Верность - Лев Давыдович Давыдов

в жизни! В последней несломленной гордости, в последних словах своих он был с теми, кто оставался на земле:

— Бодрей, товарищи! Думайте о своей Родине, и мужество вас не покинет!..

Кто был этот старик, медленно и неумолимо превращавшийся в ледяной памятник? Карбышев! Дмитрий Карбышев! Советский генерал!

И были эти слова, передававшиеся из уст в уста, как знамя, как факел в ночи».

Так передает Гунар Курпнек переживания своего земляка и друга Эйжена Вевериса, который вырвался из лагеря смерти живым и создал нерукотворный памятник генералу-герою. Латышский стрелок и красноармеец, в боях теснивший беляков на Волге, портовый грузчик, ставший учителем, в сердце нес волшебный дар поэта. Его стихи — не реквием, они зовут, как звон колоколов Хатыни, к священной и яростной борьбе с любыми проявлениями фашизма во всем мире. Вслушайтесь в них:

Пробуждение

Мы, словно пни, отупели,

Ослепли от крови и пота.

Нас штейнбрух швырнул на колени,

Для многих он стал эшафотом —

Ну, что же!

Мы тягостным сном равнодушья

заснули…

Тогда его вывели.

А ветер в тот день был, как нож, нацелен,

И стынь, как сталь, раскалена.

А вода лилась,

Лилась, лилась, лилась…

И лед схватил его,

Как пламя схватило Джордано Бруно.

Вдруг мы опять ощутили муки —

Его муки,

И волю —

Его волю,

И ярость —

Ярость бойца.

В тот день,

Когда ветер был бритвы острее,

К жизни нас подняла

Боль Прометея.

Эйжен Веверис рассказывал, что смерть генерала Карбышева не устрашила оставшихся живыми узников. Она пробудила даже в самых отчаявшихся стремление, волю к борьбе. Через короткое время в Маутхаузене восстал двадцатый блок — штрафной в штрафном лагере.

Восставшие штрафники двадцатого блока, чудом вырвавшиеся на свободу Виктор Украинцев, Иван Батюшков, Владимир Шепетя, Иван Бакланов, Владимир Соседкин запомнили: призыв генерала Карбышева донесся и в этот блок, замурованный со всех сторон, подобно склепу.

Прометей не уходит из жизни бесследно. Свершенное им передается грядущим поколениям — факел вечной эстафеты.

Влияние

Младший брат огонь и воду

на своем прошел пути,

Стал он крепкого закала;

душу крепче не найти.

Сергей Обрадович

Елена Дмитриевна Стасова, высокая, стройная, с лицом, на котором едва заметны морщинки, не вошла, а ворвалась в свой кабинет.

— Ради бога, извините, немного задержала вас, — сказала она. — Сегодня с утренней почтой завозилась… Сорок восемь писем! Диктовала секретарю ответы… Остались на очереди иностранные корреспонденты…

— Может быть, отложим нашу беседу?

— Что вы надумали, товарищ. Сама назначила день и час! — воскликнула она. Голос низкого тембра звучал суховато, даже сурово. Но я уже знал — это вовсе не значит, что она на кого-либо сердится. Знал — сейчас начнется деловой разговор, до предела сжатый, без отвлечения на посторонние темы.

— Материалы для книги «Партия шагает в революцию» секретарь прочитал мне, предисловие я продиктовала. Можете взять и то, и другое…

Настигшая Стасову слепота не расслабила воли к целеустремленной и деятельной жизни. Она охотно вызвалась помочь большому коллективу писателей в создании пяти томов — ста восьмидесяти художественно-документальных произведений о друзьях, соратниках и современниках В. И. Ленина. И вот уже с двумя томами ознакомилась и высказала свои замечания.

Я начал благодарить ее, искренне восхищаясь столь необычайной работоспособностью. Но она отмахнулась от моих похвал, оборвала их на полуслове. Легонько хлопнув себя по лбу, досадливо произнесла:

— Чуть было не забыла обратить ваше внимание на очерк «Полководец». О Фрунзе. Не кажется ли вам название тесным, обуженным, как костюм, сшитый не по фигуре… Разве Михаил Васильевич был только полководцем? Только нашим красным Кутузовым?.. Нетушки! В нем полководческий гений удачно сочетался с удивительной способностью пропагандиста, страстного проводника и глашатая ленинских идей.

С несвойственной ей восторженностью Елена Дмитриевна заговорила об умении Фрунзе влиять на людей.

— «Влиять» не то слово, — уточнила она. — Михаил Васильевич внушал свою веру другим, вовлекал в борьбу до победы! — Стасова, чуть поразмыслив, назвала в доказательство своей правоты многих подпольщиков, полководцев, бойцов революции, оказавшихся в «силовом поле» Фрунзе.

Среди них промелькнула фамилия Карбышева.

— Вы имеете в виду генерал-лейтенанта Карбышева, героя? — переспросил я.

— Да-да! — подтвердила Стасова. — Влияние Фрунзе на Дмитрия Михайловича просматривается с достаточной рельефностью.

Мой давний интерес к личности Карбышева вспыхнул вновь с покоряющей силой. Невольно стал расспрашивать о нем Елену Дмитриевну. А она не отмахнулась от моих расспросов. Не сказала, как иногда бывало: «Это к делу не относится, товарищ». Я почувствовал ее заинтересованность в разговоре о Дмитрии Михайловиче.

— Известно ли вам что-нибудь, Елена Дмитриевна, о его старшем брате?

— О Владимире Михайловиче Карбышеве? — уточнила она. — Это очень интересный человек. Загляните в архивы Казанского университета и жандармского управления. Поройтесь в документах, связанных с делом Александра Ульянова и его сообщников. Там вы найдете причастного к этому делу Владимира Карбышева и его близкого друга Константина Сараханова. Они были студентами старших курсов, когда в стенах университета появился Владимир Ульянов. Интерес к нему всеобщий. Брат казненного совсем недавно, всего за несколько месяцев до начала учебного года, участника покушения на императора Александра III… А познакомиться с молодым студентом юридического факультета труда не составляло. Варились в одном котле, вращались в одной среде… Вскоре оказались и в одной тюрьме… — Елена Дмитриевна спохватилась. — Да что мне вам рассказывать? Сами пойдите, поищите. Скажу лишь, что, знакомясь с архивными материалами, разговаривая с людьми, знавшими Дмитрия Михайловича Карбышева, я поняла: старший брат сыграл в его жизни примерно ту же роль, что Александр Ульянов в жизни Владимира Ильича Ленина. Правда, достигнув духовной зрелости, Дмитрий Карбышев опередил своего брата, оказался мудрее в понимании исторического развития, судеб нашей страны. Но привел в смятение его детскую душу, заронил в нее искру свободолюбия старший брат…

— Елена Дмитриевна, — напомнил я, — вы говорили, что на Карбышева оказал большое влияние Михаил Васильевич Фрунзе…

— Об этом мне известно не из архивов. Я была секретарем Центрального Комитета партии. Ко мне стекались вести с фронтов гражданской войны. Не раз виделась, беседовала в ту пору и с Фрунзе, и с его комиссарами Сергеем Ивановичем Гусевым, Валерианом Владимировичем Куйбышевым, Бела Куном…

В подтверждение своей мысли Стасова привела интересный эпизод:

— Несколько раз хотели забрать Карбышева в аппарат Наркомата по военным и морским делам в Москву. Фрунзе не давал. А когда самого Михаила Васильевича перебросили