Окраина пустыни - Александр Михайлович Терехов

хозяйственным мылом, и ломко скрежетал подоконник под птичьими лапами, ищущими приюта.

Администратор тронула пальцами в перстнях морщинистую щелку меж сдвинутых воедино тесным платьем грудей, и глаза ее блеснули:

‘ — А дальше, Матвевна?

— Грязиш-ша кругом, —отмахнулась старушка, сухонькая, как замерзшая на бельевой веревке тряпка. — На лошадях не вывезешь. И хоть бы совесть кого кольнула, а то вить...

— Да не это! — всплеснула руками администратор, — забыла, что ли. Ну зашли вы в 806-ю, а там?

— Что там? Да спят, и все, — пробормотала старушка, оглядывая окружившис ес расслабленные улыбки.

— Девка с девкой?

— А то? Повернулись друг к другу задницами и спят.

— И голые? — замирающе выстонала администратор, вытягивая шею.

— Накрыты были, — отрезала старушка и болезненно сощурилась на лысого. — Да ладно, Николай, нс мучайся. Лучше выбросим ее, раз такое дело.

Лысый вгонял штопор рывками, с боязливо искаженным лицом, как крутил ручку адской машины, косясь за спину, в остренькую щель меж маревом штор: цела там зима или нет?

— Кто ж такие, в 806? — кусала губы администратор, — Кулакова, что ли, с Евстафьевой? Ах, мать твою, что девки творят! — и она моргнула сально сладкими глазами.

С тугим, коротким чмоком пробка вырвалась из узких губ бутылки, и бутылка отправилась по кругу, кланяясь в пояс каждой чашке и в каждой чашке полоская поочередно свой пенистый чуб.

— Лишь бы не было войны, — внушительно пожелала администратор.

— И здоровья. Всем здоровья, — растерянно поозиравшись добавила запоздало старушка, когда все уже пили, открыв голые шеи.

— Дай хоть, Николай, я тебя поцелую, единственного мужика, опору нашу, —тяжело высунулась из-за стола администратор.

— Не трогай его, Верка! Зена Колькина в больнице. Ему и так повалять, можа, кого-нибудь хочется, — закудахтала старушка.

— А я поэтому и целую, — рассмеялась эдминистратор.

Лысый Николай покорно приблизился, чуть прихрамывая, и подставил щеку.

— А-ах! Сласть! Вот— мужик, — крякнула администратор и смахнула оставленную помаду с покорной щеки. — Живет у вас в санэпидемстанции один. Как в малиннике!

— Уж такой малинник, — крякнула старушка. — Отойди от нее, Николай, она заманит. Расскажи давай лучше, что дед тебе сказал, которому болячки показывал.

— Вчерась ходил, — потрогав толстоватый нос, по-детски напевно сказал Николай. — Четвертной отстегнул. И потом еще…

— Ну, чего он сказал-то? — подогнала его старушка. — Ну ты, шевели языком, прям блаженный какой, затянул тут.

— Стою. А он молчал. Решаю: все, на корню я сгнил. Ему, видать, и сказать это противно. Сам испугался. Стоит, кряхтит, тужится. Как зарычал: а ну стань к оконцу, сиволапый!

— Это он тебе? —ахнула администратор.

Лысый печально похлопал глазами на нее, глотнул и продолжил, уставясь в чашку:

— Прямо сразу засадил: у тебя, окромя страшного, камни в почках и голова ушиблена камнем в малолетстве. От жадности помер твой папаша. Орет: правду говорю, сиволапый? Я ответил: не врешь пока, в точку, голова ушиблена, и камни… Отец колхозный огород сторожил, огурцов без хлеба поел много очень, и дизентерия его прибрала совсем. Ага, он сказал, сечешь? Выдул ты вчера три стопаря водки, из закуски только семечек погрыз, а спать тебя мотнуло прямо при отхожем месте… Вся полностью правда!

Старушка потрясла согнутым пальцем с отсветом па плоском ногте.

— По зрачку определил. Так японцы. Затем и на свет выводил. Высветить.

— А я чирикнул: про родных! Он: про каких таких тебе родных: ты, сиволапый, ты считай, что их уже нету совсем. Сын далеко, в отъезде, а только жена-то уходит еще дальше, уж так далеко, что не жди. И не вернется она. Не ожидай свиданья больше. Вот. Значит.

Кто-то заткнул рукой вздох и ах, все потупились, оправляя подолы на раздутых отечностью коленях.

Лысый Николай покосился на всех, как курица на червяка, и сосредоточился опять на чашке, озадаченно жмуря глаза.

— Не сдыхай! Не сдыхай! Мне рявкнул, в угол пересадил, па морду бросил красный лохмот с бахромой, вроде как от знамени, молитвы две прочел. Лохмот снял. Глаза открой! И харкнул прямо в глаза, густо. Все, камни выдут с почек. И иди отсюдова. А сам он у киоска стеклотары крутится, ниткой пробки достает, пьяндышка с виду.

— И камни… Да? — администратор прихватила ладонями спелые щеки. — Ага, — подтвердил Николай. —С утреца. Даже слезу пролил. Больновато.

— И ушел? Пошел? — подозрительно нахмурилась старушка. —И это все, что ли?

— Не-ет, — вдруг усмехнулся Николай и шлепнул ладонью по коленке. — Я выложил вмиг. предскажи про державу! Как жизня устроится? Вот так. В лобешник. Какой примется и останется вид. Куда повернется, за что зацепится? Нельзя мне без этого!

— Это я понимаю! — обняла всех взором администратор. — Мужик! Мне даже опять захотелось тебя поцеловать, очень.

— У него вся морда перекривилась: ах, ты грязь черноземная, зимний лапотник, аж булькаст. Точно и подлинно желаешь узнать? Отвечаю: да! Давай тогда деньги. Пятьдесят. Выложи.

— Пятьдесят? — качнуло вперед слушательниц, выпучились глаза, разомкнулись рты. — Полста?

В дверь осторожно побарабанили.

— Я полез в карман. Достал. Отслюнявил — на! — запаленио дыша, доложил Николай, и усмешка переползла его рот, он набухал плечами и шеей. — Возьми, но! Но всю самую правду. Чтобы точняк! Как будет? Будущее зарисуй, план. Я хочу про весь этот грядущий момент все представить верно. Вот что после меня? Что потом? Даже без меня. Ну? Скажи? Говори, а то…

— Да говори, твою мать, что ты жилы тянешь?! — передернулась старушка. — Ну!

Николай глотнул сильно воздух и, уставившись в штору, стал твердить с радостным ожесточением:

— Вот и попомните, что он сказал: будет лучше, если будет хуже. По земле по всей дороженька ковровая проляжет, прокатится, кровавая, и придет по ней гость невиданный, только никто его не увидит. Ровчо через три лета хорошо очень настанет с продукцией цельномолочной. Картошку — выйдет указ — не есть и вырыть всю, и не садить. В следующей пятилетке потащится от Коломны ледник: тыща километров одна длина, толщина — тьпца метров, протащится и достанет до Загородного шоссе там, где винный магазин, и мост обрушит, поезда запоздают многие. У проводницы поезда с путевым обходчиком случится при этом интимная близость, и тот, кто родится потом, в президенты выйдет, и знак у