Морская дева - Леонид Воронов

— А откуда идешь ты, мореход, на ладье своей ладной и богатой? Из каких земель путь твой пролегает по владениям моим?

— А иду я из северных земель, с прекрасного полуострова, богатого лесным и морским всяким зверем и рыбами, Камчаткой названным. Прими, владыка, дары мои, которыми земля камчатская богата.

— Дары твои принимаю я, и соизволение даю на проход рубежа сокровенного — экватора, и повелеваю всем стихиям, мне подвластным, препятствий мореходу сему не чинить, содействия всякого являть, и жаловать всегда плавания счастливого и удачи великой в делах его праведных.

А теперь желаю я тебя и спутников твоих морскою купелью обласкати, и влагой живительной и ободряющей попотчевати.

Началась лихая пляска чертей морских, обильно перемазанных сажей из самой Преисподней. В пляске черти теснили всех присутствующих к чистилищу. Проползших сквозь чистилище встречали тоже черти, и швыряли в купель. Прошедших эту процедуру можно было отличить от самих чертей лишь по печати, которую те сноровисто шлепали каждому, независимо от пола, на мягком месте, оттянув трусы.

Затем полагалось приблизиться к трону, встать на колени, и принять объемистый кубок с вином из рук Нептуна. Секретарь тут же вручал диплом морехода.

Визг, смех, гвалт стояли неимоверные. На корме стояли бочка с вином и бочка с пивом. Нептун отпустил своих русалок, и те заняли места у бочек, обильно обслуживая жаждущих влаги живительной.

Через два часа "Петропавловск" тихо тронулся с места, описал широкую циркуляцию, и взял курс на юг.

По многочисленным просьбам капитан разрешил провести в этот день вечер отдыха на открытой палубе. Моряки отмывались после праздника в душевых, судовая палубная команда скатила палубу, и судно снова засверкало чистотой. Музыканты решили не уносить аппаратуру и инструменты в салон третьего класса, и сложили все это на верхней площадке трапа, который вел к каюте "люкс".

Эрнест Рудольфович, который по-прежнему старался не попадаться на глаза бесцеремонным рыбакам, крался из кают-компании в свою каюту после вечернего чая. Сердитый на сегодняшний день, который в основном провел в каюте, и на то, что приходится вот так пробираться по своему судну, он подошел к двери, ведущей к трапу. Дверь оказалась запертой. У него был универсальный ключ, который подходил почти ко всем замкам на судне. Он открыл дверь. Вся верхняя площадка трапа была заставлена музыкальными инструментами. Это переполнило его чашу терпения. Добравшись до каюты, он позвонил вахтенному механику, чтобы тот немедленно прислал к нему Стрельцова.

— Почему вы не отнесли инструменты в салон третьего класса? — сварливо обратился он к запыхавшемуся Стрельцову.

— Капитан разрешил провести сегодня вечер отдыха на палубе.

— Это мне известно. Я спрашиваю, почему дорогостоящая аппаратура валяется на трапе?

— Она не валяется, боцман по моей просьбе запер обе двери. Именно потому, что аппаратура дорогостоящая, я и решил не таскать ее через три палубы и четыре трапа.

— Сейчас же соберите своих музыкантов и перенесите все в салон.

— Все они сейчас на вахте.

— Я распоряжусь, чтобы их отпустили.

— Не нужно распоряжаться, их и без вас отпустят. Мы перенесем инструменты в салон, но в этом случае играть на сегодняшнем вечере мы отказываемся.

— Вот и прекрасно, значит и вечера отдыха сегодня не будет. Все, выполняйте.

Красный от негодования, Миша выскочил от помполита. Музыканты были возмущены не меньше Стрельцова, и ворчали, что больше в руки не возьмут свои инструменты. Ключ от салона Миша отнес помполиту.

— Музыканты потребовали, чтобы я отдал вам ключ. Не дожидаясь ответа, Миша вышел из каюты помполита.

Слух об отмене вечера отдыха быстро распространился по судну. После праздничного ужина к Мише в каюту пришла делегация рыбаков. Миша рассказал им, что произошло, а они заявили, что пойдут к капитану.

— Он у вас настоящий моряк, и мужик что надо. Ты только уговори своих парней, а за нами не заржавеет, ты же знаешь. И инструменты ваши отнесем.

Спустя десять минут Стрельцова вызвали по трансляции в каюту капитана. У капитана сидел багровый помполит, который с ненавистью взглянул на вошедшего Стрельцова.

— Расскажите мне, что у вас произошло с Эрнестом Рудольфовичем, — обратился к Мише капитан.

— Эрнест Рудольфович, — сказал капитан, выслушав объяснения Миши, — мне не понравилось ваше решение, еще меньше мне нравятся его последствия. Я хочу, чтобы вы принесли свои извинения руководителю оркестра.

Помполит заерзал на стуле, а Миша демонстративно повернулся к нему.

— Если мой тон показался вам оскорбительным, я приношу свои извинения, — выдавил из себя помполит.

Миша молча смотрел на него с презрительной ледяной улыбкой.

— Будет нехорошо, если мы отменим обещанный вечер из-за этого инцидента, — сказал капитан.

— Мы будем играть сегодня.

— Спасибо. Сегодня я разрешаю закончить вечер на час позже.

Спускаясь по трапу, Стрельцов подумал, что вероятнее всего, это его последний рейс на "Петропавловске". Своего унижения помполит ему не простит, и уж найдет причину для списания.

Конечной точкой маршрута был порт Веллингтон. На Новой Зеландии была ранняя весна, было сыро и холодно. Помполит в своем усердии затмил легендарного Сизифа, формируя группы для увольняемых на берег, и готовя для них прочувствованную суровую речь. В ней он предупреждал увольняемых о происках империалистических вербовщиков, которые поджидают советских моряков за каждым углом, пытаясь сделать их своими агентами. Группы состояли из шести-восьми человек, во главе каждой группы должен был стоять благонадежный человек из комсостава.

Островитяне отличались странным разнообразием в одежде: некоторые были одеты в добротные куртки на меху, другие предпочитали легкие плащи, третьи щеголяли в костюмах и легких платьях, а некоторые в более чем легкомысленных полупрозрачных кофточках из марлевки. Впрочем, судя по синеватому оттенку кожи, "кофточки" чувствовали себя гораздо менее комфортно, чем "меховые куртки".

Цены в столице были высоки даже для аборигенов, уж не говоря о вечно нищих российских моряках. Каждый берег свои сорок новозеландских долларов, поскольку предполагался заход на острова Фиджи, где цены были существенно ниже.

Рыбаков высадили на траулеры на рейде, чтобы не иметь с ними неприятностей на чужом берегу. Пока новые экипажи на них принимали суда, все члены экипажа пассажирского судна побывали в городе. Затем, опять же на рейде, рыбаки старых экипажей были размещены на "Петропавловске", и судно снялось в рейс. В городе, рядом с которым пять месяцев работали экипажи, рыбакам побывать так и не удалось: власти не любили развращать своих людей чуждыми капиталистическими ценностями.

Неделю спустя судно подошло к островам Фиджи. В небольшом стольном городе Сува было очень тепло, ласково светило солнце, благоухали цветущие тропические растения, в которых утопал город. Улицы города заполнились группами российских моряков. На этот раз их было в четыре раза больше. Рыбаки за пять месяцев каторжного труда получили неимоверные суммы: каждый имел по 320–350 фиджийских доллара, что составляло почти 200 американских! За эти деньги можно было купить не только платье для жены и ползунки для сына, но и еще несколько грампластинок, да еще и на пиво оставалось.

Впрочем, приобретение записей англоязычных песен сурово пресекалось, а ввоз грамзаписей в Россию было злостной контрабандой.

Вот эту контрабанду и попросили Мишу Стрельцова надежно спрятать знакомые рыбаки. В пассажирской каюте что-либо спрятать от всевидящего наметанного ока таможни было нереально.

Автор мог бы назвать укромное местечко, куда Стрельцов определил более сотни грампластинок, однако из уважения к работникам таможни, которых каждый нормальный человек любит всей душой, умолчит: жизнь в России еще по всякому может повернуться, но работникам российской таможни ничего не грозит: только в России этой организации предоставлены неограниченные полномочия. Она зверствовала при монархии, о чем можно прочитать у Куприна, совсем озверела при коммунистах, зверствует и поныне. Ни в одном иностранном порту моряков не подвергают подобным унижениям. Стыдно за Россию.

По возвращению в родной порт, Стрельцов ускользнул из-под власти помполита, списавшись с судна по собственной инициативе. Несколько лет он скитался по Дальнему Востоку на различных судах пароходства.

Однажды, во время стоянки во Владивостоке, Стрельцов забрел в ресторан.

— Миша! — к Стрельцову приближался улыбающийся Игорь Маркевич.

Они радостно приветствовали друг друга.

— А я тут один скучаю в пустом ресторане, и вдруг такая встреча! — Говорил Игорь, весело сверкая глазами.