Илья Мечников - Глеб Буланников

Ковалевский и Мечников в опытах с ракообразными и другими морскими животными увидели закономерность.

Все многоклеточные проходят стадию одноклеточности, поскольку яйцо многоклеточного состоит из одной клетки.

Зародыш многоклеточного развивается так же, как одноклеточное размножается – путем деления первоклетки. Разница в том, что одноклеточное создает другие одноклеточные, существующие далее отдельно и независимо, а многоклеточное образует из произведенных клеток одно целое.

Первая стадия развития многоклеточного называется морулой. Клетки морулы образуют пузырь, содержащий первичную полость тела.

Вторая стадия называется бластулой. Клетки, составляющие наружную оболочку пузыря, делятся и создают внешний (эктодерма) и внутренний (энтодерма) зародышевые пласты, между которыми позже возникает третий пласт – мезодерма.

Эктодерма развивается в кожу, органы чувств и нервную систему. Эндодерма образует такие органы, как печень и поджелудочная железа. Из мезодермы вырастают кости, хрящи, мускулатура, почки и мочевой пузырь.

Эта общность развития многоклеточных стала новым звеном в доказательной базе теории эволюции.

23

Ковалевский и Мечников были ближайшими друзьями. Однако работали они раздельно.

Они делились друг с другом открытиями, следовали примерно одному плану и темп держали максимально равноускоренный. В двух смежных комнатах с интервалом в минуту могли наблюдаться одни и те же вещи.

И теорию зародышевых пластов они, разумеется, формулировали независимо друг от друга, но, поскольку выводы их не сходились разве что в синтаксисе и пунктуации, представить результаты они решили совместно.

Ковалевский параллельно с этим (и Мечников это знал) сделал другое эмбриологическое открытие. Он открыл вторую стадию развития зародыша – бластулу.

Бластула бывает трех типов – внутренняя, внешняя, срединная. Бластула имеет один слой. В процессе роста в каждой из трех бластул появляется второй слой. Так из трех слоев получается шесть.

Практически Ковалевский открыл один тип – внутренний. Внешний и срединный, в теории, развиваются так же, но этого он не видел своими глазами.

Двуслойный зародыш с развитой энтодермой стал изучать немецкий зоолог Геккель.

На основе открытия Ковалевского он создал теорию о гаструлах. Звучит она следующим образом.

Давным-давно организмы гаструльной организации жили на земле. Живут и теперь. В неосвоенных участках морей.

Найдя гаструлу, мы докажем, что зародыш второй стадии развития превращается во взрослый организм, минуя следующие стадии.

И будто бы «к слову» Геккель писал, что отдаленно гаструлу напоминают гидры и морские ежи.

Правда, связь их – такая же догадка, как то, что человек произошел от обезьяны. Переходные звенья никак не могут найти. Без этого теория остается гипотезой.

Скептичен был и Мечников. На основе собственных исследований он установил, что и эволюционно, и физиологически гаструла – непервичное развитие бластулы.

Бластула превращается в паренхимулу (второй вариант названия – фагоцителла). Объектами исследования были губки и медузы, и на основании их зародышей был сформирован предполагаемый вид «догаструльного» зародыша – овальный мешочек, состоящий из клеток эктодермы и наполненный клетками энтодермы, которые Мечников называл клетками паренхимы. Наружный слой (эктодерма) состоит из жгутиковых клеток, внутренний (энтодерма) – из клеток-фагоцитов, переваривающих пищу.

Главное, что научное сообщество вынесло из всей этой чехарды, – это теория зародышевых пластов. Большинство организмов составляется из эктодермы, мезодермы и энтодермы. Исключениями являются одноклеточные (у них нет пластов), губки (два пласта) и кишечнополостные (третий пласт в зачаточном виде).

Это было Ватерлоо для антидарвинистов.

На время они стушевались.

24

Это было похоже на «Декамерон». На улице свирепствовала холера, а они эпикурействовали.

Эсхатологический восторг. Чувства выходят за грань. Каждый день может стать последним.

В исследовании холеры медицина не сделала ничего. Не был даже найден возбудитель вируса, чтобы начать опыты с выведением вакцины.

Мечников боялся.

В неаполитанском обществе он больше всего общался с британкой мисс Рив. Она была из тех людей, что беспечно веселились и не боялись смерти.

Однажды она не пришла. В тревоге послали узнать, что случилось. Гонец принес печальную весть: она больна.

Через неделю были похороны.

На которых Мечникова не было, потому что он уехал.

В Геттинген, к профессору Кефферштейну.

25

На кафедре у Кефферштейна Мечников пробыл недолго.

Он планировал провести там семестр, но волнения холерного Неаполя еще не улеглись в нем, и он вспылил в первую же неделю.

В один из дней профессор Кефферштейн принес в лабораторию ящерицу и попросил Мечникова препарировать ее.

– Очень редкий экземпляр. Будьте аккуратны.

Он оставил Мечникова одного. Илья Ильич взял ножницы и первым же разрезом непоправимо испортил ящерицу. Он не занимался препарированием с первого курса университета, и у него дрожали руки.

Из-за стресса у Мечникова болели голова и глаза.

Явно не лучший момент для такой тонкой работы.

Илья Ильич разозлился. Он схватил ящерицу и порвал ее на куски. Открыл форточку и выбросил искромсанную тушку на улицу.

С улицы послышались крики и ругань. Ящерица на кого-то упала.

Профессор Кефферштейн прибежал в лабораторию.

Мечников сидел, опустив голову.

26

Мечников перешел к профессору Генле. Они стали исследовать строение почек животных.

Мечникову это было неинтересно, но, слава богу, ничего не надо было резать.

Монотонные исследования скрашивались разговорами о вирусах. Мечников рассказывал о том, что пережил в Неаполе: как чувствовал незащищенность и уязвимость, как в два дня умерла его подруга.

Мечников спрашивал: как получается, что два человека живут в одном городе, ходят в одни рестораны, в одном месте купаются, но один из них заболевает, а другой – нет? Генле пытался что-то ответить, но каждый его тезис вызывал следующий залп вопросов, и разговор кончался.

Отдельно от основных занятий Мечников изучал травяных вшей. Еще в Неаполе он начал монографию о развитии насекомых, и сейчас он продолжал. Это было его отдушиной.

В апреле он решил уехать в Мюнхен, к профессору Зильберту.

В те же дни на царя Александра II было совершено покушение.

А за день до этого умер Николай Ножин. По слухам, он был одним из участников покушения, но передумал и хотел пойти в Третье отделение с повинной. Ему не дали.

В Мюнхене Мечников провел все лето. Исследовал мух и комаров на предмет присутствия у них зародышевых пластов. Нашел ошибку в исследованиях антидарвиниста Вейсмана. Да, пласты еле проглядываются, но они есть.

Вейсман меж тем строил на разности развития насекомых и других животных всю аргументацию антидарвинизма.

27

В августе Мечников вернулся в Неаполь.

Город все еще был холерным.

Мечников нашел Ковалевского. Они сели на пароход и отправились на остров Иекия. Там их ждал Бакунин, с которым они познакомились год назад, в период работы над теорией зародышевых пластов.

Желание встретиться возникло спонтанно.

Мечников с Ковалевским работали, тратя на сон 2–3 часа в сутки. В таком напряженном графике через неделю у Мечникова заболели глаза.

Развлечений в городе не было. Они решили проехаться до острова Сорренто. Познакомиться с именитыми соотечественниками, Бакуниным и Сеченовым.

Бакунин знал Льва Мечникова, близко дружил с Николаем Ножиным. Через общих знакомых Мечников и Бакунин знали друг про друга на уровне хороших приятелей.

Приглашал Бакунин уже давно. Только сейчас у ученых появилось время и желание.

И вот они решили нагрянуть почти неожиданно, послав чуть вперед себя письмо.

Бакунин к их приезду был готов. Знакомству был рад.

Разговор пошел приятельский. Бакунин посвящал новых знакомых в планы на жизнь. Говорил не тая, в каком-то запале. Бакунин был из тех людей, которые, чувствуя взаимную приязнь, не стесняются откровенничать, только познакомившись.

Бакунин говорил много, сложно и местами выспренно. Мечников и Ковалевский сидели и слушали. Разбавляли молчание крепким кофе, приготовленным женой Бакунина.

– Россия вот-вот восстанет.

Кроме двух зоологов, в гостиной сидели молодые революционеры.

Кто-то спросил:

– А что потом, Михаил Александрович? После переворота?

Бакунин запустил руку в свою густую толстовскую бороду и ответил:

– Этого теперь предсказать невозможно. Непосредственная задача состоит в том, чтобы не оставить, что называется, камня на камне, а потом уже будет видно, как строить новую жизнь.