Шпион против майора Пронина - Арсений Замостьянов

В дни Великого Октября Райхману было девять лет. Он жил под Херсоном, мальчишкой понюхал пороху на Гражданской — не в армии, конечно, а в роли подранка войны. Советская власть вскормила его и воспитала. Берия доверял Райхману самую щекотливую работу. Райхман разбирался с поляками, со враждебными Советскому Союзу мадьярами… Он выучил польский язык, вызубрил и несколько слов по-венгерски. Провел хитрую операцию против униатов, разорил немало вражьих гнезд на Западе СССР. Изобретательно орудовал во Львове. Райхман был цепким и жестким чекистом, хлебнул огненного борща! Но жесткость была не единственным его достоинством. Райхман умел учиться, не чурался самообразования, вникал в любое дело как исследователь — пускай и несколько поверхностный.

На Лубянке Райхман — жилистый, худощавый, черноглазый Райхман — слыл донжуаном. С женщинами он умел быть веселым, вертлявым, несколько легкомысленным. Карие глаза его горели, улыбка не сходила с лица. Вот и популярнейшую балерину Советского Союза он влюбил в себя без проволочек, на зависть некоторым коллегам — тем, кто падок на десерты. Пронин считал, что семья для разведчика — только помеха. А от близкого общения с артистками давно зарекся: они у всех на виду, а разведчику нужна женщина незаметная, секретная подруга. Свою личную жизнь Пронин устраивал по законам конспирации и редко тосковал по настоящей семье.

Пронин относился к Райхману не без уважения, хотя другом назвать его не мог. Кроме наркома, Пронин умел подчиняться только одному человеку — Коврову. Да и то с оговорками. Ковров еще в 1918-м стал крестным отцом Пронина в ЧК. Энергичный толстяк с лукавинкой, иногда Ковров доводил Пронина до белого каления своими перестраховками. Бурный темперамент Коврова подчас вызывал снисходительную улыбку.

Ну вот и Филипповская. Пять калачей, два рогалика, коробка рахат-лукума и шоколад для Агаши. Пронин не успел открыть дверь булочной, как запах шоколада и свежего хлеба вскружил ему голову. Еще Пронину приглянулась пачка какао «Золотой ярлык», и он купил ее — тоже для Агаши. На воскресенье она затевала шоколадный торт — вот Иван Николаич и решил преподнести ей пачку качественного какао. Покупки Пронин положил в портфель (авосек он не признавал!) и вприпрыжку направился к проезду МХАТа.

Он кружил по сверкающей заснеженной Москве, чтобы размяться. Вчера Иван Николаевич отсыпался после встречи Нового года и сегодня не занимался физкультурой. Так недолго и растерять спортивную форму. Вот он и затеял физкультурный променад от улицы Горького до Неглинной. Странно начинался год. Давненько Пронин не чувствовал себя таким беззаботным. Третий день без работы! Как будто Берия и Ковров забыли про него… Из Риги он приехал тридцатого декабря, вечером обсудил с Ковровым отчет о командировке. Ковров был доволен, на радостях достал коньяк и поздравил с наступающим новым годом. «До Нового года еще сутки, а пока — работаем, пока — сороковой год на дворе». — «Тебе нужно отдохнуть. Отмечай праздник, полуночничай вволю. Я тебе мешать не буду». Вот до сих пор и не мешает.

Странная ситуация! Такое бывало с другими чекистами перед отставкой, перед жесткой посадкой. Утратил доверие — и тебя окружают полосой отчуждения. Несколько дней прохлаждаешься без работы — а потом адью. Гроб с музыкой. За собой Пронин грехов не видел. В Риге ему удалось создать агентурную сеть. Особенно он гордился Арминасом Красаускасом — знаменитым портным из лучшего рижского ателье. В клиентах у него ходили иностранцы, и никто не считал кудесника Арминаса коммунистом. Он казался аполитичным бонвиваном в надушенных кудряшках. А Пронин почувствовал: Красаускас не собирается в эмиграцию. И немцам не симпатизирует — как-никак женат на еврейке, значит, и дочь у него, по гитлеровским понятиям, расово неполноценна. А в СССР, чтобы сохранить хотя бы четверть доходов, к которым привыкла семья портного, нужно распрощаться с аполитичностью. Вот он и раскрыл объятия для Госбезопасности. Ковров был в восторге! Неужели он научился имитировать восторг? В таком случае в нем умер по меньшей мере Борис Ливанов или Николай Симонов. Или тучи сгустились надо мной независимо от Коврова? А, может быть, тучи сгустились и надо мной, и над Ковровым?… Ведь и так бывает. Все может быть, хотя, как говорится, «ничто не предвещало».

В нотном магазине на Неглинной было на удивление безлюдно. Пронин воспользовался случаем и заглянул в знаменитый магазин — просто поглазеть на скрипочки и пюпитры, на гипсовые бюсты Чайковского, Бетховена и Мусоргского. Этот роскошный магазин до революции входил в комплекс Сандуновских бань. Пронин любил здешние дворцовые интерьеры. Любил разглядывать посетителей — разнообразных чудаков, причастных к миру музыки. Вот длинноволосый старорежимный старичок в бобровой шапке церемонно покупает ноты Бетховена. Глаза у него горят, как у самого Людвига Вана на романтических портретах. Музыкант старой закалки, возможно, профессор. У него и трость имеется! Он прислонил ее к кассовому прилавку.

— Благодарю вас, душенька, и с наступающим.

— С чем? — удивилась кассирша.

— Как с чем? С наступающим Рождеством Христовым.

Старик взял трость и удалился величественно, как потомственный фон-барон. А вот молодая парочка нервно копается в нотах. Девушка в ботиках, очкарик в валенках. Наверное, студенты или начинающие музыканты. Денег маловато, они могут купить только одну-две-три нотные брошюрки — вот и выбирают мучительно, чтобы купить самую нужную. Копейки считают.

А вот высокий товарищ с воинской или спортивной выправкой флиртует с продавщицей. Они явно говорят не о скрипках. Товарищ показывает Пронину спину и аккуратно стриженный русый затылок. Этот затылок показался Пронину знакомым. Да нет, не может быть… Просто галлюцинации от праздничного безделья. Пронин подошел к прилавку с духовыми инструментами. Трубы сверкали медными боками на зимнем солнышке. Иван Николаевич резко повернулся и снова бросил взгляд на русого. Он продолжал в той же позе любезничать с продавщицей, которая вся извивалась в улыбках. По-прежнему Пронин мог лицезреть только затылок. И тут в магазин вошли пионеры — человек тридцать. Шумные, развеселые, в пальтишках нараспашку и цигейковых шапках набекрень. В такой толпе наблюдать покупателей невозможно. Пронин с растерянным видом вышел из магазина.

В те далекие времена в СССР не было ни пейджеров, ни мобильных телефонов. В это нелегко поверить, но не было даже интернета. И даже в такой солидной организации, как ГБ НКВД, если начальство желало видеть своего сотрудника — приходилось посылать гонца, как во времена Петра Великого и фельдмаршала Шереметева.

Румяный верзила Соколов ждал Пронина возле «эмки», у подъезда, на Кузнецком.

— Здравия желаю, Иван Николаич!

Ну, вот все и разрешилось. Никакой опалы. Соколов — это вестник очередного задания от Коврова. Вестник богов Гермес. Пронин сурово пожал руку Соколову, ничем не выдавая радости.

— Я заходил в квартиру, а вас нет… Жду вот уже двадцать минут. — Соколов имел обыкновение обращаться к старшим по званию несколько развязно, хотя и уважительно. Пронин недолюбливал его за нахальную суетливость.

— Зато перекурил, как я вижу. И даже водочки глотнул.

— Коньяку. Двадцать капель. Холодно! — Соколов, как школьник, сделал невинные глаза.

— Я тебе не дядька-нянька, в угол не поставлю. Что привез?

— Ковров срочно вызывает. Ему нарком уже три раза звонил. Это до моего ухода! Ищут вас, Иван Николаич. А о подробностях мне не докладывали. Наше дело шоферское.

Соколов и впрямь, как заправский шофер, довез Пронина до Лубянки.

— С новым счастьем тебя, Иван Николаев сын! — Ковров полез обниматься. — Погодки-то какие стоят! Снежок калиброванный, солнышко. Прямо не хотелось тебя беспокоить. Да и дело-то пустяшное. Если бы не товарищ нарком… Поручил бы я это дело кому-нибудь из молодых, да ранних. Ретивых ребят у нас хватает. А тебе отдохнуть надо после рижских казаков-разбойников. Не железный же ты в самом деле.

— Мы с тобой выученики Дзержинского, а его называли Железным Феликсом.

— Вот это правильно! Товарища Дзержинского нельзя забывать. Слова про «железного» беру назад как неудачную шутку.

— Ну, бери назад. Ты своим словам хозяин. Особенно — в своем собственном кабинете. Сам Фуше такому кабинету бы позавидовал.

— Последние стали первыми! У нас лучшие кабинеты, на головах — фуражки с козырьками и меховые шапки. А в гардеробах — добротные бостоновые костюмы.

— Что, получены известия из Риги, от милейшего портняжки Арминаса?

— Да нет, Рига молчит. Да и рановато еще ждать вестей от твоего портного. Тут дело несколько позатейливее. — Ковров занял место в огромном черном «молотовском» кресле, а Пронина усадил в такое же кресло напротив.