Двое строптивых - Старшов Евгений

Хоть Хора и находилась внутри крепостных стен, общих с Коллакиумом — районом поселения и административного управления иоаннитов — обе части были отделены друг от друга крепкой, еще византийской постройки стеной, подновленной крестоносцами. Иоанниты если и не опасались греков (хотя в этом не было ничего позорного, ибо всегда лучше быть излишне бдительным, нежели беспечным), то уж, во всяком случае, точно не доверяли им, свидетельством чему и являлась данная стена. Кроме того, в случае взятия врагом Хоры, внутренняя стена образовывала вторую линию обороны, а третьей, последней, линией являлась цитадель Кастелло — замок великих магистров, возведенный на месте нижнего античного акрополя с храмом Гелиоса.

Оказавшись в Хоре, юный Лео, Жоффруа и остальные тут же свернули направо и через ближайшие ворота внутренней стены вошли в Коллакиум, где их внимание почти сразу привлекла громада Нового госпиталя, строившегося уже 38 лет. Прямоугольное здание было все в лесах, но привычного строительного шума не было слышно — военные объекты перетянули на себя всех каменщиков, а на госпиталь не хватало ни сил, ни денег.

Сквозь строительные леса проглядывался главный фасад, где на первом этаже располагались ниши с овальным завершением — в них планировалось разместить лавки, торгующие в пользу госпиталя. В центре над ними, под выступающей из стены трехгранной апсидой часовни второго этажа, был установлен мраморный барельеф с изображением двух ангелов, держащих герб магистра Антуана Флювиана де Ла Ривьера, затеявшего это строительство (которое ему, впрочем, не было суждено даже начать). Надпись, высеченная на мраморе, гласила, что великий магистр Флювиан пожертвовал 10 000 золотых флоринов на строительство Нового госпиталя, которое и было начато 15 июля 1440 года — правда, уже при новом магистре Жане де Ласти, три года спустя после кончины Флювиана.

Пройдя две трети фасада строившегося госпиталя по левую руку и не доходя до храма Богоматери Замка, брат Жоффруа махнул рукой направо и коротко сказал Лео:

— Вот стоит резиденция "языка" Англии, прямо у храма. Ты наверняка будешь жить там.

Каждый "язык" имел свою резиденцию — "оберж", но сами братья там не обитали: обычно собирались для трапез, отдыха и обсуждения дел, а жили там лишь рыцарские гости.

Наконец Лео и его спутники прошли весь фасад госпиталя и, обогнув здание налево, начали подъем вверх по узкой мощеной улочке, вдоль которой располагались орденские учреждения и "обержи", в основном двухэтажные — в том числе испанский, итальянский, французский.

Последний, располагавшийся после небольшого храма Святой Троицы, был украшен интересными башенками и двумя похожими на крокодилов горгульями, что, усмехнувшись, не преминул отметить Торнвилль. Он вдруг вспомнил, как еще до того, как оказаться в турецком плену, видел на Кипре, в Салине, горгулий, похожих на добрых поросят… Словно это было в другой жизни!

Резиденции рыцарских языков были украшены большим количеством мраморных гербов — орденских, магистерских, рыцарских, государственных. Они, будто картины в галерее, составляли нескончаемую вереницу, которую могли наблюдать путешественники, поднимаясь вверх по улице.

Несколько минут хода — и улица вывела на небольшую площадь с орденским храмом Святого Иоанна, соседствовавшего с дворцом великих магистров, но пусть слово "дворец" не вводит читателей в заблуждение. Разумеется, это был замок, мощный замок, последнее пристанище рыцарей в случае падения Хоры и Коллакиума. Когда-то это была византийская крепость, которую начали перестраивать уже первые орденские магистры Родоса.

Замок являл собой прямоугольное здание размером 80 на 75 метров. Левую часть его главного фасада, обращенного к церкви Святого Иоанна, украшали три полукруглые башни. Между первой и второй — одинаковых по размерам меж собой, но уступавших третьей, угловой, — располагался готический портал. Прочие башни были прямоугольны[6].

Неподалеку от входа брат Жоффруа со спутниками и встретил магистерского секретаря Филельфуса.

Сложно было опознать в Фидельфусе итальянца — настолько казался чуждым пламенный и эмоциональный темперамент этого народа сему педантичному сухарю. Наверное, должность с годами мумифицировала его. Этот высокий тощий сорокалетний человек всегда был спокоен, но не отказывал себе в сомнительном удовольствии побрюзжать.

Однако, несмотря на эти не слишком приятные особенности характера, знакомство с Фидельфусом ценили все. И не только потому, что он являлся секретарем великого магистра. Никто, кроме Фидельфуса, не мог дать столь ценных указаний к любому бюрократическому действию, как он. Куда, когда и к кому пойти, что именно сказать, каким приношением попотчевать того или иного чина, чтобы и человеку было приятно, и в то же время на взятку не слишком походило. Все он знал и мог объяснить несведущим, причем, что нехарактерно, совершенно бескорыстно.

Сейчас Фидельфус просто отдыхал, сидя на лавочке возле храма Святого Иоанна. Великий магистр был занят беседой со столпом Испании — великим канцлером, посему Филельфус счел себя свободным от присутствия на очередных, казавшихся ему бесполезными, словопрениях и переливаниях из пустого в порожнее. Он мирно щурился на яркое солнце, пекшее особо сильно сквозь черное орденское облачение, и вдруг узрел приближавшихся ко входу во дворец гостей из Константинополя.

Фидельфус как будто почувствовал, что они никак не обойдутся без его совета, поэтому окликнул их и спросил, что за нужда ведет их к Пьеру д’Обюссону, их доброму брату и господину.

— Важные вести и дела из Константинополя, достопочтенный брат Филельфус! — ответствовал Жоффруа и жестом повелел всем остановиться.

Секретарь, не вставая с лавки, подозвал Жоффруа к себе и изрек:

— Обождите пока что, брат Жоффруа. Магистр в итальянском "оберже", там идет прием венецианских послов.

— Давненько?

— Да, времени уже прошло прилично. Скоро, надо полагать, освободится. А у вас-то что?

— Мало хорошего, хотя, конечно, лучше все знать раньше, нежели позже. Винченцо Алессандри погиб, добыв нам важные сведения.

— Нашествие? — коротко и ясно резюмировал невыслушанное Филельфус.

— Да. Что говорить…

Секретарь молча мрачно кивнул и спросил, глядя на Лео, стоявшего поодаль вместе с другими спутниками Жоффруа:

— Это что за фрукт с вами?

— Бог ведает. Может, отважный герой, может, османский шпион, что менее вероятно, но… — Иоаннит рассказал про Торнвилля и показал запечатанное послание покойного разведчика, которое он не дерзнул открыть.

— Да, вам надо срочно переговорить с магистром. — Секретарь снова кивнул. — Все чересчур уж складно. А документы ведь можно подделать и в письме написать все, чего угодно, и перстнем убитого запечатать. Истина откроется, если написанное и сказанное подтвердится из других источников… или на дыбе. Конечно, можно было бы совершить обычную в таких случаях процедуру — послать втайне эмиссаров в Англию, все установить, но боюсь, в нынешних обстоятельствах на это нет времени. В Англию путь неблизкий… Подождите магистра в его садах, я попрошу его пройти к вам. Но этого англичанина, конечно, надо будет разоружить.

— А зачем венецианцы приплыли? — спросил Жоффруа и добавил: — Видел их корабль в порту.

Секретарь, по своему обыкновению, начал брюзжать:

— Так, паскудненькое дело. В очередной раз рьяно разгребаем кипрское наследство.

— Что на этот раз?

— Некий Микеле Соломон, посол Антонио Лоредано — командующего венецианскими войсками на Кипре — именем королевы Катарины требует выдачи киприота Риччио Марини, по их утверждению — злостного бунтовщика, укрывшегося у нас. Мне рассказывал Каурсэн — вице-канцлер — с каким гонором они вчера выкаблучивались. И письмо дожа я читал… Так писать суверенному государю, коим является наш брат и господин — великий магистр — это не только его не уважать, но и себя позорить. Однако мы к такому обращению не привыкли. Тут им, хвала Господу, не Кипр или иной какой остров. Это — Родос, наша твердыня, наша свобода. Они как-то забыли, что мы им не подчинены. Вот великий магистр им сегодня об этом и напомнит. Аккуратно, конечно, само собой, чтобы не ссориться еще и с этими в ожидании нашествия Мехмеда.