Встречи на Сретенке - Вячеслав Кондратьев

- Вот как! - Это неприятно поразило его. - И давно?

- Еще до войны...

- Кто же твой муж?

- Литератор...

- Ого, - криво усмехнулся Володька. - Не воевал, конечно?

- Был на фронте полгода, но обострилась язва, его отпустили... - Она поглядела на него и замолчала. Володька насупился и отвел глаза.

- Я слыхала, ты был в сорок втором в Москве, - продолжала Майка. - Почему не зашел?

- Так, - пожал он плечами. - Не до встреч было.

- Очень жаль... - протянула она, наливая ему вторую рюмку.

Он выпил, потом налил себе еще, стараясь заглушить поднявшееся вдруг раздражение против Майки, но не заглушил и, не сдержавшись, грубовато ляпнул:

- Ты вот талдычишь, что хорошо живешь... Нет, ты плохо прожила эти годы.

- Почему? - Ее глаза забегали. - Почему? - повторила она, остановив взгляд на нем уже с некоторым вызовом.

- Ты прошла мимо...

- Мимо чего? - перебила она.

- Войны!

- Вот ты о чем? - Она облегченно вздохнула. - Я работала, училась. Не думай, что это легко было совмещать. Правда, я в последние годы не голодала, но и это было.

- Училась, работала... Все не то!

- А что то? Поехать на фронт, стать чьей-нибудь "ппж" и вернуться с брюхом? - жестковато, в упор сказала она и усмехнулась. - Я же красивая, Володька. Ко мне приставали бы без конца... Ты помнишь Лелю из девятого "Б"? Я видела ее недавно. Вернулась с фронта беременная, родила, и от нее ничего не осталось, выглядит на все тридцать... А какая была хорошенькая! Нет, милый, я не принимаю твоих упреков.

- Она живет там же? - спросил Володька.

- Леля? Да, на Колхозной. Зачем тебе?

- Хочу навестить.

- Что ж, навести... Увидишь, во что она превратилась.

- С ней хоть поговорить будет о чем... У нас общее - фронт.

- Понимаю... - с горечью сказала Майка. - А со мной говорить не о чем? Да? Но разве у нас нет другого общего - детство, юность, школьные вечера, танцы?

- Школа - слишком давно. И не то, - сказал он и вдруг понял, что сделал ей больно.

- А для меня то! Я всю жизнь буду помнить...

- Прости. Я тоже, конечно, вспоминаю школу... Это я так...

- Скажи, я нравилась тебе тогда?

- Да... И здорово, - признался Володька.

Она поднялась, подошла к столику, где стоял патефон, и поставила пластинку - какое-то старое танго, из тех, под которые танцевали они когда-то

- Потанцуем? - предложила Майка.

Она стояла перед ним красивая, но такая благополучная, что Володька, сам не понимая почему, отрицательно мотнул головой.

- Что-то не хочется, да и разучился я, - буркнул он и поднялся.

- Ты уходишь? Погоди, давай покурим. - Она торопливо вытащила папиросы, протянула ему. - Посиди еще немного.

Володька взял "казбечину", закурил и присел... Так же суетливо Майя налила еще рюмку.

- Выпей... Я все понимаю, Володька. Тебе надо многое забыть... эти страшные годы... эту войну... Я очень хочу помочь тебе в этом, но не знаю как. Очень хочу!

- Спасибо, Майка, - сказал он дрогнувшим голосом, тронутый ее искренностью и уже пожалев о своей грубости.

- Запиши мой телефон... И звони, звони, когда тебе почему-либо станет плохо. Звони, - повторила она каким-то жалким, просящим тоном, так не идущим к ее самоуверенному виду.

Новый год Володькина палата встретила лучше, чем другие ранбольные: была Клава, был патефон, к купленной на базаре водке домашняя закуска - картофель в мундире, соленые огурчики и капуста. Но все же было грустновато, хотя этот Новый год - первый встреченный ими в мирной обстановке глубокого тыла.

Клава не выделяла никого и танцевала с каждым по очереди. Только под конец вечера, сидя на Володькиной койке и воспользовавшись тем, что ребята о чем-то заспорили и не смотрели в их сторону, украдкой поцеловала Володьку, шепнув:

- Приходи к нам обязательно... Буду ждать каждый вечер. - И во вкрадчивом шепоте было обещание.

У Володьки все кругом пошло, и он пересохшими губами еле выдавил:

- Приду...

Она крепко сжала его руку, и в этом пожатии, как и в словах, тоже было обещание.

На одной из площадок полутемной лестницы, когда шли к выходу, Клава остановилась, распахнула шубу и прижалась к нему. Они долго не могли оторваться друг от друга, но вспугнули шаги спускавшегося по лестнице дежурного врача.

...Володька не мог уснуть в ту новогоднюю ночь... Боли, приглушенные выпитой водкой, почти не изводили его, и вспыхнувшая чувственность, задавленная тяжелыми буднями войны, усталостью и недоедом, каждодневным ожиданием смерти и ранением, рисовала всевозможные картины того, что произойдет у Клавы. А в том, что это произойдет, он не сомневался - Клава была откровенна и всем своим поведением не скрывала, что хочет того же, что и он... Завтра он выпросит у Костика обмундирование, разыщет по палатам подходящие сапоги и отправится к ней. Да, завтра же! Откладывать нельзя, потому что через несколько дней предстоит операция, а после нее придется неделю, а то и две валяться на койке.

Сапоги Володька не раздобыл и сейчас натягивал Костины при сочувственном внимании всей палаты. О портянках не могло быть и речи, а носков ни у кого не было. На босу ногу сапоги с трудом, но налезли...

- Так ноги сразу заморозишь, - покачал головой Артем.

- Черт с ними! Дойду как-нибудь, - бросил Володька.

- Значит, ты не теряйся, - советовал Костик. - Особо не рассусоливай, они этого не любят. Ближе к делу, как говорится. Девка в самом соку, ей подкладывать ничего никуда не надо, все на месте - и спереди, и сзади. - И он обрисовал на себе все выпуклости Клавиной фигуры. - Хорошо бы четвертинку поставила. Понимаешь, когда я до операции в "пикировку" бегал и боли еще не прошли, бывало, в самый, так сказать, решающий момент схватит боль, ну и все... опозорился.

Володька с некоторым раздражением слушал Костины наставления. Сегодня на трезвую голову ему уже не представлялось таким реальным то, о чем думалось ночью. Фантазии все это, наверно...

Одеваться Володьке помогали все. Оказалось, что при одной руке надеть гимнастерку, застегнуть ее, подпоясаться ремнем не так просто, это не пижаму накинуть. И сапоги напяливали на него всем миром... Выскользнув из госпиталя, он направился к дырке в заборе, координаты которой сообщил Костик. Но, когда Володька эту дыру нашел, она оказалась забитой досками, вот досада. Как он будет перелезать через забор с одной рукой, Володька не представлял, но знал, как-нибудь перемахнет. Не с первой попытки сумел он в прыжке ухватиться левой рукой за верхнюю доску забора, не сразу нащупал ногой, во что упереться. Наконец-то, напрягая все силы, удалось ему подтянуться так, чтобы перекинуть тело через заостренные доски... Лишь бы не порвать Костину шинель, беспокоился он, но все обошлось благополучно, не считая, что с забора он упал не на ноги, а боком и рвануло резкой болью и культю, и рану в плече, но это уже пустяки перед тем, что могло ожидать его на Сосневской улице, всего в двух кварталах от госпиталя. Но эти два квартала надо было еще пройти, а не успел он сделать и сотню шагов, как босые ноги, сжатые узкими сапогами, сразу закоченели... Еле доковылял до Клавиного дома, кривясь от боли, проклиная Костины хромовые сапоги.