Клуб юных вдов - Александра Коутс

Я шарю по стене в поисках выключателей. Плавательный бассейн подсвечивается голубым неоновым светом, между двумя дорожками покачиваются буйки. Рядом с бассейном оживает, пуская пузыри, маленькая овальная джакузи.

– Офигеть, – говорит Юджин. – Как ты узнала, что он тут есть?

– Да какая разница, – отвечаю я, скидывая ботинки.

Воздух в комнате влажный и липкий. Я снимаю куртку, потом рубашку, быстро расстегиваю джинсы. Кучей сваливаю одежду возле металлической лестницы. Оставшись в лифчике и трусиках, я замираю на краю, глядя в неподвижную воду. А потом ныряю. Прохладная вода бодрит.

Я не выныриваю как можно дольше. Открываю глаза и вижу расплывающиеся зигзаги света на скользких стенках бассейна, украшенных волнами из белой и голубой плитки. Слышу резкий свист, а затем мерный гул воды в ушах прерывается встревоженным голосом Юджина. Чувствую, как в груди нарастает давление, почти боль. Жду до тех пор, пока боль не становится невыносимой, пока не начинают гореть глаза и пока не появляется ощущение, что уши вот-вот лопнут, и только после этого выныриваю.

Слышится всплеск, и мои ноги касаются Юджина. Он выныривает позади меня, черные пряди облепили лицо.

– Какого черта? – Он сплевывает, с ресниц капает вода, голубые глаза широко раскрыты, взгляд бешеный. – Думал, ты утонула.

Подплываю к бортику и, опершись на него локтями, судорожно глотаю воздух. Юджин кое-как догоняет меня, неистово молотя руками по воде. Он в одежде, и вокруг него пузырится тяжелое шерстяное пальто.

– Господи, Тэм, – говорит он. – Зачем все это?

– В каком смысле? – спрашиваю я. Откидываю голову и улыбаюсь дельфинам и русалкам, нарисованным на потолке. – Ты не любишь плавать?

– Я люблю плавать, – отвечает он. – Но не люблю вламываться в чужие дома, нырять в одежде в чужие бассейны и, похоже, вытаскивать тебя из суицидального ступора.

– Я тебя с собой не звала, – говорю я. Юджин хватается руками за бортик.

– Знаю. – Он пожимает плечами. – Просто… я хотел сказать… прости. Я знаю, как это хреново, когда берут кого-то новенького, но…

Я набираю в грудь воздуха и опять ныряю в голубизну. Отталкиваюсь от стенки и скольжу к другому краю узкого бассейна. Глаза закрыты, и я жду, когда вытянутые вперед руки коснутся под водой шершавой стенки. Однако вместо стенки под пальцами невесомое ничто, и я жалею, что так не может продолжаться вечно.

Раздается глухой грохот, и, вынырнув, я вижу, как по стенам пляшут лучи. В первое мгновение мне кажется, что дело во мне. Что я слишком долго пробыла под водой, и мир изменился. Стал волшебным. И далеким.

Но сердитые голоса вполне реальны, и Юджин, пытающийся поймать свое пальто, которое плывет рядом с ним, хватает меня за руку и тащит к бортику.

– Отлично, – шепчет он.

У входной двери светят фонариками два толстых копа. Один из них щелкает выключателем. Джакузи замирает, а все помещение погружается в холодную и неумолимую тишину.

– Вечеринка окончена, – говорит коп.

Глава пятая

Джулиет смотрит вперед, «дворники» с мерным скрипом без устали скользят туда-сюда по лобовому стеклу. Град начался, когда мы добрались до полицейского участка. Твердые и острые, как гравий, градины били нас по плечам, пока мы в наручниках шли к двери.

Оборачиваюсь и смотрю на бледно-желтое окно кабинета, где, ссутулившись, все еще сидит Юджин. Ему двадцать один, что означает: по закону Юджин совершеннолетний и должен провести эту ночь в тюрьме, прежде чем утром нам предъявят обвинение. Хотя на острове «тюрьма» – это два кабинета и крохотная камера позади них, но тем не менее. В том, что мы оказались здесь, виновата я, но меня – потому что мне семнадцать и я еще не пересекла черту, отделяющую малолеток от взрослых, – отпускают домой.

Домой.

Джулиет тычет наманикюренными пальцами в кнопки радио, пытаясь выключить саундтрек к диснеевским мультикам, который вечно крутится на повторе в ее округлом, безукоризненно чистом минивэне. Должно быть, ей домой позвонил кто-то из участка. Она приехала прежде, чем против меня возбудили дело, и я наблюдала из-за стеклянной перегородки, как она сидела на краешке пластмассового стула, стиснув на коленях сумочку.

Раньше меня никогда не арестовывали. Раньше я не попадала в настоящие неприятности. Вся эта суета казалась мне настолько бессмысленной и нелепой, что я едва сдерживала смех. Пока женщина-офицер прижимала мои пальцы к прямоугольной чернильной подушечке, я спросила – неужели у нас школьная экскурсия в полицейский участок? Она надавила на мою руку чуть сильнее.

– Ты слышишь меня? – спрашивает Джулиет.

Она останавливается на перекрестке и склоняет голову набок. Вижу, как в свете фар приближающейся машины поблескивают «шармы» на ее браслете. Эту толстую серебряную цепочку папа вручил ей накануне свадьбы и теперь по каждому поводу дарит «шарм»: сердечко на годовщину, инициалы на рождение детей, собачку, очень похожую на ее крохотного безмозглого терьера Мака. То ли она спала в браслете, то ли задержалась, чтобы найти его в шкатулке, прежде чем ехать за мной. Не знаю, какой из вариантов более странный.

– Нет, – отвечаю я.

Сую руки в карманы Ноевой куртки. Всё еще мокрые волосы заправлены за ворот, и я чувствую, как по спине текут ледяные ручейки.

– Что произошло? – повторяет свой вопрос Джулиет. – О чем ты думала?

Я устремляю взгляд на ботинки и пожимаю плечами. О чем я думала? Впервые за много месяцев я вообще не думала. И это было здорово.

– Где папа?

Джулиет сдерживает тяжелый вздох.

– Ему нужно время, чтобы остыть, – признается она, и я чувствую странное удовлетворение. Представляю, как, поговорив по телефону, папа сидит на кровати и, обращаясь к стене, выкрикивает ругательства. Представляю, как он мечется по комнате, пытаясь одеться в темноте, как Джулиет настаивает на том, что ехать нужно ей. Ловлю себя на том, что снова смеюсь: у меня вырывается какой-то булькающий звук.

– Тэмсен, здесь нет ничего смешного, – говорит Джулиет, и мы сворачиваем на подъездную дорожку.

Рядом на боку валяется трехколесный велосипед Элби, и я наблюдаю, как в глазах Джулиет вспыхивает раздражение. На кухне горит свет, и в окно мне виден край столешницы, рейка с подвешенными в алфавитном порядке баночками для специй и корзина с выложенными пирамидкой клементинами – так мог их выложить только неврастеник. Порядок после вечеринки восстановлен.

– Я здесь не останусь, – говорю я.

Джулиет выключает двигатель.

– Тэм, уже поздно. – Она вынимает ключ из замка и зажимает его в изящной ладони.

Я таращусь на перчаточный ящик и пытаюсь угадать, что внутри. Инструкция. Свидетельство о регистрации. Аккуратная стопка салфеток. Пакетики с чипсами для детей.

– Почему бы тебе не переночевать в своей старой комнате? – Джулиет кладет руку мне на колено и «шарм» в виде буквы «Г», подаренный на рождение Грейс, опускается мне на бедро. – Утром мы могли бы поговорить обстоятельнее.

Я поворачиваюсь к ней, мои глаза устали, веки отяжелели.

– Мы не будем ни о чем говорить, – качаю я головой. – Хватит с меня разговоров. Неужели вы оба не можете этого понять?

Джулиет хочет что-то сказать, но я распахиваю дверцу коленом, вылезаю и захлопываю ее за собой. Сверху сердито сыплется мокрый снег, я слышу, как Джулиет зовет меня. Она открывает свою дверцу, и ее голос становится громче, но я уже бегу, я уже в середине квартала. Перебегаю на противоположную сторону улицы и углубляюсь по тропе в лес.

Мокрый снег превращается в моросящий дождь. Уже час, как я в темноте, замерзшая, иду прочь от города, все дальше в ту часть острова, где растет густой лес. В окрестностях участка Ноя сплетается множество извилистых, раскисших грунтовок, и в укромных уголках разбросаны дома. Выйдя у подъездной дорожки, я стараюсь не попасть в зону действия датчика, включающего прожектор на крыше. По выложенной камнем тропе, сворачивающей за гараж, я иду к своему маленькому коттеджу.

Поднимаюсь по двум пеноблокам и толкаю входную дверь. В нос ударяет химический запах бензина и грунтовки. Посреди гостиной стоит верстак с циркуляркой, а на кухне, там, где должен быть стол для завтрака, сложены доски.

Ной настоял, чтобы мы перебрались сюда, как только наверху доделали спальню – во всяком случае, настолько, чтобы на пол можно было положить матрас. До самой его смерти мы хранили вещи в чемоданах, а душ принимали снаружи. Я даже пристрастилась к тому, чтобы смывать с волос шампунь, глядя в небо, и после того, как поработал сантехник, мне понадобилось несколько дней, чтобы отвыкнуть выносить наружу полотенце.

Я переступаю через разноцветную паутину удлинителей и осторожно поднимаюсь по лестнице, которая еще, по сути, не настоящая, а приставная. Мансарда застлана брезентом – похоже, Митч начал красить. Смутно вспоминаю, как на прошлой неделе меня спрашивали о расцветке, но вопрос цвета меня волновал меньше всего, мне было наплевать на него даже тогда, когда Ной был рядом. Митч выбрал нечто нейтральное из серо-коричневой гаммы, но почему-то мне кажется, что этот оттенок сюда не подходит.