Встречи на Сретенке - Вячеслав Кондратьев

- Месяца четыре уже. Из госпиталя я, видишь, - показал Толик сведенную кисть правой руки. - По чистой.

С Толей Лявиным Володька учился до седьмого класса, потом тот пошел в ФЗУ и пропал. Неожиданная встреча произошла в тридцать девятом в вагоне эшелона, стоявшего на Красной Пресне, куда их погрузили вечером, довезя автобусами из призывного пункта в Марьиной роще. Ночь они простояли, а утром, проснувшись, Володька увидел напротив себя сидящего на нижних нарах Толика. Оба обрадовались, как-никак знакомые.

- Я только оттудова... Понимаешь? И погулять не дали - в армию сразу, объяснил Толик.

Володька не сразу понял, откуда Толик, но расспрашивать не стал, только удивился очень, когда по приезде в часть на вопрос о специальности Толик заявил - повар.

Дорога на Дальний Восток оказалась Толику знакомой, потому что еще в Александрове он посоветовал всем запасаться водочкой - чем дальше, тем с нею труднее будет. Но знал об этом, видимо, не только он - в Александрове винная палатка была почти разнесена марьинорощинской братвой.

За Уралом водки было уже не купить. А у них с Толиком порядок. Здесь-то и начал Толик - за стопочку требовал флакон одеколона. Поначалу Володька не понял зачем, но вскоре, когда уже ни на одной станции спиртного нельзя было достать, Толик торжественно раскупорил флакончик и предложил попробовать. Володьку чуть не стошнило, но потом за неимением другого пошел и одеколончик.

- Ну, что делать собираешься на гражданке? Как жить? - спросил Толик.

- Осенью в институт пойду... Правда, не знаю пока, в какой. А ты?

- Я? - Он засмеялся. - Сам понимаешь, домушничать больше не буду. Туда больше не хочу, да и дружки порастерялись... Ты мне, Володька, объявление не сделаешь: "Есть свежее, холодное пиво. 22 р. 60 к. кружка"?

- Зачем тебе? - удивился гот.

- В "Уране" пивом торговать буду.

- Ты - пивом?

- Ага... "Уран" - только начало. На Сретенке точку обещают. Знаешь, рядом со столовой помещеньице есть, узенькое такое?

- "Ущелье Аламасов"?

- Оно самое... Сделаешь?

- Ты же видишь, - показал Володька на руку.

- А левой не сумеешь?

- Попробую.

- Так приходи завтра в "Уран". Пивком угощу... Ты когда на фронт угодил?

- В сорок втором, после училища.

- Ах да, вас же в Серышевское запихнули... Ну, а меня долго из санчасти не брали, да и не взяли бы, но одна история вышла. Ты капитана Иванова помнишь?

Володька кивнул.

- А женку его видел? Молоденькая такая, худенькая, но огонь...

- Видел.

- Закрутил я с нею... Да влипли, зашухерил капитан. Меня сразу в маршевую и на запад. Но не жалею. Такой бабенки больше не попадалось, а уж втрескана в меня была - жуть!

Володька посмотрел на Толика. Личико у него было прямо херувимское, ангелочек, и только. Разумеется, женщинам он нравился, здесь Толик не врал.

- Ты очень устаешь, мама? - спросил Володька, увидев, как тяжело и со вздохом опустилась она в кресло, придя с работы.

- Да нет, Володя... Когда шила белье, уставала больше. Просто как-то раскисла... Шла война - мы все держались изо всех сил, а сейчас, видимо, реакция. Странно, но у нас на работе некоторые стали жаловаться на недомогания, которые не давали о себе знать во время войны, - она улыбнулась. - Все три года я жила как под дамокловым мечом - ждала самого страшного, но теперь все кончилось, ты дома, а я все еще не верю этому чуду. Нам очень повезло, Володя.

Он кивнул... Мать ни разу ни слова не сказала о его увечье, не охала и не ахала, даже делала вид, что не обращает никакого внимания на его безжизненную руку. И "нам повезло" она повторяла часто.

Да, конечно, повезло не угодить в число тех пяти-шести миллионов, о которых поминали с Деевым.

После обеда мать посмотрела на Володьку и сказала:

- Володя, я очень боюсь, вдруг Юлины родители как-то узнают о твоем возвращении и... - она замолчала. - Тебе трудно идти к ним, я понимаю, но это надо, Володя.

- Я схожу к ним, только чуть позже... Сейчас не могу. - Он взглянул на мать.

Она выглядела не только усталой, похудела еще больше с того, сорок второго года, появились морщины и седые волосы, а ей только сорок три, и Володька в школе всегда хвастался, что у него самая молодая мать. Она ответила на его взгляд слабой понимающей улыбкой, но все же твердо повторила:

- Это надо, Володя. И не откладывай, пожалуйста.

Юлькина часть оказалась недалеко от расположения их бригады, километрах в восьмидесяти... И, как только через Москву они обменялись адресами, переписка пошла частая, особенно когда после коротких, но тяжелых боев на участке Сытьково - Бутягино их часть отвели на отдых и появилось время... Первые Юлькины письма не вызывали тревоги, она находилась не на передовой, но вскоре появилось в них нечто обеспокоившее его.

"Дорогой Володька! Наверное, ты все-таки был прав, говоря, что война не для девчонок. Трудно порой бывает. Помнишь, я жаловалась, что выдали мне такую огромную шинель, в которую можно меня обернуть три раза? А вот недавно она меня спасла - пока меня вывертывали из нее, я проснулась и так завопила, что все вскочили, как по тревоге, и тому человеку пришлось ретироваться. Таких немного, но противно и надоедает..."

Володька злился, кусал губы и не раз намекал начальству, чтоб отпустили его денька на два, но начальство намеков не понимало, вернее, делало вид, а Володька мучился: всего часа четыре на попутных машинах до Юльки, а невозможно. Он думал, что появление его в Юлькиной части положило бы конец всяким там приставаниям к ней.

В другом письме Юлька писала, что, на ее беду, понравилась она одному майору, человеку, на ее взгляд, нехорошему, и что если его ухаживания не прекратятся, то придется просить о переводе в другое подразделение. Это встревожило Володьку еще больше, ведь "другое подразделение" могло обернуться передовой.

После того письма Юлька долго молчала, и Володька не знал, что и думать, ходил мрачный, все валилось из рук. Занятия со взводом разведки, увлекшие его поначалу, стали тяготить и надоедать... Когда он возвратился в свою часть, ему предложили на выбор либо роту, либо взвод разведки. Володька взял взвод, точнее, его остатки. В боях на участке Сытьково - Бутягино взводу не пришлось быть в деле, и сейчас он, помня свою разведку на Овсянниково, в которой только чудом удалось добраться до немцев и захватить "языка", усиленно занимался с ребятами. Каждую ночь ползали они на имитированную оборону противника, сделанную по всем правилам - и с проволочными заграждениями, и минами, и консервными банками. Раздобыли трофейные немецкие осветительные ракеты. Их запускали бойцы, изображающие противника... Целую неделю не удавалось им скрытно, не обнаружив себя, подобраться к "противнику". Долго не могли научиться бросать ножи и много переломали немецких штыков, хрупкая сталь которых не выдерживала неудачных бросков. Многое приходилось осваивать самим, так как не все было в руководствах и инструкциях. И вот эти занятия после последнего письма Юлькиного Володька стал проводить вяло, без прежнего напора.