сделал это. Хотя бы на словах. А сердцу не прикажешь.

Дуду стоял молча в сторонке, потерянно смотря на слезы матери, он никогда не видел ее плачущей и предчувствовал в будущей поездке что-то недоброе, что-то вроде черных одежд, больничных запахов, любопытных взглядов чужих людей, ему было не по себе. И лучше бы он остался сейчас с отцом, но надо ехать к умирающему незнакомому деду, который никогда их не любил, которому было плевать на его, Дуду, больную ногу и бедную жизнь. Мальчик вздохнул и почувствовал жесткий воротник уже малой ему белой накрахмаленной рубашки.

Мия кусала губы. Ей тоже было не по себе. Ей предстояло вернуться в родной дом, увидеть родных людей, примириться с ними, но она вовсе не радовалась. Ей было страшно. Потому что она вдруг поняла: то, прежнее, невозвратимо стало чужим. И смерть отца только это подтверждала.

— Еще, знаешь, отец оставляет часть наследства Дуду, он уже подписал завещание. Теперь мы вылечим его, и все будет как раньше.

После этих слов Хименес понял, что значит «удар судьбы». Точнее, не удар, а насмешка, да, жизнь посмеялась над ним. Получается, что все его жертвы, в конце концов, продажа собственной души — чего уж стесняться, будем называть вещи своими именами — все было зря. И никому теперь это не нужно. Дуду получит деньги от ненавидящего его с самого рождения деда.

Можно, конечно, отказаться, не принять — но к чему это? Дуду и так настрадался, пусть теперь судьба его пожалеет, наградит, он имеет на это право. В конце улицы показался черный автомобиль, Рауль обнял Мию, поцеловал сына:

— Что ж, поезжайте, надеюсь, вас там примут хорошо. Буду вас ждать, — он попытался улыбнуться. Когда они уехали, Рауль постоял немного возле дома, потом развернулся и пошел в бар на соседнюю улицу. Ему хотелось сегодня спать крепко и без снов.

Нет, этого я все-таки не ожидала. Он должен был прийти ко мне с газетой, где на первой полосе крупно, четко, кричаще — фотография изобличенного преступника. А он появляется и говорит, что дело закрыто.

Да, газета, он достает из-за спины свернутые в трубочку «Вести Буэнос-Айреса», и на предпоследнем развороте — маленькая заметочка. Маленькая, но смысл ее мне долго не дается, буквы сливаются, превращаются в жучков, расползаются. Наконец, я понимаю. Газета летит в угол.

— Я должна уехать из страны. Прошу вас, помогите.

— У меня нет таких средств, — он разводит руками. — У меня нет связей. Я священник, который почти всю жизнь прожил в деревенской глуши. Как я вам помогу? Все, что мог, я для вас сделал.

Когда-то мой отец приехал в Аргентину богатым человеком. Теперь его дочь должна бежать — без денег, в никуда, в неизвестность. И кто после этого скажет, что дети не отвечают за грехи отцов?

— Умоляю… — я готова была опуститься перед ним на колени. Меня охватило отчаяние.